Я понимала. Я кивала и кивала.
Лиза! сказал он строго. Не подведи меня, Лиза! Держи себя в руках, не распускай нервы, следи за тем, как ты одеваешься, что ты ешь, береги результаты своей победы, Лиза. Помни, что на твоей стороне не только мы все, но и закон! Тебе не нужно терпеть, молчать. Говори все. Рассказывай обо всем. Не давай себя в обиду. И обязательно избегай плохих людей. Ограничивай доступ. Дима и Ксения, конечно, на эту опцию поставят программу «родительский контроль», но ты тоже взрослая уже
Я даже ухмыльнулась. Ну или мне так показалось, что я ухмыльнулась довольно гаденько. Можно подумать, что я в нашем стареньком компьютере не умею обойти «parent control», ха-ха (На полях: Тут должен быть печальный смайл.) А по поводу реальной жизни, конечно, я не возражаю против «parent control», помощь родителей мне не помешает.
Ну? ласково спросил доктор Натан. Что скажешь?
Я по-идиотски разулыбалась, как петрушка-дурак, и сказала:
Здрасьте, доктор Натан. Я ужасно за вас рада. И за Бэллу Михайловну тоже рада. (На полях: Это мама доктора Натана, она пекла нам с Кузей тыкву, свеклу, яблоки, делала салат и передавала в больницу.) Самое страшное для меня, что время (время! опять! время-гадина!) будет против, доктор Натан. Когда вы будете спать, я буду здесь стареть и отживать свой век, мне отведенный. А когда вы будете работать, я буду банально, пошло дрыхнуть. И мы вообще больше не увидимся.
Да, когда ты будешь спать, я в это время буду работать. Над той же темой, которую для меня открыла ты, Лизок. Но есть периоды в сутках, когда мы оба будем бодрствовать, только у меня будет вечер, у тебя утро. И мы сможем разговаривать. Лиза, посмотри на меня, Лиза! Ну мы же не в разных веках будем, Лизка. Помнишь, как у Пристли в «31 июня»? Мы просто будем в разных странах, на разных полушариях. А мир сейчас совсем маленький, тесный. И мы сможем разговаривать чуть ли не каждый день.
Когда он говорил, я опять не могла поднять голову, потому что была очень-очень занята: я рисовала карандашом зигзаги на листочке, я их закрашивала ровненько, чтобы не вылезти за линию. Это была очень важная работа. Главная работа моей жизни на данный период. Я заштриховала последнюю карлючку, отшвырнула карандаш и посмотрела доктору Натану в лицо. Слезы текли мне за воротник. Я была еще та красотка с красным носом, опухшими глазами и перекошенным ртом. Я сказала:
Доктор Натан, я все поняла, доктор Натан. Но, пожалуйста, приезжайте сюда через пять лет, доктор Натан. У меня есть план и перспективы. Меня недавно даже позвали работать моделью и фотографироваться с лыжами. Я стану красивая, умная и куплю себе платьев.
И он ответил:
Конечно, станешь. Конечно, купишь. Хотя почему станешь Ты и сейчас красавица. А через пять лет ты так похорошеешь, что уж и не знаю, как к тебе можно будет подступиться. Я приеду к тебе, Лизок. Я приеду, увижу тебя, буду робеть и, такой старый плешивый пень, начну за тобой волочиться, топтаться под твоим балконом, караулить тебя около твоей работы. Через пять лет ты станешь нежной мечтой многих мужчин мира. А тут я такой Но я буду настойчив, детонька моя, и наконец добьюсь твоей взаимности и увезу тебя в Америку, мою принцессу. Ну? Что скажешь? Как тебе такая перспектива?
Так я же выше длиннее вас, доктор Натан. (На полях: Вот дура, на самом деле ляпнула «выше». Надо было просто сказать «я согласна». Сильна я задним умом!)
Доктор Натан рассмеялся и ответил, что он постарается подрасти. Ему всего-то двадцать шесть с половиной, и еще по закону природы положено расти годик-два. А может, и больше, если у него будет время на спортзал. И еще он сказал, что он обязательно будет тренироваться и побежит знаменитый марафон. В мою честь. И что он побежит с флажком. А на флажке напишет «Лиза».
А теперь внимательно, доктор Натан посуровел, не подведи меня, Лиза. Пожалуйста. Не подведи меня, доктора Славу и Валерия Алексеевича. И родителей своих. И бабушек своих. И Мистера Гослина. Береги себя, береги наш результат. Расцветай и хорошей.
Ладно, сказала я и встала.
Ты куда? в комнату вернулся Дима.
Иду расцветать и хорошеть, ответила я и пошла к себе пореветь вволю.
Дима весь разговор записал по совету самого доктора Натана, потому что там были инструкции по моей дальнейшей реабилитации, поэтому я переписала сюда весь наш разговор дословно, я смотрела, смотрела запись тыщу миллионов раз, особенно как он будет за мной волочиться и какая я буду красавица, ну капец ваще
Дима тоже рад за доктора Натана и печален. За эти годы они стали настоящими, верными друзьями, почти как братья. Доктор Натан однажды сказал, что таких, как Дима, один на сто миллионов.
Я люблю скучать по любимым людям. Чем больше скучаешь, тем радостней встреча. Хотела написать: тем счастливей. Но счастье это такая штука, которую невозможно измерить «больше, меньше». Как любовь. Разве можно любить больше или меньше Мистера Гослина. Так и счастье Я буду скучать по доктору Натану.
Диме он сказал, что доктора Варения Алексеевича и доктора Славу тоже пригласят следом за ним, когда будет готова вся база для исследований. Дима сказал, что база это не лаборатория. Лаборатория и все необходимое уже есть и ждет. База это целый ряд инструкций и законов. Просто так проводить такие эксперименты нельзя, даже если родственники больного подпишут согласие на экспериментальное лечение. Не знаю, правильно ли я формулирую. Ну мне понятно, потому что, во-первых, мы через это прошли, а во-вторых, этот дневник мой. Кароч, должно быть море всяких документов. И что-то там со специальными поправками к закону, чтобы онкологи могли применять методику доктора Натана и практику всех троих Натана, Славы и Варения Алексеевича прямо в начальной стадии заболевания. Все это связано со стволовыми клетками, Полина Игоревна, если вы не знаете. И это уже давно отработано, но эти трое, мои доктора, делают это просто и быстро. Они команда, объяснял доктор Натан, они единый организм, кандидатскую-то писал он, доктор Натан, но на практике работали и доказывали они все втроем и мы: мои родители, маленький Мистер Гослин, которому на тот момент было пятнадцать минут от роду, и я, подопытная крольчиха. Именно я оказалась их первым и на тот момент единственным положительным результатом. Я, Лиза Бернадская, длинная, тощая, страшненькая, потенциальная невеста маленького, плотненького, обаятельного, самого красивого на земле человека, иногда ужасно жесткого, сурового, иногда самого доброго и терпеливого в мире доктора Натана.
#school #frustrated
#школа #разочарована
Сегодня мы с Димой были в школе, куда меня записали еще полгода назад. Я помню, как Дима принес мне учебники из школьной библиотеки. Он рассказал, что библиотекарь, которую он сначала долго искал, оказалась придирчивой, с высоким голосом. Такая круглая, с головы до ног круглая, как блин. Отчего-то требовала сначала ученический, которого у меня вообще нет, потом Димин паспорт, долго заводила формуляр, записывала подробно все учебники. А в библиотеке при этом был страшный бардак, кошмарный беспорядок, книги лежали стопками в разных углах, пахло книжной пылью и затхлостью. Агния тогда учебники в полиэтиленовом пакете положила в морозилку на тот случай, если в учебниках живут пылевые клещи, нам это ни к чему.
Кароч, мы с Димой пришли в школу. Я вырядилась в синее. И даже не кеды надела, а туфли.
Директор там оказался странный какой-то. Он еле-еле буркнул «здрась», не предложил нам сесть и не смотрел ни Диме, ни мне в лицо. Все время перекладывал какие-то бумажки и папки, как будто спешил сделать генеральную уборку. И сказал так, между прочим, типа, ну пусть идет в класс. Нормально? «Ну, пусть идет в класс». Я думала, что он поговорит со мной, где я училась и как. А я готовилась, как объяснить, что я училась дома и придумывала, как обойти историю моей бывшей болезни и моего диагноза. Накануне я спросила Диму, что мне сказать, почему я почти четыре года училась дома, но и Дима, и Кузя, и Агния, и даже Полина сказали, что никто не будет спрашивать. Все необходимые справки у них уже есть, поэтому лишних вопросов никто задавать не будет. Это не принято. Это частное пространство. Педагогов в университетах учат соблюдать частное пространство и не задавать таких вопросов. Директор, скорей всего, вызовет учителей, они дадут тесты, поэтому мне надо сесть накануне и все повторить. И я села и повторила. И еще мне сказали, что меня могут спросить, чем я увлекаюсь. А я скажу, что люблю читать. И меня спросят, какие книги я люблю. И я отвечу, что люблю Сэлинджера. И что Сэлинджера звали Джерри. Как хорошую собаку. Это не оскорбление я бы сказала директору или кому там, а наоборот. И что герои Сэлинджера живые и настоящие, потому что автор в них верит и любит их. Вот примерно так. И еще Рэя Брэдбери люблю. А стихи о, я многих люблю. Очень. Марину Бородицкую люблю. Так люблю, как будто она моя старшая сестра. И других поэтов. Любимых поэтов Полины. И Кузи. И Агнешки. И уже моих. И Пушкина люблю Александра Сергеевича. И Лермонтова Михаила. Мишеньку Лермонтова люблю. Молодого, некрасивого, прекрасного. И Лину Костенко люблю очень. Не то чтобы просто люблю. Верю ей. И еще люблю Александра Кабанова. Современный поэт. И Давида Самойлова. И Марка Тихвинского стихи. Я бы прочла «Говорить, говорить» Это же как будто про меня написано. Вот же:
Абалдеть (Обалдеть) Удивительно же, какие стихи! Почему не я их придумала? Почему я не поэт? Ну вот, М. Тихвинский. Интересно, кто он такой? Какой он? Вот бы с ним поговорить. Я нашла его подборку в каком-то случайном чужом журнале. Когда еще лежала в больнице и мне не с кем было поговорить по-настоящему. Потому что Кузя слишком за все переживала и не могла разговаривать спокойно. У нее бегали глаза и дрожал голос. А доктор Натан всегда был занят и заходил не очень часто, чтобы просто так «говорить, говорить, говорить». Чтобы я могла спрашивать и слушать, спрашивать и слушать. Ну вот, такие у меня любимые стихи. Любимые поэты. И еще буду любить многих, у Полины гигантская библиотека поэтов. И еще одного люблю сильно поэта Вадим Жук. Книжку мне как-то принесли, «Стихи на даче». Полина говорит, что вот, современный поэт, а пишет в вечность. А если фильмы, то я люблю «Амели» и мультфильмы Гарри Бардина. Мы с Мистером Гослином смотрим «Чучу» по сто раз. И «Утенка» смотрим «Гадкого» Потом расскажу, если захотите, как Мистер Гослин чуть не плачет и всякий раз помогает Утенку взлететь, машет, машет ручками. И утенок взлетает.
Так я готовилась к этому собеседованию, так готовилась, чтобы ничего не упустить. И что случилось? Директор, наверное, моложе ну или просто свежее нашего Димы, задал формальный вопрос про освобождение от физкультуры и пялился в окно сквозь меня, сквозь Диму, как будто мы прозрачные. И не задавал ни одного вопроса по существу. Про интересы, книги и любимые школьные предметы. И еще одно безобразие: меня определили в десятый «Б», а не в десятый «А», где училась Лали и где у всего класса по-хорошему поехала крыша на «Розе Мира» Даниила Андреева. Я туда не попала! Вот это был облом! Потому что класс, где Лали, оказался элитным. Так сказал директор. Почему, спросила я. И он впервые глянул мне в лицо, вдруг скривил губы и ответил не без ехидства, что в классе «А» занимаются лучшие гимназисты города, победители всяких олимпиад и конкурсов и надо заслужить, чтобы в этом классе учиться. Я хотела сразу уйти из этого кабинета навсегда. Но я дала слово доктору Натану, я обещала всем родным, что не буду обращать внимание на мелочи, что я должна сохранить положительный результат.