Директор позвонил куда-то, сказал: «Зайдите ко мне», потом уставился в монитор компьютера, как будто нас нет в кабинете, и завозил мышкой. (Может, он тоже играет в «Ферму», создает удобный для себя мир, может быть, тоже сажает сады, выращивает хлеб и доит коров И здесь, в этой реальной жизни ему скучно и тяжело работать директором школы.) Короче, он ссутулился, подпер кулаком унылое лицо и вытаращился в монитор. А мы продолжали стоять, как два дурака. Дима обнял меня за пояс, где у красивых женщин талия, я его обняла за плечи, мы стояли с ним, как два героических матроса. Дима любит матросов. Потому что его папа был кавторангом, бесстрашным капитаном и своих матросов муштровал, но жалел, любил как малых детей. И матросы его любили. Я все это успела обдумать, пока мы с Димой так стояли. Тут ведь как: мне бывает противно только до тех пор, пока непонятно, что происходит вокруг нас. Но когда я понимаю, на что это похоже, когда я понимаю, кто тут при чем, кто нет, мне сразу становится легче. И когда я поняла, что это мне напоминает, я перестала волноваться. То есть я поняла что это «обычная процедура». Я с детства слышала слова «это обычная процедура». Тошнотворные слова. Как морская капуста. Disgusting. За ними пустота, глупость, фальшь и равнодушие.
Однажды мы пришли в приемный покой больницы, где я сначала должна была лежать. И мимо нас деловито сновали люди в белых халатах. А мы сидели с Кузей, как будто прозрачные, вот как сейчас, и нас никто не видел. Кузя мяла мою руку. И хоть я тогда была совсем маленькая и хоть у меня была высокая температура, это я помню хорошо. Мяла и мяла, и тискала меня всю. Обнимала. А мне было то жарко, то холодно. Дима бегал куда-то с бумагами и прибегал назад к нам с такими глазами У него, то ли от волнения, то ли от страха за нас с Кузей, то ли, не знаю, от злости, так были расширены зрачки это я уже потом поняла, что это зрачки, а тогда мне было даже страшно. Я боялась Диму. Я спрашивала Кузю: «А что с папой?» Казалось, что у него в глазах черные-пречерные мокрые камни, такие у него были страшные глаза, как у инопланетян в кино, когда они притворяются людьми. А на самом деле инопланетяне. И только вот по этим каменным глазам Ну ладно. Дальше о школе.
Директор позвонил куда-то, сказал: «Зайдите ко мне», потом уставился в монитор компьютера, как будто нас нет в кабинете, и завозил мышкой. (Может, он тоже играет в «Ферму», создает удобный для себя мир, может быть, тоже сажает сады, выращивает хлеб и доит коров И здесь, в этой реальной жизни ему скучно и тяжело работать директором школы.) Короче, он ссутулился, подпер кулаком унылое лицо и вытаращился в монитор. А мы продолжали стоять, как два дурака. Дима обнял меня за пояс, где у красивых женщин талия, я его обняла за плечи, мы стояли с ним, как два героических матроса. Дима любит матросов. Потому что его папа был кавторангом, бесстрашным капитаном и своих матросов муштровал, но жалел, любил как малых детей. И матросы его любили. Я все это успела обдумать, пока мы с Димой так стояли. Тут ведь как: мне бывает противно только до тех пор, пока непонятно, что происходит вокруг нас. Но когда я понимаю, на что это похоже, когда я понимаю, кто тут при чем, кто нет, мне сразу становится легче. И когда я поняла, что это мне напоминает, я перестала волноваться. То есть я поняла что это «обычная процедура». Я с детства слышала слова «это обычная процедура». Тошнотворные слова. Как морская капуста. Disgusting. За ними пустота, глупость, фальшь и равнодушие.
Однажды мы пришли в приемный покой больницы, где я сначала должна была лежать. И мимо нас деловито сновали люди в белых халатах. А мы сидели с Кузей, как будто прозрачные, вот как сейчас, и нас никто не видел. Кузя мяла мою руку. И хоть я тогда была совсем маленькая и хоть у меня была высокая температура, это я помню хорошо. Мяла и мяла, и тискала меня всю. Обнимала. А мне было то жарко, то холодно. Дима бегал куда-то с бумагами и прибегал назад к нам с такими глазами У него, то ли от волнения, то ли от страха за нас с Кузей, то ли, не знаю, от злости, так были расширены зрачки это я уже потом поняла, что это зрачки, а тогда мне было даже страшно. Я боялась Диму. Я спрашивала Кузю: «А что с папой?» Казалось, что у него в глазах черные-пречерные мокрые камни, такие у него были страшные глаза, как у инопланетян в кино, когда они притворяются людьми. А на самом деле инопланетяне. И только вот по этим каменным глазам Ну ладно. Дальше о школе.
В кабинет директора вплыла женщина с высокой забавной прической, как будто взяли клубок уже пользованной волнистой шерсти, порезали на пружинки, раскудрявили меленько и собрали вместе помпоном на затылке. Красивенько. Нет, не красиво, а красивенько. Кудрявая вплыла, кивнула. И пружинки в помпоне на затылке качнулись. Мы с Димой поздоровались. Она не ответила, встала к нам спиной и недовольно поинтересовалась: «Што?» Именно так и сказала: «Што?»
Вот, каким-то извиняющимся тоном сказал директор и указал на нас унылым лицом. А оно ну директорское лицо же! лежало у него на руке, так смешно Как будто голова на руке отдельно лежит и кое-как болтает: бла-бла-бла бла-бла-бла Как башка Берлиоза на балу. И он пожал плечами: мол, ну что тут поделаешь, пришли эти, мешают нам перекладывать бумажки туда-сюда и в монитор компьютера смотреть, а голова сказала:
Отведите ученицу Бернадскую в десятый «Б».
Бернадская? удивилась дама с помпоном и опять, не поворачиваясь к нам: Эта та, которая еще полгода назад принята?
Бли-и-ин! Это что за фигня происходит, я тогда подумала, они нас разыгрывают? Они так шутят? Сейчас рассмеются? Или мы не туда попали? Почему они говорят «та которая», почему опять «она». Я же тут стою, прямо за ее спиной!
А чо так поздно? капризно поинтересовалась дама. (Опять не меня спросила!) Скоро же годовые контрольные уже. И срезы! Она нам рейтинг понизит. А десятый «Б» же сейчас в кабинете биологии. Куда я ее (ее!) посажу? Там и так места нет, дама недовольно повела шеей, как будто разминала ее, и широко развела руки, как будто кое-как танцевала цыганочку. (Такое у нас тоже было: «Куда я ее положу У нас же места нет!» Блин, опять больница. Блин, блин, блин!)
Ну позовите завхоза, пусть поставит еще одну парту. Давно говорили, отмахнулся директор и опять уставился в монитор.
Ага. А он меня послушает?.. Скажите ему сами. Женщина стояла спиной уже ко всем. И к директору и к нам, и держалась рукой за ручку двери, собираясь выходить.
А давайте мы лучше пойдем, это не выдержал Дима.
(Ну вот. Опять. Мы, пожалуй, пойдем. В клинику N. Но там дорого. Не дороже, чем у вас. Только там официальная оплата и никто не хамит. Как раз к тому времени приехала Агния и привезла свои деньги «из чулка».)
А давайте мы лучше пойдем, это не выдержал Дима.
(Ну вот. Опять. Мы, пожалуй, пойдем. В клинику N. Но там дорого. Не дороже, чем у вас. Только там официальная оплата и никто не хамит. Как раз к тому времени приехала Агния и привезла свои деньги «из чулка».)
Документы наши, пожалуйста, верните, спокойно, вежливо и холодно говорил Дима. В городе пятьдесят школ, что мы, школу для дочери не найдем, что ли Что мы тут у вас забыли
Шестьдесят восемь, машинально отозвалась голова директора из-за монитора, а женщина с помпоном вдруг оглянулась и уставилась на нас, как будто вдруг обнаружила, что в кабинете кто-то есть, кроме нее и директора.
Тем более. Шестьдесят восемь школ. Лиза, пошли в гороно, выберем там что-нибудь, Дима направился к двери.
Их как будто подменили, этих двоих. Скучно тут описывать, в моем дневнике, где Мистер Гослин, Агнешка, где Полина, Лали и ее чудесные родители, где доктор Натан, доктор Слава и Варений Алексеевич, скучно писать об этих двоих, как они выкручивались, растопырив глаза во все лицо. И те же слова, которые я помню от санитарки Дарта Вейдера: «А шо эти родители все такие нервные?!»
Я не знаю, буду ли я когда-нибудь родителем. Хотелось бы. Но я точно буду ужасно нервным родителем. Очень нервным родителем буду. Я уши поотрываю за такое поведение, за такое отношение к моим и чужим детям. Ничего-ничего, далеко ходить не надо. У меня впереди с вами схватка, господа, схватка из-за Мистера Гослина. Уж его я вам на съедение не дам. Не позволю обижать и разговаривать с ним спиной, не глядя в его умненькую славную мордашку. Я скажу: а ну в глаза ребенку смотрите! Вы же учителя! Вы же этому учились в университете. Призвание это ваше или нет? Почему у вас над входом написано «Здравствуй, школа», спрошу я, когда приведу Мистера Гослина в школу. А что надо? робко меня спросят эти двое и учитель химии Гора. Я отвечу: как это что?! А ну немедленно напишите там «Здравствуйте, дети!» И вот что: они да! напишут. Напишут: «Здравствуйте, дети!» И так будет. DIXI.
#mister_goslin
Первого мая похолодало и пошел снег. Агнешка говорит, потому что горы близко. Снег вообще не падал, он висел в воздухе, как занавеска у Полины в комнате молочная нездешняя прозрачная фата в крошечных вышитых снежинках. Он висел, как будто раздумывал, что ему дальше делать, оставаться тут или нет. Мистер Гослин вышел во двор, поднял голову в небо, распахнул ручки в стороны и вверх и стоял, покачиваясь, что-то лопоча и приговаривая. А мы с Кузей и Агнией завороженно смотрели на него в окно. Картинка, конечно, была ошеломительная: ярко-фиолетовая сочная персидская сирень, салатовые молодые листья, трава и Мистер Гослин в красной курточке и красной кепке посреди всего этого чуда, как маленький чародей, дирижирует и ворожит. И весь воздух, весь объем этого мира обозначен колким туманным невесомым покрывалом, как будто встряхнули волшебный новогодний шар.
О чем ты говорил? мы спросили его, когда он вернулся домой.
Или туда, или фюда! ответил Мистер Гослин, возя ложкой в тарелке с кашей.
И что?
И она уфла. Туда. Махнула юбкой и уфла.
Мы на всякий случай не спрашивали, кто она, куда ушла. Пусть у Мистера Гослина будет своя сказка.
#school #biology #vavilov
Полина была со мной строга, когда прочла сочинение об учителях. Нет, с точки зрения английской грамматики и лексики было написано верно. Претензии были к содержанию, мол, об учителях нельзя так писать. Но ведь heck! (блин!) (На полях: не зачеркнула! Хе-хе!) Значит, в глубине души она со мной согласна. А душа у нее ох какая глубокая и горячая. И про нервных родителей она тоже согласна. А чего ж were bosom buddies! (Мы закадычные друзья!) Полиночка генерал в нашей армии боевых черепах. Черепах-ниндзя. Банзай!