Тупо в синем и в кедах - Гончарова Марианна Борисовна 21 стр.


Девочки еще говорили и говорили, а мне казалось, что все, чем было заполнено мое существование эти полгода новой жизни  мои родные, включая Лали и ее семью, Полину, ее котов и ее тайны, зимнее черное дерево, прогулки, вороны и соседская гончая, книги, Пауль Францевич, Оксаночка и Зина Иванивна, наши вечерние разговоры с Мистером Гослином, отъезд доктора Натана и доктор Слава, и любимый доктор Мистера Гослина Варений Алексеевич,  что все это вдруг беззастенчиво и равнодушно отодвигается чьей-то рукой в сторону, как бывает, когда человек смахивает все со своего стола, что-то падает на пол, что-то мнется, что-то разбивается И надвигается туча, туча, и что делать, как мне быть?

Я пришла домой после прогулки и все подробно рассказала Кузе. Когда я пересказываю, я потом не забываю ничего. И Кузя сказала, что мы же солдатики, мы черепашки-ниндзя, что есть два выхода. Первый: опять учиться дома, экзамены сдать экстерном и не иметь дела с одноклассниками и учителями, которые мне не понравились. Второй выход  подумать, сообразить, что для меня главное, вспомнить, о чем просил доктор Натан, и беречь «результат», учиться быть крепкой и не поддаваться, потому что из этого состоит жизнь. А результат ведь принадлежит не только мне, но и всем, кто вокруг меня, и нашему маленькому, умному, доброму Мистеру Гослину, поэтому это главное.


#мир_в_котором_я_живу #my_family


Город, где мы сейчас живем, был всегда для меня очень притягательный. Во-первых, потому, что меня маленькую возили сюда в отпуск к деду Мише и Агнии. А дед, большой, красивый, усатый, готовился к встрече и привозил из таинственной страны Рейс мне  своей тогда единственной внучке  всякие иноземные чудеса: платьица, веера, гольфы с помпонами, даже английскую игру крикет, в которой я так и не разобралась, маленькая была, растеряла все воротца, шары и молоточки. Но однажды деду закрыли визу за неблагонадежность и свободомыслие, потому что он, когда его судно приходило в какой-нибудь иноземный порт, возил своих матросов по разным интересным местам, а начальство не ставил в известность. Еще он был ходок и заводил романы в разных странах. Ну так он же был вдовец и с тех пор никак не мог найти ту, единственную. И в каждом порту у него была запасная невеста. А еще он привозил запрещенные тогда в стране книги. Словом, ему закрыли визу, дед сначала пригорюнился и даже запил, попал с высокой температурой и воспалением легких в госпиталь, а там, в манипуляционном кабинете, встретил медсестру с золотыми руками, которую звали Агния. Дима говорил, что Агния тут же крепко полюбила деда и очень за него боролась. И вышла замуж за него, больного, с тем самым диагнозом, и отвоевала его уход, отложив его на целых двадцать пять лет. Они купили этот вот дом, отремонтировали его, развели сад, и дед принялся рисовать. Конечно, море. Одна его картина сейчас висит над моей тахтой. Лучи солнца пронизывают тучи. А море сизое, тяжелое, в грязно-серой пене, играет со старым парусником. И если прислушаться, когда не спится, слышно, как, угрожающе ворча, набегают «три сестры», самые большие волны во время шторма. Лежишь и слышишь, вот первая волна вскидывает судно, вот вторая его подбрасывает и резко швыряет под третью, третья накрывает. И  ф-ф-флоп! ф-ф-флоп!  лопаются пузыри, и с тихим шипеньем опадает пена. А три моряка, замерзших, уставших, выползают на берег. Дед, мудрый и сердечный, знал, что я буду переживать, и спас команду на своей картине. Все говорят, что я  копия дед. И лицом, и характером, и ростом, и длинными руками-ногами, и костлявостью. Однажды  я этого не помню  Дима рассказывал: мы встречали деда в Одесском порту. Дед схватил меня на руки, а потом мы оба смотрели далеко в море и были ужасно похожи, я, маленькая, и он, большой суровый капитан. Он сказал тогда: Лизок, я дарю тебе это море. Оно теперь твое. Поняла? И я поняла. Дима говорит, что я была в диком восторге от того, что вся эта гигантская мощная стихия  моя. Только не знала, как теперь ею владеть, ну не выпить же ее всю и не собрать в ведро. И говорят, что я страшно нервничала, когда в мое море на пляже лезли все, кому не лень, и кричала всем: уходи, уходи, это мое море. Потом смирилась. Мне сказали, что хорошим надо делиться с другими. Бабушка  даже странно так называть молоденькую девочку с маленьким Димой на руках на фотографии  ушла очень рано. Бабушку звали Лизой. Дед очень мечтал о внуке. И я думаю, что где-то там он ужасно рад и очень гордится Мистером Гослином. Однажды я спросила Агнешку, не пыталась ли она вызвать на своих спиритических сеансах деда. Она прямо ахнула в ответ: ну что ты,  воскликнула,  зачем? Он же там с Лизой! Я, дикая и совершенно не сентиментальная, погладила ее по огненной, крашенной в цвет борща голове. Ну чтобы она знала, что я ее ужасно люблю. И все мы.

#мир_в_котором_я_живу #my_family


Город, где мы сейчас живем, был всегда для меня очень притягательный. Во-первых, потому, что меня маленькую возили сюда в отпуск к деду Мише и Агнии. А дед, большой, красивый, усатый, готовился к встрече и привозил из таинственной страны Рейс мне  своей тогда единственной внучке  всякие иноземные чудеса: платьица, веера, гольфы с помпонами, даже английскую игру крикет, в которой я так и не разобралась, маленькая была, растеряла все воротца, шары и молоточки. Но однажды деду закрыли визу за неблагонадежность и свободомыслие, потому что он, когда его судно приходило в какой-нибудь иноземный порт, возил своих матросов по разным интересным местам, а начальство не ставил в известность. Еще он был ходок и заводил романы в разных странах. Ну так он же был вдовец и с тех пор никак не мог найти ту, единственную. И в каждом порту у него была запасная невеста. А еще он привозил запрещенные тогда в стране книги. Словом, ему закрыли визу, дед сначала пригорюнился и даже запил, попал с высокой температурой и воспалением легких в госпиталь, а там, в манипуляционном кабинете, встретил медсестру с золотыми руками, которую звали Агния. Дима говорил, что Агния тут же крепко полюбила деда и очень за него боролась. И вышла замуж за него, больного, с тем самым диагнозом, и отвоевала его уход, отложив его на целых двадцать пять лет. Они купили этот вот дом, отремонтировали его, развели сад, и дед принялся рисовать. Конечно, море. Одна его картина сейчас висит над моей тахтой. Лучи солнца пронизывают тучи. А море сизое, тяжелое, в грязно-серой пене, играет со старым парусником. И если прислушаться, когда не спится, слышно, как, угрожающе ворча, набегают «три сестры», самые большие волны во время шторма. Лежишь и слышишь, вот первая волна вскидывает судно, вот вторая его подбрасывает и резко швыряет под третью, третья накрывает. И  ф-ф-флоп! ф-ф-флоп!  лопаются пузыри, и с тихим шипеньем опадает пена. А три моряка, замерзших, уставших, выползают на берег. Дед, мудрый и сердечный, знал, что я буду переживать, и спас команду на своей картине. Все говорят, что я  копия дед. И лицом, и характером, и ростом, и длинными руками-ногами, и костлявостью. Однажды  я этого не помню  Дима рассказывал: мы встречали деда в Одесском порту. Дед схватил меня на руки, а потом мы оба смотрели далеко в море и были ужасно похожи, я, маленькая, и он, большой суровый капитан. Он сказал тогда: Лизок, я дарю тебе это море. Оно теперь твое. Поняла? И я поняла. Дима говорит, что я была в диком восторге от того, что вся эта гигантская мощная стихия  моя. Только не знала, как теперь ею владеть, ну не выпить же ее всю и не собрать в ведро. И говорят, что я страшно нервничала, когда в мое море на пляже лезли все, кому не лень, и кричала всем: уходи, уходи, это мое море. Потом смирилась. Мне сказали, что хорошим надо делиться с другими. Бабушка  даже странно так называть молоденькую девочку с маленьким Димой на руках на фотографии  ушла очень рано. Бабушку звали Лизой. Дед очень мечтал о внуке. И я думаю, что где-то там он ужасно рад и очень гордится Мистером Гослином. Однажды я спросила Агнешку, не пыталась ли она вызвать на своих спиритических сеансах деда. Она прямо ахнула в ответ: ну что ты,  воскликнула,  зачем? Он же там с Лизой! Я, дикая и совершенно не сентиментальная, погладила ее по огненной, крашенной в цвет борща голове. Ну чтобы она знала, что я ее ужасно люблю. И все мы.


#my_school


В этом приграничном городе в моде новые имена. Например, девочек называют именем Синильга. Я вообще-то не читала «Угрюм-реку», но звучание имени настораживает. Достаточно ведь заглянуть в интернет. Синильга  тунгусская шаманка. И ее статус в человеческой жизни очень сомнительный. Так вот. Открылся большой образовательный (частный! частный!) центр, названный в честь хозяйки центра, себя любимой. (Да, да, именно так ее и кличут  Синильга, хозяйка образовательного бизнес-центра «Синильга».) Факультеты, деканы, все не кот начихал, не понарошку, по-взрослому. От эндокринологии и психотерапии до парикмахерского искусства, модельного не-знаю-как-назвать (чтобы с лыжами фотографироваться) и выпекания имбирных пряничков. Все, кто не смог сдать государственные выпускные тесты,  все там. И нам учителя угрожают  не сдадите ЗНО, пойдете учиться в «Синильгу». Курс обучения  неделя. Оплата  как за несколько лет в университете. Знакомая девочка, которая у нас в школе работает лаборанткой, «прелесть какая ду» (М. Ж.), тоже с очень экзотическим именем, Синдерелла, услышала, как химичка нам угрожала «Синильгой», на перемене вышла к нам и обиженно сказала, что она училась в этой самой «Синильге»:

 Я, между прочим, получила диплом по психологии.

 И чо там написано?  спросил ее Хэттер.

 Что я молодец.

Мы конечно все офигели. (На полях: удивились.) И молчим. А она как завопит:

 Шо вы ржео-о-оте?! Мы давали клятву Гипотрата даже. (Гипотрата, да. Так и сказала.)

Мы спрашиваем, мол, кому давала клятву. А она:

 Хозяйке. Хозяйке бизнес-центра «Синильга». Она нам сказала дать клятву Гипотрата. И каждый поклялся.

А Хэттер ей:

 А, так ты что, клялась типа «зуб даю»? И в плечо хозяйку целовала. И теперь она за тебя мазу тянет, а?

Синдерелла психанула и ушла в лаборантскую. Бедняга.

Я часто слышу, как то, что называют жизнью, вдруг со страшным ржавым скрипом разворачивает мой корабль к другим берегам. Ну и замечательно, я думаю. Это же интересно  увидеть другие берега, других людей, другие события, другое время. Но сейчас, на протяжении недели, с тех пор, как я пришла в эту школу, я слышу только еле слышный ноющий подвывающий звук, как будто мой парусник прилагает все усилия, но никак не может сдвинуться с места, никак не может дать полный ход, в машинном отделении никак не заведется мотор, а паруса повисли, потому что ветра нет, полный штиль. И я иногда, особенно когда мы читаем параграфы по абзацам вслух или конспектируем их же в свои тетради, а потом сдаем на проверку, я как-то недоумеваю: что я тут делаю?! Что я делаю тут? В ушах у меня шумит и колотит внутри барабан так, что больно ребрам. И мне хочется встать и сказать

Ну позавчера я встала. На физике. Ничего не сказала. Просто ушла. Правда, вслед мне: «Куда? Как тебя» Ему подсказали. «Бернадская, куда?»  он крикнул. Я буркнула через плечо: «Мне надо». И ушла. Конечно, выглядело это так, как будто я вообразила, что мне все можно. Именно так подумали одноклассники и вдруг зауважали. Нормально? То есть утром Вика и Рена подошли ко мне, когда я вошла в класс. Знакомиться. Это был мой пятый день в школе. Ну познакомились, нормально все. Но я же ушла не потому, что мне все дозволено или хочу добиться внимания одноклассников. Я ушла потому, что уважаю и ценю свое время. И себя. Вот это я пыталась объяснить вип-группе нашего класса, мальчикам, девочкам и примкнувшему Хэттеру. О чем они там потом шептались, я не знаю, но вечером родителям позвонила классная и сказала, что если ваша дочь уважает себя, то пусть хоть немного уважает и учителя, и его труд, и больше не покидает класс без разрешения.

Какой труд? Чей труд? Дали бы повод, я бы так зауважала, ого! Я Ирочку, Оксаночку, Зину Иванивну обожаю, Пауля Францевича и Полину боготворю, даже Гору зауважала, она как-то без увлечения и особой любви, но честно делает свою работу. И справедливая. А за что мне уважать физика? За то, что, как мне кажется, могу параграф объяснить лучше, чем он?

Мне кажется, что наша классная назначена к нам вахтером или охранником. Она ничего другого не делает, только отмечает отсутствующих и следит, чтобы никто не ушел из школы раньше времени. Может, в этом и заключается ее работа?

С того самого дня я стала различать девочек. Стала узнавать мальчиков и уже пару раз разговаривала с Хэттером. На мой взгляд, он классный пацан. Потому что он читал «Сто лет одиночества» Маркеса. И мы перебрасываемся с ним цитатами оттуда, к удивлению одноклассников, которые его не понимают, а я понимаю. У нас с Хэттером сложились приятельские отношения и свой общий язык. Я принесла ему Сэлинджера почитать.


#spring #весна


Первые признаки весны  когда за окном вдруг распевается горлица:

 Кх-кх, умг-кху! Умг-гу-у-у! Гу-ум-мгу-у-у! Гум-мгу-у!

И ей вторит кавалер, мол, да-да, скоро весна, скоро-скоро. Дожили. Перезимовали. А Полина говорит, что первые признаки весны  когда ее кот, подперев лапой толстые щеки, садится на подоконник, тупит в окно в задумчивости, потом, точно как горлица, пробует голос, сначала тихо, хрипло, а потом принимается орать во все горло:

Назад Дальше