Бунин еще, негромко напомнил Должанский. Зайдите ко мне завтра, у меня его книга есть. Новая.
Писатель как-то вдруг успокоился, и собственный пафос показался ему нелепым. «В магазинах хлеба нет, с продовольствием черт знает что творится, а я тут витийствую, переживаю за русскую литературу Проглотит она всех бездарей, которые пытаются к ней примазаться, и не таких проглатывала И будут они лежать общей кучей в одной литературной братской могиле, никому не нужные и всеми забытые Не помогут им ни звания, ни отдельные квартиры»
Я приду, пообещал он, не уточняя, откуда у собеседника книга опального писателя-эмигранта и почему тот не желает просто принести ее в редакцию.
В следующее мгновение Басаргин увидел, как по лестнице снизу плывет белая кепка. Под кепкой располагался представительный гражданин крупный и рыхлый, с глазами-щелочками и добродушной усмешкой. Несмотря на мирный вид, гражданин обладал сокрушительным ударом левой и однажды прославился тем, что утихомирил нокаутом профессионального боксера, разбушевавшегося на трибуне во время дерби.
А, Ракицкий! приветствовал его писатель. А у нас тут агент угрозыска пришел. Интересуется насчет Алексея Константиновича.
В «Красном рабочем» Ракицкий занимался отделом бегов. Он знал всех жокеев и всех лошадей, а о последних вообще мог говорить часами. Помимо программ бегов и отчетов о тех, которые уже состоялись, Ракицкий составлял прогнозы и пытался предугадать, кто будет победителем. Как и любые прогнозы, они сбывались далеко не всегда, и сотрудники, потерявшие деньги, не стеснялись высказывать Ракицкому свое неудовольствие. Впрочем, оно никогда не мешало им на следующий день снова ловить коллегу в редакции и выпытывать у него, какая лошадь верная.
Ракицкий, пронзительным голосом закричала с верхней площадки Теплякова, писавшая для отдела «В мире домашней хозяйки», голубчик, подскажите, подскажите лошадь! Очень нужно, очень! Погибаю!
У Дракона неплохие шансы, сообщил Ракицкий. В третьем заезде.
Ракицкий, пронзительным голосом закричала с верхней площадки Теплякова, писавшая для отдела «В мире домашней хозяйки», голубчик, подскажите, подскажите лошадь! Очень нужно, очень! Погибаю!
У Дракона неплохие шансы, сообщил Ракицкий. В третьем заезде.
Голубчик, я не люблю драконов! А больше никого нет?
Ну, попробуйте Мумм-Экстра-Дрей. Зонтик еще бежит, в пятом.
А Стрекоза? осведомился писатель, и в глазах его полыхнули иронические искры. Клички, которые давали лошадям, поражали воображение, и корректоры то и дело звонили Ракицкому по телефону, чтобы уточнить, действительно ли в заезде участвуют Трамвай, Ваня-Верти, Вампир, Мазурик, Кутерьма, Пуля, Привет, Раскидай и Как-Нибудь.
Стрекоза болеет, серьезно ответил Ракицкий, поворачиваясь к Басаргину. Сбежал, значит? Кассу уже проверяли?
Максим Александрович открыл рот, но тотчас же закрыл его.
Еще нет, ответил за него Должанский.
А надо бы, веско молвил завсегдатай бегов.
Гм Вы думаете
Да что тут думать, оборвал Максима Александровича Ракицкий, по какой причине у нас чаще всего исчезают совслужащие, даже самые примерные? Да по причине растраты. Уперли казенные деньги, и адью.
Послушайте, не выдержал писатель, но ведь Колосков не вчера пропал а после этого Измайлов выдавал и зарплату, и авансы. Так что с деньгами все в порядке. Иначе в редакции уже давно все стало бы известно
Ну не знаю, не знаю, протянул знаток лошадей, хмурясь. Объявления-то публикуются исправно, так что деньги в любом случае поступают. И немалые!
Басаргину было нечего возразить. Все отлично знали: если «Красный рабочий» идет нарасхват, то именно из-за четвертой полосы, где помещались объявления всех сортов и видов, а также третьей, на которой печатали репортажи Беспалова из зала суда и хронику происшествий. Первые две страницы мало кого интересовали, хотя именно на них помещали последние новости мира и СССР, карикатуры художника Окладского на злобу дня и скверного качества фотографии. Однако неблагодарная публика, едва скользнув взглядом по картинкам, торопилась развернуть газету и погружалась в захватывающее описание уголовного процесса, изучала перечень фильмов в кинотеатрах и объявления об обмене комнат. А между тем политические новости были, прямо скажем, интереснейшие и могли дать сто очков форы любому боевику, если бы их подавали человеческим языком, но на такое, само собой, никто бы не отважился.
А ведь с ним мог просто несчастный случай произойти, задумчиво уронил Должанский. Ракицкий с удивлением поглядел на коллегу.
Что ж он тогда не дал знать о себе?
Может, в больнице где-нибудь лежит, весь переломанный.
В больнице? Да его жена, когда домой вернулась, все больницы обзвонила. Нет его там. Нет, я все-таки ставлю на деньги, добавил Ракицкий сквозь зубы, усмехаясь. Если в угрозыске знают свое дело, месяца через три-четыре мы увидим товарища Колоскова на скамье подсудимых, помяните мое слово!
Пока сотрудники «Красного рабочего» обсуждали, не скрылся ли зам из-за растраты, Опалин в кабинете Должанского занял круговую оборону против Беспалова, который явился прощупать его и выведать, что, собственно, ему известно. Репортер применил безотказный трюк подавшись навстречу собеседнику и глядя ему в глаза, он заговорил:
Слушай, Ваня, чего мы тут вола вертим? Мы на одной стороне, я из зала суда не вылезаю, все знаю, как оно бывает, насмотрелся на три жизни хватит Чего там с Колосковым-то? Ведь есть же у тебя что-то, по глазам вижу!
Помощник агента Опалин, который предпочитал, чтобы его называли Иваном Григорьевичем, насупился.
Я вообще не должен был этим делом заниматься, буркнул он. Так что о вашем Колоскове ничего не знаю. Мне объяснили, что к чему, велели взять показания и доложить, что да как. Ну и вот
Но Беспалов, побывавший не на одной сотне процессов, уже давно излечился от скверной привычки верить людям на слово. Чем упорнее Опалин стоял на своем, тем крепче репортер утверждался в мысли сопляку что-то известно, но он темнит, потому что ему по профессии так полагается.
Ну, знать-то ты, может, и не знаешь, но ведь подозреваешь же? наседал на собеседника репортер. Слушай, ну уж со мной ты мог бы поделиться! Он попытался включить у сопляка режим вины, но по выражению лица Опалина понял, что на него это не действует. Толстокож и удивительно нечуток был юный сотрудник уголовного розыска, и Беспалову никак не удавалось нащупать кнопку, нажав на которую он заставил бы собеседника плясать под свою дудку.
Репортер только что ужом не изворачивался, пытаясь выцарапать из собеседника информацию, но тот держался стойко, а на провокационные вопросы отвечал неопределенной улыбкой, которая выводила Беспалова из себя. К счастью, их беседу в какой-то момент прервал красноармеец средних лет, который явился с растрепанной тетрадкой прескверных виршей и искал Должанского. Как и все, страдающие бешенством рифмы, гость оказался на редкость навязчив и с ходу принялся читать свои стихи, где «кровь» рифмовалось с «вновь», а размер сбежал, не оставив адреса.
Я, товарищ, стихами не занимаюсь, я из угрозыска, сказал жертве поэзии Опалин. Вы попозже приходите.
А правда, что поэтам по целковому за строчку платят? спросил гость, глядя на него с надеждой.
Платят, отозвался Беспалов. Пушкину платят. Ваша фамилия Пушкин?
Нет, вздохнул тот, Карпов я. Так что ж мне теперь, фамилию менять?
Беспалов увидел в завязавшейся беседе неисчерпаемый запас для будущих редакционных анекдотов и с удовольствием принялся морочить голову простаку, явившемуся в коварный мир газетной прессы, но вскоре заметил, что единственный зритель, который мог оценить происходящее, не слушает его двусмысленных острот и вообще, кажется, тяготится его присутствием. Спас положение весьма кстати появившийся Стенич, которого Опалин собирался допросить по поводу слуха о Харькове. Красноармейца не без труда удалось выпроводить из кабинета, но Беспалову тоже пришлось уйти.
Тупица какой-то, сказал он заведующему редакцией об Опалине.
Но Поликарп Игнатьевич был не лыком шит и тотчас же догадался, что ушлый корреспондент из зала суда напоролся на крепкий орешек. Эта мысль отчасти развеселила заведующего.
В конце концов, он только делает свою работу Не будем ему мешать.
Опалин допросил Стенича, пообедал в столовой и вернулся в кабинет, где вновь приступил к работе. В другой части здания Басаргин и Должанский, хохоча, слушали рассказ Беспалова о сегодняшнем поэте, который собирался сменить фамилию. Неожиданно писатель перестал смеяться.
Знаете, друзья, а ведь это трагедия Когда человек любит стихи и пытается сочинять, но ни черта не выходит
Да при чем тут стихи, проворчал Беспалов, денег ему хочется, а рифмовать кажется проще простого. Кровь-морковь-любовь тьфу!
Но тут явилась машинистка Леля и, хихикнув, объявила, что Опалин добрался-таки до источника слухов о бегстве зама им оказался не кто иной, как кассир Измайлов.
Все почему-то обрадовались. Стали наперебой вспоминать случаи, когда кассир их каким-либо образом задел или унизил, выдал кому-то деньги мелочью вместо купюр или заболел именно в день зарплаты. И многое, многое еще припомнили отсутствующему, потому что люди злопамятны, а литераторы в особенности.
Тем временем нервничающий кассир сидел на краешке стула напротив Опалина и бубнил:
Жена моя вернулась из Ленинграда, у нее там родня И говорит: видела, мол, человека, похожего на вашего зама.
Так а жена ваша кто?
Домохозяйка она.
И откуда она знает, как выглядит ваш зам?
Да встретились однажды в «Мюре и Мерилизе» ой, ну вы поняли. В магазине. Он с дочерью был, покупал ей что-то.
И, значит, ваша жена видела его в Ленинграде?
Да нет же! Вы меня не дослушали Она сказала похожий, но не такой! Алексей Константинович был ну плешивый немножко и с проседью, а этот с волосами И брюнет. Шел со спутницей, мороженое они ели Потом мы говорили с товарищем Черняком, он заметки пишет для второй полосы о московских делах в основном, ну и рассказы сочиняет И я просто так, к слову пришлось, сказал, что вот, кого-то похожего на Алексея Константиновича видели, но не в Пятигорске, где он должен быть, а в другом городе Похожего! Но я же не говорил, что это был он А потом, когда пошли слухи, я я уж и не знал, что мне делать
Опалин, откинувшись на спинку стула, внимательно смотрел на кассира.
Откуда взялось, что его видели в Харькове? В Ялте?