А что насчет Должанского?
Петра Яковлевича? Он неплохой человек, но никакой. Его на стихи поставили, потому что никто ими заниматься не хотел. Он, знаешь, из тех, кто со всеми умеет ладить. Мягкий, уступчивый но не от слабости, а от равнодушия. Не, он никого убить не мог. Да он почти не пересекался с Колосковым Баб в расчет берем?
А что их не брать?
Ну, машинистки Лапин почесал шею. Болтают о кино, о чулках, о чепухе. Нет. Кострицына рисует выкройки, еще делает модели для «Женского журнала» нет, чепуха. Теплякова э Не нравится мне она, честно скажу. Глазки-буравчики, не говорит, а вечно визжит мерзкая баба. Два мужа было, оба сбежали, второй запил. Черт ее знает, я бы не стал сбрасывать со счетов, но зачем ей Колоскова убивать, ума не приложу
Короче, его вообще никто из редакции не мог убить, подытожил Опалин.
Слушай, для газеты пишут не только постоянные сотрудники, но и куча стороннего народу Изо, шарады, наука и жизнь, шахматы да масса рубрик, для которых другие сочиняют. Я еще обработчиков рабкоровского материала не назвал, эти отдельно сидят Ваня, а может, его просто ограбить хотели? Не рассчитали сил ну и убили, короче.
Может быть, отозвался Опалин. При нем часы были золотые, два кольца, деньги. Часы и кольца будем искать, может, что всплывет.
Автомобиль подъехал к облупившемуся особняку в Большом Гнездниковском переулке и остановился.
Ну, я пошел, сказал Иван. Пожал руку собеседнику и добавил: Спасибо за помощь.
Я же тебе ничем не помог, усмехнулся бывший военный. Запутал только.
Ничего, распутаем.
Опалин вылез из машины. «Почему-то мне кажется, что ты действительно распутаешь, мелькнуло в голове у Лапина. Славный парень, но опыта бы побольше. А впрочем, это придет»
Он поднял руку в полувоенном жесте, прощаясь с Опалиным, и шофер, развернув машину, покатил на улицу Фрунзе, где располагался Реввоенсовет. А Иван вошел в особняк, по пути здороваясь с товарищами, и отправился искать начальство, чтобы отчитаться о том, что ему удалось узнать.
Глава 5
Глава 5
Предложение, от которого нельзя отказаться
На следующее утро Максим Александрович Басаргин шел по коридору трудового дворца и думал о том, что когда-то в этом здании помещался Опекунский совет, в котором Чичиков собирался заложить мертвые души. Это обстоятельство, к которому писатель то и дело мысленно возвращался, наполняло его сложной смесью ощущений, в которые ему нравилось погружаться и вдохновенно развивать. Сейчас, например, он представил, что все нынешние обитатели дворца те самые мертвые души, которые только притворяются живыми и обсуждают починку примусов, адреса модисток и хвосты возле продовольственных лавок. Вот мимо прошла мертвая душа какого-то профсоюзного деятеля, сидящего в том же крыле, что и сотрудники «Красного рабочего», а вот не угодно ли весельчак Фарбман из отдела юмора: тощий как спичка, губы всегда изогнуты в улыбке и, конечно, очередная шутка уже готова с них сорваться.
Максим, зацени! кинулся к писателю Фарбман и продекламировал: Даже безбожнику можно вышивать крестиком. Ну, как? спросил он обычным голосом.
Где-то я уже слышал что-то подобное, сказал писатель довольно сухо.
Ладно, не стал спорить собеседник. А вот еще. «Подвели итоги?» «Нет, итоги меня подвели». Звучит?
Это лучше, согласился Басаргин.
Он незаметно ускорил шаг, чтобы отвязаться от собеседника, но у Фарбмана оказался припасен еще один, последний козырь.
Заведующий тебя искал, сказал юморист. Зайди к нему. Дело, кажется, срочное
«Значит, все-таки пошлют меня брать интервью у Горького, мелькнуло в голове у Басаргина. Боже, как это все ужасно. Он ведь был живым писателем когда-то, с Чеховым общался, с Куприным. Как же он позволяет делать из себя чугунный монумент? Не постигаю»
Он подошел к двери кабинета заведующего и, узнав доносящийся изнутри визгливый женский голос, поморщился и даже убрал руку от ручки. В следующее мгновение дверь распахнулась.
Я этого так не оставлю! проверещала на прощание Теплякова. Ее тонкие губы недобро кривились, мышцы на шее напряглись, и стала она казаться не самой обыкновенной женщиной чуть за сорок, а чуть ли не древней старухой. Я буду жаловаться! Вы не смеете сокращать мою рубрику!
Это решение редколлегии, а не мое! Поликарп Игнатьевич возвысил голос. И читателям ваша рубрика не нравится
Ну, конечно же! Как же я не догадалась
Она метнула злобный взгляд на Басаргина и прошла мимо него, каждой клеточкой своего организма источая ненависть. Писатель вошел в кабинет и тщательно притворил за собой дверь.
Я не вовремя? спросил он.
Напротив, Максим Александрович. Садитесь
Обычно Поликарп Игнатьевич не тратил слов попусту, и сотрудники выслушивали его стоя. Когда он предлагал садиться, это означало, что разговор предстоит длинный и трудный. Писатель напрягся.
Садитесь, садитесь, поторопил его заведующий. Он прошелся по кабинету, большому, но захламленному, и у Басаргина впервые мелькнула мысль, что крупному, могучему человеку должно быть тут тесно и неуютно, как в клетке. «Все вздор, тотчас поправил себя писатель, пытаясь устроиться поудобнее на жестком казенном стуле, это я чувствую себя в редакции как в клетке, а для него это смысл жизни, отними его и он умрет».
Мы вчера с вами говорили насчет интервью, начал Поликарп Игнатьевич, проводя широкой ладонью по затылку. Так вот
«Черт бы его побрал, вашего Горького».
Интервью с Горьким, продолжал заведующий, если помните. Словом, можете о нем больше не беспокоиться я пошлю Черняка. А для вас есть другое задание.
Я слушаю, пробормотал Басаргин.
На вторую полосу, для рубрики «Жизнь столицы», нужны очерки о работе уголовного розыска. Чтобы, так сказать, не только в хронике, а вообще Важное и нужное учреждение. Что мы о нем знаем? Да ничего. Тут как раз подвернулся этот вчерашний
Обычно заведующий изъяснялся куда более гладко, а тут он путался, без нужды комкал фразы и, видно, не знал, как приступить к главному. Он произнес еще несколько бессвязных выражений и, наконец, подошел к сути:
Мы договорились с начальством в Большом Гнездниковском, что один из наших сотрудников какое-то время побудет со вчерашним агентом и понаблюдает за его работой. И этим сотрудником будете вы.
Тут Максим Александрович понял, что зря он отказался брать интервью у Горького. Прямо скажем, писателя этого Басаргин презирал, но мысль о том, что теперь ему придется сопровождать Опалина во время его расследований, видеть неприглядную изнанку жизни общества и после выдать по заказу бодролживый очерк, была еще тягостнее.
Поликарп Игнатьевич
Вы что-то имеете против?
Действительно, почему хрустальная ваза должна быть против, если ей оказывают честь и используют как ночной горшок? Прямо удивительно, какие у вазы могут быть претензии.
Я не умею писать об угрозыске, попытался воззвать к здравому смыслу Басаргин. Послушайте, почему бы не поручить это Матюшину
Чтобы он выдал очередной перл вроде «убитого насмерть»? Давайте так, Максим Александрович. С вас статья в сто строк
Сто строк означали приличный гонорар. Писатель притих.
Нет, поправил сам себя заведующий, сто строк, конечно, мало. Давайте так: три очерка по сотне строк каждый. В течение ну, допустим, пяти-шести дней. Тема откуда берутся агенты угрозыска, как они работают, какие сложности бывают в этой профессии
Сложности известные убить могут в любой момент, не удержался Басаргин.
У нас рабочая газета, Максим Александрович, напомнил собеседник, нахмурившись. Рабочие, знаете ли, тоже гибнут на производстве Да и вообще, никто, простите, ни от чего в этой жизни не застрахован
Три очерка. Сопровождать Опалина, который только вчера И какая сверхъестественная скорость: уже сговорились с начальством МУУРа, все решили. Поразительно, просто поразительно!
Опишите пару случаев, с которыми вы столкнетесь то есть он столкнется, продолжал развивать свою мысль гигант. Хорошо бы, чтобы это были законченные расследования. Как находят преступника, какие методы используют
Беспалов скажет, что я отнимаю его хлеб, буркнул писатель.
Беспалов пишет совсем о другом. У него суд, обстоятельства дела уже выяснены, вопрос только в том, какое наказание понесет преступник. У вас как, собственно, этого преступника ищут. Ну, там, отпечатки пальцев, улики разные, или с собакой идут по следу
Тут Басаргин весьма юмористически представил себе, как Опалин мчится по следу злодея, сидя верхом на огромной собаке, в то время как сам Максим Александрович летит по воздуху, уцепившись за ее хвост. «Одной рукой держусь за хвост, другой записываю в блокнот а в чем держу блокнот? В зубах, очевидно Или нет: зубами держусь за хвост, а сам пишу на лету»
Я сказал что-то смешное? внезапно спросил гигант, круто поворачиваясь к собеседнику.
Максим Александрович понял, что улыбка его неуместна, и постарался принять серьезный вид.
Может быть, вы мне все-таки объясните, в чем дело, Поликарп Игнатьевич? тихо, но весьма выразительно отчеканил он.
Где-то слишком громко включили радио, и приятный голос пропел: «Теперь сходитесь»[4]. За окнами загрохотал трамвай, в дверь сунулся взъерошенный Черняк с гранками в руках, но заведующий махнул на него рукой, и тот провалился сквозь землю. Черняк всегда выглядел так, словно за ним кто-то гнался. Имея самую обыкновенную внешность, он ухитрялся влипать в многочисленные романы, любовницы рожали ему детей, а так как тогдашнее законодательство в части выплаты алиментов было крайне жестким, вся его жизнь сводилась к тому, где бы найти еще денег. Он хватался за любую работу и никогда ни от чего не отказывался. Но, впрочем, вовсе не дела коллеги интересовали Басаргина в эту минуту. Он чувствовал, что заведующий чего-то недоговаривает, и предпочитал, чтобы тот объяснился откровенно.
Я же вам сказал, Максим Александрович, промолвил Поликарп Игнатьевич с неудовольствием.
Нет.
Промолчали. Трамвай прошел, радио заскрежетало, мелодия рассыпалась, и голос умолк. Тишина воцарилась в кабинете, и было лишь слышно, как вялая осенняя муха жужжит и бьется о запыленное стекло.
Вы хотите, чтобы я проследил, как продвигается следствие по делу Колоскова? Писатель пошел ва-банк.
Поликарп Игнатьевич метнул на него быстрый взгляд, потер лицо и рухнул в кресло.
И если я подружусь с этим Опалиным, мне будет легче все узнать? гнул свою линию Басаргин.