Я раньше не спрашивала.
Рожденный от боли, ответила она. Люди думают, что тот, кто родился эву, рано или поздно станет жестоким и злобным. Они считают, что насилие может породить лишь большее насилие. Я знаю, что это неправда, и ты знай.
Я раньше не спрашивала.
Рожденный от боли, ответила она. Люди думают, что тот, кто родился эву, рано или поздно станет жестоким и злобным. Они считают, что насилие может породить лишь большее насилие. Я знаю, что это неправда, и ты знай.
Я смотрела на маму. Она так много знает.
Мама. А с тобой когда-нибудь случалось что-то такое же, как со мной на том дереве?
Моя хорошая, ты слишком много думаешь, был весь ее ответ. Иди сюда.
Она встала и обвила меня руками. Мы стали плакать мы рыдали, всхлипывали, лили слезы. Но, когда мы закончили, все, что нам оставалось, это продолжать жить.
Глава четвертая
Обряд одиннадцатого года
Да, одиннадцатый год моей жизни был тяжелым. Мое тело стало рано развиваться, и к этому возрасту у меня уже была грудь, месячные и женственная фигура. К тому же приходилось отбиваться от глупых мужчин и мальчишек, которые пялились и хватали меня. Затем наступил тот дождливый день, когда я таинственным образом очутилась голышом на дереве ироко, и мама была так потрясена, что решила рассказать мне отвратительную историю моего происхождения. Через неделю наступило время моего обряда одиннадцатого года. Жизнь редко оставляла меня в покое.
Традиции обряда одиннадцатого года уже две тысячи лет. Его проводят в первый день сезона дождей. Мама считала, что это примитивная и бесполезная практика. Она не хотела, чтобы я через это проходила. В ее деревне обычай обряда одиннадцатого года запретили за много лет до ее рождения. И я выросла с уверенностью, что обрезание коснется других девочек тех, кто родился в Джвахире.
Пройдя через обряд одиннадцатого года, девочка становится достойной того, чтобы с ней говорили как со взрослой. Мальчики заслуживают эту честь только к тринадцати. Годы между одиннадцатью и шестнадцатью самые счастливые для девушек, ведь тогда они одновременно и дети, и взрослые. Из обряда никто не делал тайны. В школьном книжном доме была масса книг, рассказывающих про весь процесс. Но никого не заставляли и не поощряли их читать.
Так что мы, девочки, знали, что у нас между ног отрежут кусочек плоти, и что это обрезание не изменит нас в буквальном смысле и не сделает лучше. Но мы не знали, за что этот кусочек плоти отвечает. А так как это была древняя практика, никто и не помнил, зачем это делается. И с традицией не спорили дожидались срока и выполняли что нужно.
Я не хотела. Все это делали без обезболивания. Такой был ритуал. В прошлом году я видела двух свежеобрезанных девочек и помнила, как они ходили. И мне не нравилась идея отрезать что-то от себя. Я даже волосы стричь не любила, поэтому носила длинные косы. И я уж точно не желала ничего делать по традиции. Не такое у меня было прошлое.
Но, сидя на полу и глядя в пустоту, я поняла, что на прошлой неделе, когда я очутилась на том дереве, что-то во мне изменилось. Что бы это ни было, оно меня подкосило чуть-чуть, только я это заметила. В маминых словах я услышала не только историю своего зачатия. Она ничего не сказала о надежде, которую на меня возлагала. Надежде, что я отомщу за ее страдания. И подробностями изнасилования она тоже не делилась. Все это было между слов. У меня было много вопросов, на которые не получить ответов. Но что делать с моим обрядом одиннадцатого года, я знала. В тот год нас, одиннадцатилетних девочек, было всего четыре. Мальчиков было пятнадцать. Три другие девочки, несомненно, расскажут всем, если меня не будет на обряде. В Джвахире остаться необрезанной после одиннадцати лет означало навлечь неудачу и позор на всю семью. Неважно, что ты родилась в другом месте. От девочки, растущей в Джвахире, ждали этого.
Я бесчестила маму своим существованием. Я оскандалила Папу, придя в его жизнь. Раньше он был уважаемым и достойным вдовцом, а теперь люди со смехом говорили, что его приворожила женщина океке с проклятого Запада, женщина, которой воспользовался какой-то нуру. Родители хлебнули со мной позора.
К тому же мне было одиннадцать, и я еще надеялась. Верила, что смогу стать нормальной. Что меня можно сделать нормальной. Обряд одиннадцатого года древняя и уважаемая традиция. Это мощный обряд. Он должен положить конец всем странностям, что со мной происходят. На следующий день перед школой я пришла домой к Аде жрице, исполнявшей обряд одиннадцатого года.
С добрым утром, Ада-эм, почтительно сказала я, когда она открыла дверь.
С добрым утром, Ада-эм, почтительно сказала я, когда она открыла дверь.
Она ответила мне хмурым взглядом. Она была, может быть, на десять или двадцать лет старше мамы. Почти одного роста со мной. Длинное зеленое платье было элегантным, а короткая прическа афро идеальной формы. От нее пахло благовониями.
Что тебе, эву?
Я вздрогнула от этого слова.
Простите, я шагнула назад. Я вам мешаю?
Это я решу, скала она, скрестив руки на узкой груди. Входи.
Я вошла, мельком подумав, что опоздаю в школу. «Я по правде на это решилась», думала я.
Ее дом из песчаного кирпича выглядел маленьким снаружи и внутри был таким же. Но каким-то образом он вместил фреску гигантской визуальной силы. Расплескавшаяся по стенам роспись не была закончена, но комната уже выглядела так, словно располагалась на дне одной из Семи рек. Возле двери был нарисован большой человек-рыба с поразительно живым лицом. Его древние глаза наполняла первобытная мудрость.
Я читала в книгах о больших водоемах. Но никогда не видела их на картинках, не говоря уже об огромной красочной росписи. «Такого просто не бывает», думала я. Столько воды. А в ней серебристые насекомые, черепахи с плоскими зелеными лапами и панцирями, водоросли, золотые, черные и красные рыбки. Я смотрела и смотрела вокруг. В комнате пахло свежей краской. И руки у Аду были в краске. Я ее прервала.
Нравится? спросила она.
Никогда ничего подобного не видела, тихо произнесла я, не отрывая глаз.
Мой любимый ответ, ей явно было приятно.
Я села, и она села напротив меня в ожидании.
Я я хочу включить себя в список, Ада-эм, я закусила губу.
Все, сказанного не воротишь, особенно сказанного этой женщине.
Она кивнула.
Я гадала, когда ты придешь.
Ада знала, чем живет каждый человек в Джвахире. Она отвечала за соблюдение положенных обрядов в случае смертей, рождений, праздников менархе, праздников в честь того, что у мальчика ломается голос, обряда одиннадцатого года, обряда тринадцатого года всех жизненных вех. Она устроила свадьбу моих родителей, и каждый раз, как она приходила, я от нее пряталась. Я надеялась, что она меня не помнит.
Я впишу твое имя. Список представят Осугбо.
Спасибо.
Приходи сюда через неделю в два часа ночи. Надень старое платье. Приходи одна, она меня оглядела. Расплети волосы, расчеши и снова заплети нетуго.
Неделю спустя в два часа пополуночи я выскользнула из окна моей спальни.
Придя к дому Ады, я увидела, что дверь открыта. Я медленно вошла. В гостиной горели свечи, а мебель вынесли. Фреска Ады, почти законченная, в свете свечей выглядела как никогда живой.
Три другие девочки уже пришли. Я быстро присоединилась к ним. Они посмотрели на меня удивленно и с некоторым облегчением. Еще один человек разделит с ними страх. Мы ни о чем не говорили, даже не поздоровались, но стояли вместе. Рядом с Адой были пять других женщин. В их числе моя внучатая тетка Абео Огундиму. Меня она никогда не любила. Знай она, что я пришла без разрешения Папы, ее племянника, не миновать бы мне беды. Четырех остальных женщин я не знала, но одна из них была очень старой, само ее присутствие вызывало трепет. Я дрожала, чувствуя себя виноватой я вдруг утратила уверенность, что мне стоит здесь быть. На столике в центре комнаты я увидела марлю, бутылки с алкоголем, йод, четыре скальпеля и еще какие-то неизвестные мне предметы. Желудок свело, меня тошнотой. Через минуту Ада начала:
Мы женщины обряда одиннадцатого года. Вшестером мы стоим на страже границы между девичеством и женской зрелостью. Только с нашей помощью вы можете свободно перейти ее. Я Ада, Старшая.
Я Госпожа Абади, городская целительница, сказала невысокая женщина рядом с ней. Ее руки были плотно прижаты к струящемуся желтому платью.
Я Очи Нака, сказала следующая. У нее была очень темная кожа и пышная фигура, подчеркнутая шикарным фиолетовым платьем. Портниха на базаре.
Я Зуни Ван, под ее свободным недлинным синим платьем были штаны редкость для джвахирских женщин. Архитектор.
Я Абео Огундиму, сказала моя внучатая тетка и усмехнулась. Мать пятнадцати детей.
Женщины засмеялись. Все мы засмеялись. Пятнадцать детей та еще работка.
А я Нана Мудрая, сказала вызывающая благоговение старуха, оглядев каждую из нас единственным зрячим глазом. Горб на спине навсегда наклонил ее вперед. Моя старая тетка по сравнению с этой женщиной была молодой. Голос Наны Мудрой звучал чисто и сухо. Теперь скажите, как вас зовут, чтобы всем познакомиться.
Луйю Чики, сказала девочка рядом со мной.
Дити Гойтсемедиме.
Бинта Кейта.
Оньесонву Убейд-Огундиму.
Эта, Нана Мудрая показала на меня пальцем.
Я перестала дышать.
Выйди вперед, сказала Ада.
Я слишком долго готовила себя к этому дню. Всю неделю почти не ела и не спала боялась боли и крови. Наконец-то смогла с этим всем смириться. А теперь у меня на пути встанет эта старуха.
Нана Мудрая осмотрела меня сверху донизу. Не спеша обошла кругом, глядя снизу вверх, как черепаха из панциря. Покряхтела.
Расплети волосы.
Только у меня длины волос хватало для косы. В Джвахире женщины носили короткие стильные стрижки еще одно отличие от маминой деревни.
Это ее день. Не надо ее ничем связывать.
От облегчения кровь прилила к лицу. Пока я расплетала косу, Ада спросила:
Кто из вас до сих пор нетронут?
Руку подняла только я. Девочка по имени Луйю хихикнула, но осеклась, когда Ада заговорила снова.
Кто, Дити?
Дити издала неловкий смешок.
Одноклассник, тихо проговорила она.
Его зовут?
Фанази.
Было соитие?
Я тихо ахнула. Это невообразимо. Мы же такие маленькие. Дити помотала головой и сказала:
Нет.
Ада продолжила.
Кто, Луйю?
Луйю ответила только дерзким взглядом, а Ада так быстро шагнула к ней, что я не сомневалась она сейчас ударит ее по лицу. Луйю не шелохнулась. Она с вызовом выставила подбородок. Меня это впечатлило. Я обратила внимание на одежду Луйю, сшитую из дорогой ткани. Она была яркая, ни разу не стиранная. Луйю из богатой семьи и явно не считает, что обязана отчитываться хоть бы и перед Адой.