На рю Лобино каждую вторую субботу торговали экзотическими товарами, там были и индийские специи, и духи в разноцветных флакончиках, и ткани цвета индиго, и хна для волос, и птицы тропических лесов, родичи Капитана Флинта. Каждый раз, проходя мимо торговца пернатыми, Герта вспоминала о нем. При взгляде на оранжево-зеленое оперение в памяти вставала обложка книги, которую она читала в детстве: на аквамариновом фоне пират с попугаем на плече.
Воображение вечно шутило с ней шутки. Уносило слишком далеко. Джон Сильвер, «Остров сокровищ».. Излишняя впечатлительность. Герту, выросшую в мире, готовом вот-вот рухнуть, история с Капитаном Флинтом ранила гораздо больнее, чем она готова была признать. Не только из-за того, что она привязалась к попугаю, не только из-за того, что привыкла наблюдать, как он разгуливает по квартире, но еще и потому, что гибель его была бессмысленной. Абсурдной. Никому не нужным варварством. Однако девушке даже в голову не приходило купить нового королевского попугая из Гвианы. Не из тех она была, кому непременно надо заполнять пустоты в сердце. Герта ходила между палатками, дыша хаосом рю Лобино, аромат имбиря и корицы, крики торговцев, чириканье птиц, ловя образы незнакомого мира.
Чим уговорил их поселить в одной из незанятых комнат квартиры Фреда Штейна, молчаливого и застенчивого парня с врожденным чувством композиции. То, что он тоже был из Германии и к тому же беженцем, оказалось решающим аргументом для Герты и Руфи. К тому же так аренда обходилась дешевле. После погрома, устроенного «Огненными крестами», девушкам было спокойнее с мужчиной в доме, пусть они и не хотели этого признавать. Все подозревали, что основные антисемитские группировки Франции напрямую связаны с Германией, и это совсем не внушало оптимизма, особенно учитывая прошлое Герты.
У Фреда был свой особый подход к фотографии. Ловя ускользающую повседневность, он искал необычный ракурс и руководствовался больше непосредственными впечатлениями, чем интуицией. Когда Фред фотографировал яркого попугая на прилавке, каждый, глядя на снимок, мог мысленно проследить всю цепочку событий: как птицу поймали в тропическом лесу, посадили в бамбуковую клетку, пустили в странствие по волнам коммерции, чтобы через много-много дней пернатая очутилась в палатке на рю Лобино.
Герта переняла у Фреда манеру построения кадра. Его способ не был похож на тот, которому ее учил Эндре, но неплохо его дополнял. Картинка у Фреда была не такая законченная, зато давала пищу для размышлений и воспоминаний. Логика не всегда выручает в решающий момент новостные фоторепортажи доказывали это каждый день. Герта пыталась понять, что именно хочет сказать своим снимком. Она еще не совсем утратила наивность и непосредственность. В конце концов, во многом она оставалась все той же девчонкой, любившей валяться на крыше террасы в Галиции, вдыхая прозрачный воздух, полный звезд, плывя во мраке и чувствуя, как приятный холодок проникает сквозь ткань пижамы. Как странно было потом, уже взрослой, плавать в озере, чувствуя, как вода пробегает по телу холодными пальцами. Герта была прекрасной пловчихой, могла в рекордное время переплыть реку. Потому дома ее и прозвали «форелькой».
Каждый день поздно вечером в своей парижской квартире Герта пересекала невидимую границу, попадая в страну воспоминаний, и перед сном снова становилась той десятилетней девочкой со старой фотографии, запечатлевшей ее на пристани в красном купальнике. Спина мокрая, с кончиков светлых кос капает вода, ножки тонкие, как у птички, и все мысли о своей звезде. Она воображала звезду желто-зеленой, цвета мятной карамели. Вкус этого воспоминания держался во рту, пока его мало-помалу не растворяло легкое дыхание сна. Когда наутро Герта шла на съемку, то чувствовала в мышцах ту же силу, какую ощущала когда-то с каждым гребком, плывя в холодной воде. И сейчас она будто плыла в будущее. Спустя часы, в красном полумраке ванной, видя, как линии и формы проступают на дне ванночки с проявителем, она обнаруживала, что и изображения могут быть предателями. Достаточно неверного движения, достаточно не успеть поймать в кадр нужное выражение лица, нужный ракурс падающего тела, достаточно, чтобы рубаха солдата, только что вышедшего из боя, казалась слишком чистой Но о такого рода тонкостях, известных каждому фотографу, Герта еще не могла знать. Ей недоставало опыта, глубины, резкости, окалины, оставляемой эпохой и способной в считаные часы научить девушку двадцати с чем-то лет смотреть на мир зрелым взглядом.
Невозможно предсказать, когда найдешь нужную глубину резкости. Она приходит, когда приходит. Кому-то просто не дано ее добиться. Другим судьбой отпущено мало времени, так что глубину резкости приходится обретать в спешке. Герта была из этих последних, из бегунов-спринтеров. Жгла дни, как сигареты, дожидаясь своего часа. Стояла, облокотившись на подоконник, в черной маечке на бретельках, подставляя плечи солнцу. 24 июня 1935 года. Летнее солнцестояние. Полдень. Ни ветерка. Вдруг Герта заметила квадратик света в конце улицы и почувствовала, как в животе что-то затрепетало. Она тщательнее сфокусировала взгляд: белая рубаха с засученными выше локтя рукавами, мокрые волосы, чемодан на плече, загар, обретенный под жарким солнцем Испании. Так чувствуешь себя, когда корабль накренился и горизонт встал дыбом. Сердце пустилось вскачь, застав Герту врасплох, но сейчас не время было разбираться в своих чувствах. Она даже не стала ждать, когда он поднимется. Сбежала по лестнице, перепрыгивая ступени, и он подхватил ее в дверях и поднял, как поднимал отец, возвращаясь из поездок. Закружил ее, посмеиваясь, самоуверенный и родной, как всегда. Эндре. В своем репертуаре: является, когда меньше всего его ждешь, и с такими глазами, что все ему прощаешь. Красивый до боли, подумала она. Проклятущий венгр.
VIII
Смеркалось. Темное море, а над ним опять звезды усеяли небо густо, точно буквы рукописи на неведомом языке. Легкий ветерок, пахнущий соснами и эвкалиптами, едва заметно касался воды, заставляя ее взблескивать волшебным серебром. Герта и Эндре уже давно молча лежали на песке навзничь, как на палубе корабля, глядя на раскинувшийся на другом берегу пролива город Канны, сияющий красными и синими огоньками. Оба были в свитерах, которые сунули в рюкзаки в последнюю минуту по совету Руфи. Ночью пригодится, сказала она. Герта чувствовала запах шерсти от рукава Эндре у себя под головой.
Это был рыбачий остров, маленький и тихий где-то сто пятьдесят гектаров средиземноморских сосен, несколько привязанных у берега фелюг, сети, вывешенные для просушки, запах старого порта. Чем не место для отдыха воина после битвы. Эндре приехал из Испании усталым и с деньгами, только что полученными за репортаж от «Берлинер иллюстрирте». Франки жгли репортеру руки, богач из него явно не получался. Так что, узнав, что Вилли Хардак и еще несколько знакомых собираются на Леринские острова, что у Лазурного Берега, Эндре не стал долго раздумывать. Пригласил Чима и девушек с собой. Руфи идея понравилась, но она ехать не могла: только что подписала контракт с режиссером Максом Офюльсом на исполнение маленькой роли в фильме «Божественная», который как раз запускался в Париже. А Чим подрядился сделать репортаж о художниках Левого берега для редакции журнала «Вю» и уже пропустил все сроки. Эндре взглянул на Герту та стояла, вздернув острый подбородок, чуть наморщив лоб и размышляя.
Ну ладно. Почему бы и нет? наконец улыбнулась она.
До Канн они добирались автостопом. Было очень весело: всю дорогу дурачились, воровали фрукты в огородах, ужинали в придорожных харчевнях. Позади оставались маленькие деревушки, сладко пахнущие цветущим дроком. Впереди открывались новые горизонты, аппетит был зверский, хотелось хохотать, впитывать солнце всей кожей, раствориться в этом прекрасном мире. Их охватил бешеный восторг перед жизнью, перед ее неведомыми путями. Из Каннского порта компания на маленьком суденышке отправилась на остров Святой Маргариты, солнце метало в воду свои горячие стрелы. Есть пограничная область между океаном и сушей, так же как есть и таинственная, темная и ослепительная одновременно пограничная область между душой и телом, подумала Герта, и ей вспомнилось белье, развешанное для просушки на крыше террасы. Душа Карла. Душа Оскара. Ее душа.
Казалось, она попала в рай. Остров раскаленных камней и бакланов, где волны лижут землю зелеными языками, с шуршанием скатываясь по песку. Тихое место, где нет ни ночных экстренных собраний, ни эха шагов, преследующих тебя до самой двери, ни разбитых стекол, ни мертвых птиц, ни свастик. Остров. Клочок суши вдалеке от большого мира, готового вот-вот взорваться. Море и песок. География и ничего больше.
Палатки разбили рядом с руинами крепости Фор-Руаяль, старинного готического форта, служившего госпиталем для раненых во время Крымской войны. По вечерам, чтобы приготовить ужин, разводили костер и садились в круг.
В этих руинах жил загадочный пленник, сказала Герта, и воцарилось молчание, как всегда бывает перед длинными ночными рассказами. И тогда она поведала историю человека в железной маске.
Никому не было ведомо, кто он такой и за какое преступление заточен. Он носил маску из черного бархата с железными пластинами, которые позволяли ему есть, не раскрывая лица. Его все время сопровождали два стражника, которым было приказано убить его, если он попытается снять маску. Одни клялись, что это брат-близнец короля-солнца; другие говорили, что это его брат-бастард, сын Анны Австрийской и кардинала Мазарини. Как бы то ни было, узника под большим секретом доставили в Прованс в запертой карете под кожаным пологом, а оттуда перевезли на остров в маленькой закрытой лодке. Рассказывают, что он был намного выше среднего роста и необычайно изящен. Одежду носил из самых дорогих тканей. Был отдан строгий приказ ни в чем ему не отказывать. Его кормили самой изысканной пищей. Подавали все, чего бы он ни попросил. Сидеть в его присутствии запрещалось. По вечерам он играл на гитаре мелодии, способные растрогать даже камень. Похоронили его обезглавленным, чтобы даже мертвого его не узнали.
Унес свою тайну в могилу, заключила Герта.
Эндре передал ей флягу, глядя на подругу как-то по-новому, завороженный ее голосом. Лицо Герты в отблесках костра казалось выкованным из бронзы. Она запрокинула голову, делая глоток, поднятый локоть указывал прямо в небо. Капля воды сползла по подбородку. Эндре подумал: у этой женщины дар рассказчицы. Речь ее текла как река. Слова звучали мягко и убедительно. Свет костра, сложенного из веточек, казалось, рисовал вокруг головы Герты сверкающий ореол.
В этих руинах жил загадочный пленник, сказала Герта, и воцарилось молчание, как всегда бывает перед длинными ночными рассказами. И тогда она поведала историю человека в железной маске.
Никому не было ведомо, кто он такой и за какое преступление заточен. Он носил маску из черного бархата с железными пластинами, которые позволяли ему есть, не раскрывая лица. Его все время сопровождали два стражника, которым было приказано убить его, если он попытается снять маску. Одни клялись, что это брат-близнец короля-солнца; другие говорили, что это его брат-бастард, сын Анны Австрийской и кардинала Мазарини. Как бы то ни было, узника под большим секретом доставили в Прованс в запертой карете под кожаным пологом, а оттуда перевезли на остров в маленькой закрытой лодке. Рассказывают, что он был намного выше среднего роста и необычайно изящен. Одежду носил из самых дорогих тканей. Был отдан строгий приказ ни в чем ему не отказывать. Его кормили самой изысканной пищей. Подавали все, чего бы он ни попросил. Сидеть в его присутствии запрещалось. По вечерам он играл на гитаре мелодии, способные растрогать даже камень. Похоронили его обезглавленным, чтобы даже мертвого его не узнали.