Унес свою тайну в могилу, заключила Герта.
Эндре передал ей флягу, глядя на подругу как-то по-новому, завороженный ее голосом. Лицо Герты в отблесках костра казалось выкованным из бронзы. Она запрокинула голову, делая глоток, поднятый локоть указывал прямо в небо. Капля воды сползла по подбородку. Эндре подумал: у этой женщины дар рассказчицы. Речь ее текла как река. Слова звучали мягко и убедительно. Свет костра, сложенного из веточек, казалось, рисовал вокруг головы Герты сверкающий ореол.
Можно ли влюбиться в голос? До этого момента слова никогда не возбуждали Эндре. Никогда он не думал, что разговаривать может быть приятнее, чем, к примеру, совокупляться. Слова фотограф не жаловал. Словами можно загнать человека в ловушку. С сексом этот номер точно не пройдет, зато умелый говорун свяжет тебя по рукам и ногам, не успеешь и глазом моргнуть.
Сколько ты всего знаешь, сказал Эндре.
Это Александр Дюма, ответила Герта с улыбкой. Я в детстве читала «Виконта де Бражелона». Это третья и последняя книга саги «Три мушкетера». А ты не любишь читать?
Вообще-то люблю, но только о войне
А-а в том, как Герта подняла бровь, чувствовалась легкая ирония.
Она наклонилась, чтобы взбодрить огонь, и Эндре смог ясно разглядеть над самым декольте треугольник кожи гладкой, загорелой, пахнущей солью. И почувствовал, как от эрекции стали тесными брюки. Он хотел спать с этой женщиной. Хотел исследовать ее тело снизу доверху, раздвинуть ее колени и проникнуть в нее, проникнуть в ее мысли, заглушить их поцелуями, чтобы у нее перехватило дыхание, и она уже не могла думать ни о чем. Он хотел это сделать наконец, чтобы перестать чувствовать себя так, как сейчас, в ловушке ее слов. Этот вечер открыл Эндре соблазнительную силу метафоры. Где-то в глубине его сознания раздался звук гитары, такой печальный, что мог растрогать даже камень.
Спокойной ночи, сказала Герта, вставая и стряхивая с брюк песок.
Эндре смотрел ей вслед. Прямая спина пловчихи, упругие мышцы под белой хлопчатобумажной футболкой, особая манера покачивать бедрами, будто при ходьбе Герта слегка поворачивалась вправо-влево. Заносчивость, гордость, тщеславие древняя мудрость женщины, которая знает, что на нее смотрят. Он вытащил из костра горящую веточку, прикурил, затянулся, глядя, как девушка скрылась за брезентовым пологом палатки.
Они были как шальные, жили на пределе сил, плавали до упаду, загорали до черноты, фотографировались, лазали по стенам крепости, ужинали хлебом и сардинами из банки, ложились спать на рассвете, когда подожженная солнцем ночь уже догорала на поверхности моря, лежали на песке, сдвинув головы, вдыхая запах эвкалиптов и соленой кожи. Они полюбили друг друга на юге Франции, вспоминала позже Руфь Церф, пытаясь восстановить ускользающую нить их жизней в интервью американскому журналисту. Они стали неразлучны на острове Святой Маргариты. То было время, когда они строили мир за пределами мира, время презрения к распорядку, когда не было ни дат, ни дней недели, когда они смеялись над дурачествами друг дружки, чувствовали себя сообщниками, и им больше никто не был нужен. Вилли Хардак и Раймон Горен тут же это поняли. И как было не понять? Они потихоньку уходили в свою палатку, пока влюбленные тихо переговаривались, создавая вокруг себя идеальную глубину резкости. Между ними было некое секретное пространство. Герта и Эндре стали невероятно близки, как две соседние страницы закрытой книги. Шрам на рассеченной когда-то камнем брови у него. След от прививки на руке у нее, бледный полумесяц на коже как раз там, куда вонзилась игла и куда была введена сыворотка много лет назад, ей тогда было восемь, прививку делали в спортзале школы в Штутгарте. Список ран. Бугорок поврежденного когда-то ахиллова сухожилия у нее. Маленький шовчик на тыльной стороне его кисти.
Это моя линия судьбы, шутил он. Я родился с шестью пальцами. Шестой отрезали вскоре после рождения. Повитуха говорила матери, что лишний палец к счастью. Видишь?.. Получается, она была права.
Мы всегда влюбляемся в историю. Не в имя, не в тело, а в запечатленный в нем рассказ.
В тени эвкалиптов Герта оттирала песком дно кастрюли, в которой кипятили чай. Медь скрипела под ее руками. Она сидела на корточках босая, в расстегнутой старой рубахе поверх купальника, волосы на концах совсем побелели, от хны не осталось и следа. Солнце подсушило ссадину на колене, но стоило согнуть ногу, как корочка трескалась и начинала кровоточить. Колено Герта расшибла, карабкаясь на скалу. Эндре смотрел, как капля крови медленно ползет по светлой, покрытой тонким пушком коже вниз, к стопе, из алой постепенно превращаясь в темно-багровую. Он присел на корточки рядом и, не сказав ни слова, слизнул кровавую дорожку. То, что ему хотелось произнести, невозможно было сказать женщине, открытой миру, точно рана, женщине, чья молодость оставалась покуда бессмертной. Так что он просто наклонился и прикоснулся губами к ее колену. Кровь. Глубина резкости сократилась до минимума. Эндре показалось, что его наполняет пустота, и в мире живых его удерживает лишь осознание собственного вожделения. Вкус ее крови последнее, что он вспомнит годы спустя недалеко от Ханоя, в километре от форта Доай-Тхан во время засады Вьетминя на заминированной дороге. Но тогда он будет уже не влюбленным юношей, а репортером-ветераном с пятью войнами за плечами, смертельно уставшим от жизни без нее.
Иди сюда, сказала Герта, взяв его за руку.
Эндре медленно поднялся, еще не обнимая ее, но губы его были очень близко от ее губ, почти касались их, и оба они уже едва выдерживали это ничтожное расстояние, глядя друг на друга широко раскрытыми глазами, освещенные последними лучами солнца, просачивавшимися сквозь листву, и тут он притянул Герту к себе, прижал к груди, ощущая ее крепкие и упругие мышцы под рубахой, провел ладонью по ее лицу, и его соленые пальцы оказались у нее во рту. Не разжимая объятий, они добрели до палаток, и всю дорогу жадно, будто изголодавшиеся, искали губы, он ее, а она его, пили слюну друг друга, сталкиваясь зубами от нетерпения.
Не спеши строго велела она, отодвигаясь на несколько сантиметров, чтобы вздохнуть. Ее пальцы стряхивали песок с тела Эндре. Море, полное тайн, окружало их.
Он нырнул в нее, как в колодец на дне пещеры. Двигался медленно, осознанно, уверенно, не торопясь, как она просила, чутко следя за трепетом живого тела под ним, обнаженного, пахнущего молодостью и морем. Слюна. Соль. Кровь. Три телесные субстанции, ставшие единственными вескими причинами для того, чтобы продолжать жить в этом немыслимо головокружительном падении в высоту, где она парила, едва не теряя сознания, произнося едва слышно, будто молясь: Яхве, Элохим, Гоб, Громовержец Она вцепилась в него, сжимая изо всех сил ногами, чуть не падая с той высоты, на которую взлетела, кто бы и где бы ты ни был Она не отрываясь смотрела в его роскошные цыганские глаза и тут Эндре поднял руку, как бы прося передышки. Подожди, прошептал он. Не шевелись, замри, не дыши, пожалуйста. Он сжал зубы, сосредоточившись, стараясь восстановить контроль над телом. Она чувствовала его в глубине, влажного, твердого и неподвижного. И тут он погрузился снова, медленно, на этот раз до самого основания, еще глубже. Он смотрел на нее в упор, целовал, с огромным трудом сдерживая наслаждение, продлевая каждое содрогание, наблюдая за ее телом, напряженный, взмокший, ускоряя ритм с каждым ударом, сжимая ее все сильнее, ведя в то несуществующее место, куда мечтает попасть каждая женщина, хотя мотает отрицательно головой и рычит, как раненая львица, и благословляет, и проклинает, и святотатствует в мыслях, в движениях и вслух. Элохим, Адонай, Гоб, Громовержец, черт тебя дери, не спасай меня. Не нужно мне твоего благословения. Он смотрел на нее, безоружную, как смотрят на пленницу. Он поцеловал ее, содрогаясь до самых костей, а она продолжала прерывающимся голосом свою молитву, слова неслись откуда-то из глубины, из самого потаенного уголка, на идише: только об одном тебя прошу, пусть это будет взаправду И тут она почувствовала, как он вышел из нее и в последнюю секунду излился ей на живот.
Спасибо, сказала она очень тихо, поглаживая его по спине, не уточняя, благодарит ли только Эндре или еще и Господа Воинств, владыку везения и счастливых ночей, неумолимого творца причин и их самых отдаленных последствий, Бога Авраама и всех евреев.
IX
С Марией Эйснер Эндре был знаком давно. Она руководила одним из самых авторитетных фотоагентств, «Альянс Фото», прославившимся своими художественными снимками и отчетами о путешествиях, но более всего репортажами. Деловая, решительная женщина, немка до мозга костей, с предпринимательской жилкой и нюхом на тех, кто может быть полезен делу. Именно поэтому она заинтересовалась Гертой, когда сентябрьским вечером Эндре познакомил их на террасе «Капулад». Молодые люди только что вернулись с острова, они сияли, ходили, обняв друг друга за плечи, загорелая парочка, у которой все впереди и ни гроша в кармане. Марии достаточно было услышать от Герты пару слов о последнем репортаже агентства, опубликованном в журнале «Эроп», чтобы понять: у девушки есть способности. И не важно, что ей не хватало технических знаний. Это дело наживное. Главное угол зрения. «Альянс Фото» возникло как агентство художественной фотографии, его сотрудники искали новую, современную перспективу под стать архитектурным замыслам, что рождались на шестом этаже дома на рю Севр, где Ле Корбюзье устанавливал свои каноны с невозмутимостью швейцарского часовщика. Агентство искало все необычное, стремилось уходить от приевшихся линий и форм, показывать действительность с неожиданной стороны, и Герта это умела, к тому же она знала языки и обладала коммерческим чутьем. Чуть больше месяца ей понадобилось, чтобы научиться рекламировать материал и вести переговоры, играя на повышение и применяя самые смелые приемы. Она мастерски сводила баланс навык, жизненно необходимый предприятию, живущему продажей материалов ведущим французским, швейцарским и американским журналам. Для Герты это была великая удача.
Они с Эндре напоминали потерпевших кораблекрушение, которых наконец подобрало судно: вот они ощущают вибрацию двигателей под палубой, волнуются в предчувствии плавания в открытом море, вдыхают аромат кофе, смешанный с запахом соленого бриза, склоняются над развернутой на столе новенькой картой, а впереди куча времени, чтобы, призвав на помощь отвагу, расчет и удачу, наметить маршрут, которым отныне будут следовать их жизни.