Час от часу не легче.
Всей своей железобетонной докторской сущностью Шумаков сопротивлялся мысли, что пациента могли могли
Он даже додумать до конца никак не мог.
Он сунул руку в карман хирургической робы, нащупал там пакет с жидкостью и заставил себя додумать.
Его пациента не могли убить. Это ерунда какая-то.
Или могли, и это не ерунда?..
Чтой-то вы говорите, Дмитрий Антонович?
Он задумчиво посмотрел на санитарку и вышел.
Милицию вызывать? ФСБ, ЦРУ, ОГПУ, МВД и Центризбирком?
Он вышел неправильно. Ему нужно было во внутренний коридор, а он попал в центральный, где на полу, как и положено коммерческому и процветающему учреждению, лежали ковровые дорожки, стояли дивной красоты фикусы и горели яркие лампы. На диване из кожзаменителя сидела молодая дамочка, стискивая на коленях крохотную красную сумочку, а рядом с ней высился незамысловатый молодой человек в пальто до полу.
Шумаков выскочил прямо на них и замер. Они тоже воззрились на него.
Отступать было некуда.
В кармане трепыхнулся медицинский пакетик.
На елке, стоявшей в углу, звякнул колокольчик.
Отступать было некуда.
В кармане трепыхнулся медицинский пакетик.
На елке, стоявшей в углу, звякнул колокольчик.
Ангел пролетел, подумал Шумаков. Кажется, так говорят, когда колокольчик звякает.
Доктор, здравствуйте, энергично начал молодой человек, вынимая руки из карманов и несколько театрально касаясь дамочкиного плеча. Ну, как наши дела?
Шумаков постоял в отдалении, а потом пошел к ним. Он шел мимо поста, и Галя, которая дежурила сегодня, даже голову от бумаг не подняла.
Они не могут, подумал Шумаков про весь мир. Они не могут, только я один могу!
Он шел прямо на них и не знал, что будет делать, когда дойдет.
Сколько раз это было. Сколько раз он говорил себе, что больше ни за что и никогда. Сколько раз все начиналось сначала.
Он подошел и остановился.
Что наш дорогой Петр Елизарович? Мы можем рассчитывать, что Новый год будем встречать всей семьей?
Дамочка посмотрела Шумакову в лицо и спросила совершенно спокойно:
Дед умер?
Шумаков кивнул.
Сегодня?
Он опять кивнул.
Около двух, не спросила, а констатировала она. Я поняла.
Молодой человек зажал в зубах какой-то очередной бодрый вопрос и уставился на дамочку.
Катя, пробормотал он, так и не прожевав как следует вопрос, что ты что такое? А вы?! Что вы такое говорите?! Утром нам сказали, что все в порядке!
А в два часа он умер, жестко, жестче, чем нужно, сказал Шумаков и глянул на Катю.
Что именно она поняла? И как?
Наш дорогой он не мог да я на вас в суд да нам по телефону
Замолчи, приказала Катя. Она вдруг сделалась очень бледна и потянула с шеи шарф, как будто он душил ее.
Да как вы можете!.. Да это же внучка! Вы не знаете, с кем связались!..
Замолчи, повторила Катя строго. Мы я могу пойти к нему?
Ты не должна, моментально отозвался молодой человек. Это же больница, а не зал прощаний!
Потому, что ее спутник верещал так активно, и еще потому, что Катя была все так же бледна и он чувствовал ее нервозность так, словно попал в электрическое поле, Шумаков решился:
Да. Можете. Я проведу вас. Только придется раздеться и обуть бахилы.
Благодарю вас, светским тоном изрекла Катя, как будто он пригласил ее на мазурку.
А вы кто? вдруг спросил у нее Шумаков. Можно узнать для начала?
Вы что? Вы отдаете себе отчет, с кем говорите?!
Меня зовут Екатерина, я внучка Петра Елизаровича. Вы разговаривали с моей мамой, Ириной Петровной.
Да, согласился Шумаков. Ирину Петровну я помню.
Молодой человек фыркал безостановочно. Фыркал и закатывал глаза.
Шумаков понимал, почему он фыркает и закатывает.
Екатерина Рождествина была наимоднейшей телевизионной ведущей, ее мать Ирина наимоднейшим дизайнером, а покойный дедушка писателем, хоть и не самым модным, но получившим однажды Нобелевскую премию по литературе.
Он, хирург Шумаков, угробил нобелевского лауреата. Только и всего.
Он приказал принести бахилы и смотрел, как телевизионная «звезда» натягивает их на туфли. Она была в туфлях среди зимы! Туфли были не очень чистыми видно, вышла из машины и попала в снег. Зато лакированные башмаки молодого человека сверкали.
За это сверкание Шумаков возненавидел его еще больше.
«Звезда» отдала Гале, вынырнувшей из своего закутка, пальто и сумочку и пошла за Шумаковым, очень старательно глядя прямо перед собой.
Они прошли через несколько дверей, повернули и оказались в оперблоке.
Подожди здесь, приказала Катя своему спутнику, когда Шумаков открыл дверь. Не ходи за мной.
Он начал было возмущаться, но, как показалось главврачу, с облегчением остался в коридоре.
Шумаков пропустил ее вперед, подвел к каталке и вышел в другую дверь не было никакого смысла торчать рядом с ней, и неловко ему было, и маятно, и совесть его мучила!..
Она вышла довольно скоро минут через семь, он только прикурил вторую сигарету. Он курил в коридорное окно, вздыхал и мучился.
Дайте мне сигарету.
У меня только «Честер».
Она наконец на него взглянула, и он вдруг понял, какое у нее горе. Самое настоящее горе.
Мы все знали, что рано или поздно это случится, сказала она негромко и выдохнула дым в окно. Но все равно надеялись, что дед будет жить вечно. И как это он так нас подвел! И что? Сердце?
Сердце, согласился Шумаков, ненавидя себя. И возраст.
Она согласно кивнула. Она же не знала, что в смерти ее деда виноват именно он, Шумаков!
А вы его любили?
Он меня вырастил, ответила она просто. А почему вы спрашиваете?
А этот урод в коридоре, он кто? Ваш муж?
Ему даже в голову не пришло, что так спрашивать неприлично. Что «урод» и впрямь может оказаться мужем, да еще горячо любимым, да еще чудесным во всех отношениях человеком!
Врачи бестактны и циничны кажется, именно так принято думать?
Катя Рождествина усмехнулась.
Он мой жених, пояснила она. Очень перспективный во всех отношениях.
Оно и видно, пробормотал Шумаков.
Она больше ничего не сказала. В молчании они докурили, и Шумаков закрыл окно.
Я вас провожу.
Она кивнула. Ее самообладание ему нравилось. Она облегчила ему самую трудную часть работы.
Шумаков проводил их до охраны и постоял, глядя, как они идут за стеклами, она взяла спутника под руку, и они о чем-то говорили, о своем и неслышном. Он не имел к ним никакого отношения и все же имел.
Потому что знал то, чего они не знали. Потому что в кармане у него лежал медицинский пакет.
Охранник Коля сказал с удовольствием:
А я ее только что по телику видел. Она программу ведет эту как ее «Свобода выбора». Про политику всякую и про знаменитостей. Красивая тетка, да, Дмитрий Антонович? И маленькая такая! В телике она высоченная, а на самом деле
Ты не заметил, никто из наших не выходил сегодня? С утра? задумчиво спросил Шумаков.
Зачем?
Ну так просто.
Охранник пожал плечами:
Да все выходят, Дмитрий Антонович.
Да не все! Я никогда не выхожу, когда дежурю!
Это верно.
Ну? Выходил или нет?
Ну, Глеб Евгеньевич выходил. Нонна Васильна выходила. Мария Петровна выбегала. Она вернулась быстро, а Нонна долго была, ее водитель привез. Куда-то за подарками они ездили, что ли?
Шумаков думал: кто-то поменял больному препарат. Физраствор оказался в мусорке, значит, поставили другой препарат, от которого остановилось сердце. Это ужасная мысль, но единственно возможная. Сердце было изношенным и старым. Особенного ничего не нужно, простимулировал как следует, и оно не выдержит. Встанет.
Оно не выдержало и встало.
Капельница исчезла.
Глеб, Нонна Васильевна, которая ушла сегодня с поста, оставив больного помирать в одиночестве, и Маша, Мария Петровна. Кажется, она сегодня дежурит. Или Витька дежурит, Виктор Васильевич?..
Потирая ладонью щеку, он думал.
Кто и зачем мог желать смерти его больному? Кто и зачем мог его убить?
Глеб мелькнул в конце коридора, и Шумаков его окликнул.
Да не виноват никто, издали начал Глеб, подходя. И ты не виноват, ты же операцию сделал, как бог в Одессе!
Иногда он выражался странно.
Нонны почему в оперблоке не было?
У нее спроси, сказал Глеб, подойдя. Мало ли куда отлучилась! Она же к стулу не привязана!
Она медицинская сестра.
А я клятву Гиппократа давал, сообщил Глеб. И ты давал. И что из этого?
Капельницу из второй операционной ты забрал?
Глеб помолчал.
Дим, проникновенно начал он после паузы, на кой ляд мне сдалась капельница из второй операционной? Из первой тоже не нужна. А что? Пропала?
Шумаков кивнул.
Расследование не клеилось. И как это в кино все получается так складно и ловко, и хочется самому непременно что-нибудь расследовать, и кажется, что ты умнее всех?!
Ты куда сегодня ездил?
Ты чего, Дмитрий Антонович? Я понимаю, пациент у тебя того, но ты отчет-то отдавай себе
Я отдаю себе отчет! Куда ты ездил, я тебя спрашиваю!
Шурке подарок покупал, сообщил Глеб мрачно. Или нельзя в рабочее время?
Можно, морщась, сказал Шумаков, все можно.
Он обошел Глеба и ушел в сторону ординаторской. Глеб смотрел ему вслед.
Никаких подарков в шкафчике у Глеба не оказалось.
Ни пакетов, ни свертков в красно-зеленых рождественских бантах. Зря он наврал так топорно. Проверить ничего не стоит.
Машины у Глеба не было, а в раздевалке у них шкафчики, как в детском саду, ни замков, ни дверок. Все вокруг колхозное, все вокруг мое.
Шумаков, оглядываясь, как крыса на помойке, рылся в чужих вещах.
Нет, гораздо хуже, чем в чужих, он рылся в вещах людей, с которыми работал долгие годы, которым доверял и которых любил. На самом деле любил.
И подозревал всех скопом.
Глеб наврал ему. Он не покупал никаких подарков.
У Нонны Васильевны в пакете обнаружилась пластмассовая елочка со звездой, источавшая конфетные запахи, детский новогодний сюрприз. Внуку прихватила, что ли? Внук у нее родился месяц назад, зачем ему конфеты?!
У Нонны Васильевны в пакете обнаружилась пластмассовая елочка со звездой, источавшая конфетные запахи, детский новогодний сюрприз. Внуку прихватила, что ли? Внук у нее родился месяц назад, зачем ему конфеты?!
У Маши тоже обнаружилась пластмассовая елочка, а у Маши никаких детей вовсе не было.
В другой раз Шумакову были бы забавны эти елочки, а нынче он только больше ожесточился его вдруг задело, что и Маша, и Нонна эти подарки украли. Их еще даже не начали раздавать, он знает совершенно точно.
Их еще не начали раздавать, а они уже по своим шкафам растащили. И самое главное цена им грош, а зарабатывают все хорошо и все равно, все равно таскают!..