И тут двери открываются, друзья и родственники Маршака под траурную музыку вносят гроб с телом на своих плечах. Позади гроба идут министр культуры Фурцева, член Президиума ЦК по идеологии Суслов и другие ответственные товарищи. Но постамент занят. Моргуновым. Немая сцена. Занавес.
А потом мы еще удивляемся, а чего же это советская власть так жестка к «творцам»? Почему посадили поэтов Синявского и Даниэля? Почему Хрущев орет матом на художников и скульпторов? Не только от собственного бескультурья и злобы. А потому, что постоянно провоцировали, тестировали границу дозволенного Да и глупостей тоже было много.
«Я недавно, ев тушенку, вспоминал про ЕВТУШЕНКУ» писатели смеются, лупят друг друга по спинам. Атмосфера становится совсем разудалая. Сейчас частушки начнут читать и плясать.
Леш, может, пойдем? робко спрашивает Вика, доедая жульен.
Я тут прикупил бутылочку «Саперави», аккуратно начинаю я. Придумал к ней интересную закуску
К чему ты ведешь?
Друг уехал к родителям, оставил ключи от комнаты Может, там продолжим?
Видно, что Вика слегка опьянела. Раскраснелась, глаза блестят. Мы же так толком и не поели. Зато бутылку шампанского, если вычесть два бокала Шолохова и Стюарт выдули.
А поехали! Девушка мне ласково улыбается. Я только носик припудрю. Где здесь туалет?
Очень вовремя подходит официантка, показывает ей дорогу. Я прошу тем временем счет. Поели скромно, на четыре с небольшим рубля. Дороже войти в ЦДЛ. Пока я рассчитываюсь, за стол присаживается плотный мужик в светлом костюме. Маленькие черные глаза на меня внимательно смотрят. Черты лица невнятные слабый подбородок, дряблые щеки Я даже не могу понять его возраст.
Вы не ошиблись адресом? резко интересуюсь я.
Петр Николаевич, можно просто Петр, представляется мужик. Видел тебя с Шолоховым.
И?
По ЦДЛ слухи ходят О новом гении. Тебя в правлении с этой красавицей видели, Петр Николаевич кивает в сторону туалета, куда ушла Вика.
Я все еще не понимаю предмета нашего разговора.
Предмет прост. Я работаю журналистом-сдельником в нескольких изданиях. «Литературная газета», «Роман-газета», веду раздел в «Советской России» про новинки, еще несколько изданий, в том числе журналы.
Предмет прост. Я работаю журналистом-сдельником в нескольких изданиях. «Литературная газета», «Роман-газета», веду раздел в «Советской России» про новинки, еще несколько изданий, в том числе журналы.
Так, так, так я начинаю догонять.
Конечно, рынок платных рецензий есть и в СССР. Просто он подпольный и находится под идеологическим прессом. «Услугой» этой еще в Древнем Риме грешили, а уж к XX веку она и вовсе расцвела пышным цветом, перестав за грех считаться. И многие знаменитые русские литераторы этим не гнушались, далеко не всем им была присуща принципиальность Белинского или щепетильность Писарева. Помнится, читал где-то, как Мережковский, узнав, что Георгий Иванов написал хвалебную рецензию исключительно из-за денег, сказал ему: «А, другое дело! Из подлости можно, а то я испугался, что у вас вкус испортился».
Так что выясняется, и сейчас в Союзе этим вовсю грешат. Раскрутиться за деньги можно. Если знать правильных людей. А чуть позже ушлые журналисты и подходящее название для этой платной услуги придумают «джинса».
Расценочки мои знаете? продолжает Петр Николаевич. Интервью полтинничек. Рецензия до 3 тысяч знаков чирик. Упоминание в развернутой статье пять рублей.
Ни хрена себе цены! А «джинса»-то, оказывается, очень прибыльное дело.
Гарантии?
А какие нужны гарантии? удивляется журналист. Меня тут все знают, многие пользуются услугами.
И Шолохов?
Этот нет, Петр Николаевич смеется, Миша птица высокого полета. Ему без необходимости. Половина отдела пропаганды ЦК на него работает, сейчас двигают за рубежом на Нобелевку по литературе. Хватит им пастернаков награждать, нужен наш, советский!
В принципе, лишний пиар мне бы не помешал, особенно на момент моего восхождения на советский литературный Олимп. И не сказать, что я принципиальный противник платного пиара за такой хороший роман мне и самому не стыдно. Но ведь сдадут потом, суки! Не «Петя», нет. На провокатора «сдельник» не похож. Этот делец если только по пьяни или из тщеславия кому-то из друзей проболтается. Просто найдется какой-нибудь «Вася», который решит талантливого парня сразу притопить, пока тот высоко не взлетел, да еще и нагадить исподтишка, чужими руками, его высоким покровителям Федину и Шолохову. Вот он-то и подтвердит в ЦК или Фурцевой, что лично видел, как я «Пете» в ЦДЛ деньги передавал. А такой позор и последующая травля это жирный крест на всей моей будущей карьере.
Так что нет, не поведусь я на Петино предложение, но и посылать его сразу тоже не буду. Проявлю-ка я разумную осторожность. Зачем мне ссориться с такой полезной сволочью, а вдруг он еще пригодится?
Спасибо за интересное предложение, Петр Николаевич. Я обязательно над ним подумаю. Телефончик мне свой черканите, чтобы я знал, как вас найти.
Хорошо, делец от литературы достал блокнот, ручку и быстро написал свой телефон.
А уже через пять минут Петр Николаевич сидел за другим столом и с деловым видом вел переговоры со следующим потенциальным клиентом. Похоже, у него сегодня здесь «чес».
Спустя еще пять минут появилась подкрасившаяся Вика, и мы направились к выходу. Тут очень удачно подвернулся частник черная «Волга». За два рубля водитель доставил нас к общежитию.
К финалу нашего свидания я тщательно подготовился. Взял у кастелянши свежий комплект постельного белья, застелил. Повесил на настольную лампу Лебинзона красный полупрозрачный шарфик. Пришлось одолжиться у девочек в общаге. Накрыл на столе небольшой «натюрморт» сыр, хлеб, колбаса, овощи, вино с бокалами. Все это в целом создало некоторую интимную атмосферу.
А зачем на столе спиртовка? удивилась Вика, присаживаясь на краешек кровати.
А вот зачем.
Я достал железную кастрюльку, поставил на спиртовку. Зажег. Покидал кусочки «Костромского» в кастрюлю. Пока сыр плавился, открыл «Саперави», разлил по бокалам. Мы выпили, и я включил проигрыватель с пластинками. За них пришлось доплатить жадному Лебинзону еще 50 копеек. Эмилио Туэро запел знаменитое Bésamemucho. «Целуй меня крепче». Очень романтичная песня.
Берешь вилку, я взял Вику за запястье, почувствовал, как между нами потек какой-то «ток». Нанизываешь колбаску или вот этот кусочек бородинского хлеба. И окунаешь в кипящий сыр.
Ой как вкусно! Девушка съела желтый шипящий комок. Что это?
Фондю. Швейцарское национальное блюдо.
Фондю. Швейцарское национальное блюдо.
Мы пьем вино, доедаем фондю. Я рассказываю несколько анекдотов. Вика смеется, закинув голову. Чуть не схожу с ума от ее шеи. Мы целуемся.
Я начинаю касаться ее через платье. Руки скользят вниз, и Вика стонет, крепко сжимая меня руками. Действую на инстинктивном уровне. Поцелуи становятся все более наглыми, руки чувствуют свободу и я запускаю правую ей под бюстгальтер, впервые за все время трогая грудь.
Боже, там было так хорошо, так тепло и упруго. Расстегиваю сзади платье, задираю подол. Поцелуи становятся иступленнее. Дело доходит до первой базы. Снимаю бюстгальтер. Крючки легко сдаются, и я целую малюсенькие розовые соски девушки. Еще один женский стон. Мы падаем в постель. Я добираюсь до бедер, стаскиваю платье, потом трусики. Вторая база.
Нащупав между ног небольшой треугольник волос, чувствую, что Вика взмокла от желания. Я дотрагиваюсь средним пальцем до лобка и дальше, к самому сокровенному. Девушка тихонько стонет в оргазме. Я же стаскиваю с себя рубашку, брюки и трусы, и вот я уже между ее ног и, наконец, внутри. Как давно я уже не делал этого, и это казалось столь приятным, да что там, просто чудесным, что я подходил все ближе и ближе к победному концу. Полчаса и, содрогаясь, мы вместе финишируем.
Мне никогда не было так хорошо, признается Вика спустя пару минут.
Мне тоже, сердце внутри так и бьется. Дотягиваюсь до стола и выключаю спиртовку. Потом беру руку девушки и кладу себе на грудь.
Марафонец на финише, прыскает девушка. Обнимает меня, прижимается. Мы засыпаем в объятиях.
Я проснулся следующим утром, когда солнце уже встало и не особо приветливо светило в лицо. Было довольно рано, семь утра. Засыпал я в этой же позе, с подушками у головы и с Викой под боком.
Удивительно, но, несмотря на небольшую боль в шее, чувствовал я себя довольно неплохо. Под этим подразумевается то, что у меня не было похмелья. Найдя в себе силы отправиться в душ и приведя себя в порядок, остановился и посмотрелся в зеркало.
Выглядел я неважно, глаза налиты кровью, щетина бородки топорщится, но чувствовал себя куда лучше внутри, чем снаружи Дошел до нашей с Димоном комнаты, аккуратно заглянул. Парни еще спали. Достал треники и майку. Вернулся в аспирантскую часть общаги.
Вика просыпалась.
Доброе утро, соня!
Который час? спросила она, открыв глаза.
Рассвело! Разве не слышишь, как весело поют птички?
Так рано! Чего не спишь? спросила она.
Природа воззвала, и кто-то должен был прийти на зов. Готова подняться и встретить мир?
Она посмотрела на меня сонными глазами:
Ты слишком весел с утра.
Я сел рядом с ней и поцеловал в лоб.
Я пойду, пробегусь с утречка. Решил спортом заняться.
Каким?
Еще думаю. Но тело надо в форме держать. В армии мы каждое утро с часовой зарядки начинали. Кросс в кирзачах, подтягивания, брусья
Ты и так атлет, Вика провела рукой по кубикам на моем прессе. Тело Русина и правда мускулистое.
Я спустился на лифте вниз и побежал по эмгэушному парку. Небо было куда более серым, чем мне показалось с утра, солнце скрылось, пахло грозой. В такой ранний субботний час на улицах было пусто, если не считать пары велосипедистов. Кивнул нескольким из них, я наслаждался пробежкой.
По возвращении в корпус я застал Олю Быкову и Лену Антонину, вешающих на первом этаже стенгазету. Девушки были в легких белых сарафанах, босоножках. На голове Лены красный платок, Пылесос же просто стянула свою роскошную рыжую гриву в хвост черной аптекарской резинкой.
Ой, Русин! первым меня увидела «баскетболистка».
Оля обернулась, резко покраснела. Веснушки на лице стали еще больше заметными.
Лен, ты тут заканчивай сама. Быкова подошла ко мне, потянула рукой за колонну.
Бегал?
Ага, меня кольнуло острое чувство вины. Наверху ждет Вика, а я разглядываю большую грудь Оли в натянутом сарафане.