Россия Италия, 29 октября 1997 года, решающий матч в отборочном цикле к чемпионату мира во Франции. Я начал выступать в национальной сборной осенью 96-го. Вновь из-за травмы, на сей раз Анджело Перуцци. Мы были в Молдове на матче сборных до 21 года, и меня попросили остаться на матч национальной команды, потому что он травмировался. Там был Арриго Сакки. Это была наша первая встреча.
С января 1997-го я начал регулярно выходить в составе национальной сборной Италии. Основным вратарем был Перуцци, его сменщиком Пальюка, потом я. Но Перуцци часто получал травмы. В Москву поехали Пальюка и я.
А Пальюка и есть лежащий на земле игрок. Черт! Как холодно! Я всегда рад играть, но в тот раз я смотрел на группу людей у ворот нашей команды и надеялся, что столкновение с Канчельскисом, русским из «Фиорентины», было для моего коллеги не таким серьезным. Для него. И для меня. Самые ужасные условия для дебюта: сложный матч, неблагоприятный климат. Холод во всех смыслах. Одно дело дебютировать в составе «Пармы», другое чувствовать на своих плечах вес национальной сборной.
Разминайся, сказал Чезаре Мальдини, главный тренер после ухода Сакки год назад.
«Да сейчас, может, он еще выйдет», мысленно ответил я ему. И не двинулся с места.
Прошло много времени как минимум для меня. На самом деле через пару минут врач подал знак, что Пальюку необходимо заменить. Мальдини повернулся и посмотрел на меня я так и сидел на скамейке, закутанный в плед.
Ты размялся или нет?
Мистер, я готов, ответил я на сей раз не только мысленно и вышел на поле в шортах и майке (я никогда не надеваю длинную форму, даже в полярных условиях. Но надо признаться, что и я не феномен. Если идет сильный дождь, как в Шотландии в 2007-м, я поддеваю дождевик под футболку).
И я вышел на поле. Мне было страшно. За секунду меня успел подбодрить Костакурта, потом, прямо передо мной, был мой верный Канна.
Спокойно, Джиджи, прошептал мне Фабио. Как всегда.
Чтобы успокоиться, я вспомнил, что именно он забил первый гол, который я пропустил в составе национальной сборной. Автогол Каннаваро. Весь второй тайм у меня были ледяные ноги, и я считал секунды до конца. Я так окостенел, что почти не выходил за пределы ворот, и русские в определенный момент сгруппировались у ворот, чтобы попытаться подловить меня за скупые передвижения. Но матч закончился так же 11 (в Неаполе была победа 10), и Италия прошла на чемпионат мира. В общем, отличный дебют и хорошие воспоминания о Москве.
Я часто слышу по поводу ребят, вошедших в запасной состав клуба или сборной, такую фразу: «Возьмем с собой парня, пусть набирается опыта». Сейчас, оглядываясь на то, как развивалась моя спортивная карьера, я думаю, что побывать на чемпионате мира, даже сидя на скамейке запасных, было просто необходимо.
В 98-м я не был готов к таким матчам. Как минимум внутри себя. Я понял это в тот день, когда Италия вышла на поле стадиона в Бордо. Хор голосов, цвета, эмоции. Невероятно.
Хорошо, что я на скамейке, сказал я себе.
Перуцци был травмирован, на чемпионате мира выступал Пальюка, сменить его могли я и Франческо Тольдо. И это было хорошо. Мне было важно быть там, но без ответственности за игру. Я научился ждать, я собирал капитал на будущее, набирался опыта.
На самом деле я и сам менялся. В те годы которые, как впоследствии оказалось, были лучшими годами в «Парме», я однажды оказался на ужине на вилле Танци, среди всех этих людей в костюмах и галстуках, в синих брюках со стрелками. Стефано Танци до сих пор вспоминает: «Единственный игрок, которого мне жаль отпускать, это Джиджи».
Глядя с высоты своего опыта, я понимаю, что Франция дала мне позитивный опыт, но сидеть на скамейке тоже было не очень приятно. Однажды, не знаю почему, я задолбался. После второго или третьего матча я больше не хотел тренироваться. Мальдини это заметил и наорал на меня.
Глядя с высоты своего опыта, я понимаю, что Франция дала мне позитивный опыт, но сидеть на скамейке тоже было не очень приятно. Однажды, не знаю почему, я задолбался. После второго или третьего матча я больше не хотел тренироваться. Мальдини это заметил и наорал на меня.
Мистер, я не хочу.
Мне забивали, а я не реагировал. Мои товарищи тренировались, а я стоял в воротах как статуя из рождественского вертепа.
Валяй! приказал мне Мальдини.
Нет.
Тогда иди прими душ.
И я пошел, не заставляя его повторять два раза. Он остался там, застывший, как камень.
Вечером я извинился. Мальдини улыбнулся и послал меня «в пень», как он выражался. Чезароне проклинает всех, кто с ним не согласен, но он понял, что, в сущности, я был еще мальчиком. Мне до сих пор стыдно за этот эпизод и за другие вещи, которые я вытворял.
На чемпионате мира мы в четвертьфинале проиграли Франции по пенальти. Поменялся наш технический руководитель: вместо Чезароне Мальдини пришел Дино Дзофф. Когда технический руководитель бывший легендарный вратарь, все задают себе только один вопрос: кого же он поставит в ворота?
В сентябре 1998-го, в Удине, на матче против Швейцарии (20 и дубль Дель Пьеро) Дзофф дал ответ: в ворота Италии встал я. С того момента я оставлял их только из-за травмы.
И началась эра Буффона. Я начал выигрывать и в составе «Пармы»: Кубок Италии, Кубок УЕФА, Суперкубок Италии. Я играл в Лиге чемпионов в 19971998 годах и испытывал смешанные эмоции с долей раздражения, потому что мы вылетели, сыграв вничью с пражской «Спартой».
Но это было правильно должны быть и победы, и поражения. Это были прекрасные, легкомысленные и безумные годы: у меня были короткие мелированные волосы. Я нарушал схемы и устанавливал свои правила. В воскресенье вечером я ездил танцевать в Модену, в Милан. Я отрывался, но держал себя в руках. Я чувствовал, что должен жить на полную катушку, переживая свои двадцать или чуть больше. Сейчас, когда мне тридцать, у меня есть жена и сын, я думаю, что это было правильно развлекаться, сходить с ума и даже делать некоторые глупости. Сегодня я об этом не жалею. Я редко развлекался с товарищами по команде, у меня были свои друзья. Я был любимцем всей Пармы.
Когда мне исполнилось двадцать, я легко это принял, с любопытством глядя на смену тренеров.
С тренерами у меня были прекрасные отношения, хотя иногда им и было тяжело со мной, если мое бунтарство вырывалось наружу. Например, однажды, накануне матча, я пошел к вице-тренеру и задал ему вопрос:
Завтра я играю?
Он сурово посмотрел на меня:
Я такие вещи не решаю, мистер мне не сообщает.
Помолчал некоторое время и добавил:
Хотя мы и работаем вместе десять лет, я ни разу не ходил с ним даже поесть пиццы.
И он сказал это с гордостью, как будто именно это и делало их настоящими профессионалами.
Для меня это не было нормально, и я, как всегда, не стал молчать:
Вы считаете это нормальным? Я бы таким не гордился.
Ну да. Это было не деликатно, но он задумался.
С Карло Анчелотти были почти дружеские отношения. На смену ему пришел Альберто Малесани.
Сначала в «Парме» к нему относились по-снобски и немного скептически. Ждали поражений. Но он проявил себя хорошо, и начались победы. Я это оценил, потому что он был тренером, который давал играть команде. Потом был метеор Арриго Сакки. Меньше месяца, холодный январь 2001 года. Но даже за это короткое время я понял, почему он стал иконой современных итальянских тренеров: он все объяснял и ничего не оставлял просто так.
По отношению ко мне он всегда был очень сдержан, более того, он прикрывал меня, даже если это стоило победы. Например, в важном домашнем матче против «Лечче». Мы вели 10, потом я сделал глупость и пропустил от Лукарелли. На пресс-конференции после матча его спросили обо мне, о моей ошибке.
Да, он ошибся, но, если сложить все очки, которые он принес нам в чемпионате, баланс будет в его пользу. И с большим перевесом.
Его уход был словно гром среди ясного неба. Об этом много говорили, но мы ничего не замечали и не ждали этого. Это произошло после трансфера в «Верону», а мы узнали из газет. Мы не поверили. Сакки приехал в Коллеккьо, пришел к нам в раздевалку и сказал:
Извините, я не смог справиться со стрессом.
В тот месяц я понял, почему к нему так неоднозначно относились. Потому что он был революционером. Если кто-то и смог поменять итальянский менталитет, то это был он. Сакки умный и очень образованный человек.
Арриго тренировал совсем недолго, потом пришел Ренцо Уливьери. Великий человек, я несу его в своем сердце, как будто он тренировал меня десять лет. Он никого не оставляет равнодушным, Ренцо, его или любишь, или ненавидишь. Готовый ко всему, ироничный. Настоящий футбольный тренер старой школы.
Это была «Парма», это была Парма. С 1998 по 2001 год это была сильнейшая команда, завоевавшая меньше, чем она заслуживала по своим усилиям, по своим игрокам. Если бы мы все были в футболках «Юве», мы бы выиграли все на свете за один сезон. Я говорю о психологии и культуре победителей, о традиции и привычках. Будь у любого из нас еще два-три года в «Парме», нам бы всем поставили памятник.
Но мы были мальчишками наверное, даже чересчур. Это и хорошо, и плохо. Каждый год мы учились чему-то новому, но приключение в прекрасной «Парме» «Парме» эпохи Танци, к которым, независимо от судебных разбирательств, я всегда питаю теплую привязанность, подходило к концу, хоть я этого и не знал.
И моя эра подходила к концу. Я чувствовал это. Тем летом я отправился в отпуск в Австралию. Это был июнь 2001 года. На обратном пути, в Бангкоке, я получил факс от Сильвано.
Он прислал мне первую страницу туринской спортивной газеты «Туттоспорт». Заголовок огромными буквами гласил:
«ЮВЕ»: БУФФОН
8
Вишенка на торте
Если ты ошибаешься в «Юве», ты ошибаешься вдвойне
Почему я согласился перейти?
С «Кьево» мы выиграли, но я совершил ужасную ошибку и пропустил от Мараццины. С «Ромой» не было скидок 20 в их пользу. По мнению Батистуты, я не был безгрешен и шел домой. То есть я уже был дома, вот именно. Я это прежде всего я, Джиджи Буффон. Стадион далеко, он большой и холодный. За ним Турин, который за эти годы изменился к лучшему, но это не Парма, не моя Парма, где я мог спокойно ходить по улицам, не моя Парма, по которой я ездил на мопеде и на каждом углу встречался со старыми друзьями. Нет, Турин не был таким, особенно вначале, особенно для того, кто предал номер 77 ради номера 1 и был на середине пути от чувства к долгу профессионала.