Грамотная?
Выражение Томиного лица ответило раньше языка. Войница не стала дожидаться вербального подтверждения.
Прочитаешь вслух, четко и с паузами. Чтобы даже те, кто раньше не слышал, с одного раза усвоили. Не усвоившие долго не живут.
Напутствовав таким образом, она удалилась. Тома размотала свиток. Поперек длинного куска кожи располагались ровные строчки. Красиво выписанная кириллица. С приукрасами, но почти современно. Читалось легко.
Поерзав на скамье, Тома развернула свиток до нижнего края и начала:
Пояснение о клятвах и обетах. Если кто даст клятву, то не должен нарушать слова своего, но должен исполнить все, что вышло из уст его.
Ученицы, перешептывавшиеся где-то сзади, затихли. Тома набрала воздуха побольше.
Если выйдет муж за жену, а на нем обет или слово, которым связал себя, и услышит жена его и, услышав, промолчит, то клятвы его состоятся. Если жена, услышав, запретит и отвергнет клятву уст его, то не состоится она, и Алла, да простит Она нас и примет, простит ему.
Что за галиматья? Неужели нельзя сформулировать по-человечески, более удобоваримо? Видимо, нельзя. Нам дали официальный религиозный текст. Как в библии. Точнее, именно из библии, который переделан здешними «богословами» под местные требования. Потому что в обратное что это наша библия списана с нужными погрешностями с их оригинала ни за что не поверю.
Обет вдовых и разведенных, какую бы клятву ни возложили они на душу свою, состоится.
Скрипнула скамья, на нарушителя так шикнули, что дальше слышались только звуки снаружи: шум шагов и невнятные голоса.
Если несовершеннолетние дадут клятву в доме матери, и услышит мать, и промолчит, то все обеты состоятся. Если же мать, услышав, запретит, то все клятвы не состоятся. И Алла, да простит Она нас и примет, простит им, ибо запретила им мать.
За окном началось движение. Большинство голов обратились туда: двое бойников уносили с поля агрегат наказания Карины. Тома читала:
Если муж в доме жены дал клятву, и жена слышала и не запретила, то обеты его состоятся. Если жена, услышав, отвергла их, то все вышедшее из уст его не состоится: жена уничтожила клятву, и Алла, да простит Она нас и примет, простит ему.
Теперь один бойник забрался на столб с топором и, прицельно размахнувшись, выбил обухом один за другим пару клиньев. Верхняя Т-образная перекладина рухнула на подставленные руки других. Перекладину с веревками унесли. Врытый столб остался на месте.
Вот уставы, которые Алла, да простит Она нас и примет, заповедала об отношении между женою и мужем, между матерью и детьми в юности их, в доме матери их. Алле хвала.
Алле хвала! до боли в ухе грянуло в помещении.
Как черт из коробочки в двери материализовалась Астафья.
Из услышанного советую сделать выводы. Теперь ноги в руки и в кладовку. Берем утяжеленные мечи. Построение на выходе на счет двадцать. Один, два
Сталкиваясь в проходе, ученицы ринулись исполнять приказ. Я со всеми. Стук, треск, топот. Визг и натужное сопение.
Не мешаем друг другу! Толпа олицетворяет панику. Быстренько организовались! Одиннадцать, двенадцать
Выданный инструмент представлял тупую мечеобразную болванку раза в полтора тяжелей настоящего оружия. Помнится, я жаловался на легкость деревянного меча. Получите, сударь. Еще жалобы, предложения, пожелания будут?
Встать в шеренгу! Девятнадцать, двадцать. Войница обозрела печальное запыхавшееся зрелище. Плохо. Не лучшие мечи короны недалекого будущего, а рыкцарский сброд. Повторим. Еще раз, бегом, сдать оружие и рассесться на кухне! Один, два
Встать в шеренгу! Девятнадцать, двадцать. Войница обозрела печальное запыхавшееся зрелище. Плохо. Не лучшие мечи короны недалекого будущего, а рыкцарский сброд. Повторим. Еще раз, бегом, сдать оружие и рассесться на кухне! Один, два
И так восемь раз.
Когда все получилось идеально, Астафья подняла перед строем такую же тяжелую болванку. Мы ловили воздух пересушенными ртами. Сердца вылетали, ноги подгибались, руки тряслись.
Встаем в стойку. Войница выставила левую ногу вперед. Рубим с выпадом. Отходим. Защищаемся. Снова рубим. Приступили.
У меня дома учебный меч намного увесистей, шепотом похвасталась Зарина, легко управляясь с неподъемной железякой.
Из свинца, что ли? предположил я, сам размахивая с ощутимым трудом. Или золотой?
Чугуна-то они не знают. Насколько понимаю, меня окружают исключительно медь и ее сплавы. Бронзовый век в собственном соку.
Разговорчики! На столб захотелось?
Кто разговаривает? Никто не разговаривает. Столб любого приучит к порядку. Вообще не стоит убирать, один его вид повышает дисциплину и успеваемость на порядок.
Войница подгоняла:
Вспомните «встречку». Слабый человек мертвый человек. Слабое общество мертвое общество. Быть слабым предательство.
Упражнение продолжалось до полного изнеможения учениц. Не скоро сжалившись, войница сначала разрешила закончить младшим, тем, кто уже ронял меч. Старшие и особо упертые продолжали. Моя рука действовала хотел добавить на чувстве долга, но она уже не действовала. Я махал плечом и корпусом. Астафья одобрила.
Отлично. Еще выпад. Еще один. Сила воли когда мозг говорит «всё», а ты ему: «нет, не всё». Еще один выпад. Теперь последний. Теперь самый последний. Стоп. Сдать оружие, и все свободны.
Ученицы упали, кто где стоял. Я перехватил меч левой рукой и поплелся к кладовке. Моему примеру последовала Зарина. За ней, шатаясь, едва дышавшая Тома. Но потом и мы, и те, кто следовал за нами, все равно вышли на поле и рухнули на траву.
Не меньше получаса прошло, пока тела согласились принимать положения, кое-как похожие на вертикальные. Ученицы расползались, как черви из опрокинутой банки, во всех направлениях, по очереди приподнимая, у кого что поднималось, и шагая тем, чем шагалось.
В комнатах ждали чистые комплекты взамен мокро-грязно-порванных. Боевую форму на остаток дня отменили. Заморосил дождь. Босым ногам стало некомфортно. Говорят, это дело привычки. А если я не хочу обрастать такими привычками? Где мои домашние тапочки?! Где кроссовки?! Хочу под плед и к компьютеру!
Большинство, взяв чистое, отправилось в помывочную. В том числе моя солнечноокая соседочка, бросившая на прощание полный понимания взгляд: вот, даже помыться по-человечески не можешь. Ангел, блин, переформатированный. Потому ходи грязным.
Я обтерся подсохшим старым и влез в новое. Некоторое время блаженствовал на лежаке. Давно сдерживаемое давление в низу живота подняло. Больше терпеть нельзя.
Едва утих невыносимый крик обиды покидаемой двери, как я уже стучался в соседнюю.
Тома?
Подожди, я не одета, быстро раздалось оттуда. Одну секунду.
Ждать пришлось тридцать шесть секунд. Я посчитал.
Дверь отворилась.
Чего?
Сопроводи, я умоляюще указал взглядом вдаль.
Вздохом Томы можно было надуть наш искомый воздушный шар.
Горе мое. Пойдем.
По дороге я в двух словах рассказал о дяде Люсике.
И что думаешь? спросила она.
Много чего и ничего одновременно. Собираюсь дожать и выведать все. Либо он дожмет меня. Тогда будешь спасать.
Как?
Как сумеешь, развел я руками.
Пришли. Сначала дожидались, когда все удалятся. Затем пока за всеми уберется появившийся, как привидение, бойник. Затем Тома на всякий случай еще раз проверила отсутствие постороннего наличия, и под ее бдительным прикрытием я с невыразимым чувством посетил долгожданное заведение. Вот оно, счастье.
Тома кашлянула. Громкое босое шлепанье стало удаляться, но я, к счастью, уже выходил, когда в дверях столкнулся с Варварой, которая только собиралась в помывочную и по пути решила заглянула сюда. Чистая одежда перекинута через плечо, старая где-то оставлена. Святая простота. Что делать, школа-то женская. Испуганным котом, что пересекся на дороге с ротвейлером, я прошмыгнул мимо. Девушка задумчиво посмотрела вслед, но ни слова вслед не донеслось. Вот и ладушки.
По дороге меня перехватили. Почти похитили. Открылась дверь, четыре руки почти силой втащили внутрь. Силой грозно сказано. Это были две малявки почти на год младше, чьих имен я так и не удосужился запомнить. Если применю свою силу, несладко им придется. В нашем возрасте год целая жизнь.
Меня усадили в центр ближайшего лежака, сами похитительницы примостились рядышком, прижавшись с боков трусливыми мышками. Страх и ужас задуманного читался в глазах. И отвага.
Хотим спросить наперебой начали они, пряча взгляды.
Как насчет кары? Я по-отечески назидательно приподнял брови.
Две головы едва не оторвались, замотав в стороны:
Ничего не хотим знать конкретно! Только основополагающий принцип, который касается лично ангелов.
Ну-ну, словоблуды-формуляторы, усмехнулся я. Что же хотите знать такого основополагающего?
Далекий скрип моей отворившейся двери донесся даже сюда. Вот это сигнализация. Должно быть, Зарина вернулась. Посижу еще минутку, пусть спокойно разденется и ляжет.
Про мир ничего! еще раз напомнили девчушки, чтобы я не побежал докладывать о величайшем нарушении. Затем голос понизился до шепота, и они сами испугались получившейся конспирации: У вас мальчиков любят?
Пришлось срочно вспомнить, что для них я девочка.
Думаете, мы чем-то отличаемся от вас? Улыбка вышла кривоватой и высокомерной. Ну и пусть. Я, Тома разве мы другие? Руки не из того места или мозги навыворот? Или людей по ночам едим?
Они со страхом переглянулись.
Вы хорошие, очень хорошие, настоящие ангелы. Но
Одна замолкла. Вторая решилась:
Ведь ваши мальчики черти!
Сказала и отпрянула. И вторая с другого боку, для симметрии.
Я собрал волю в кулак и крепко сжал, чтобы не рассмеяться.
Увы, не только наши.
Они снова с ужасом уставились друг на друга.
Если сказать правду, то все мальчики черти, прибавил я глубокомысленно.
При этом вспомнилось, каким чертенком обычно возвращался я со двора, и что там творил с другими мальчишками чистыми сатанятами.
Девчушки вдумчиво затаились. Одна, обняв колени и положив на них подбородок, состроила настолько серьезную рожицу, что вновь пришлось брать себя в руки. Вторая, повозившись, не выдержала, снова рискнула:
Я, конечно, не слушала, но говорят что вы с мальчиками живете и учитесь вместе.
Так говорят? удивился я.
Оказывается, о нас говорят. Несмотря.