Давно в голове сидел план: разматываю пращу, пробиваю голову дозорного камнем, и свобода!
Даже думать не хочется. Дежурство почетная обязанность высокоранговых. Именно для того, чтоб подобные нам чего-то не натворили. А если бы не страж
Давно в голове сидел план: разматываю пращу, пробиваю голову дозорного камнем, и свобода!
Нет, полет камня невозможен место дежурного едва просматривается сквозь колоннаду сталлагнатов. Чтобы увериться в попадании, нужно выйти наружу и снимать-раскручивать-запускать прямо у стража на виду, прямо в морду. Вой тревоги поднимет стаю раньше, чем камень успеет вылететь. То же с нападением врукопашную. Ни со спины, ни спереди не успеть. Вот если б у меня был меч
Ну, был бы. Тогда просто появился бы шанс победить в прямой схватке, не больше. Поднять тревогу противник все равно успеет.
Опередив Тому, я вновь насупленно улегся в середину. Тома заняла место с другого края и укоризненно-мстительно сощурилась, словно я злой бабайка, отобравший у ребенка игрушку. Но, во-первых, я не бабайка, и злой очень редко. Во-вторых, Смотрик не игрушка. В-третьих, Тома давно не ребенок.
Так заснули окончательно, усталость трудного дня взяла свое. И ничего не снилось, кроме черноты, пустоты и страшного одиночества.
Глава 6
Можно ли считать праведников таковыми, если, попав в рай, они наслаждаются своим положением в то время как грешники мучаются в аду? Тогда они не праведники. А если не наслаждаются, если тоже мучаются, пусть из сострадания то какой же это рай? А если это не рай то они тем более не праведники, раз туда попали! Такие мысли лезли, когда я смотрел на своих подопечных. Недовольные чрезмерной заботой, ощущаемой как вмешательство в личную жизнь, открыто они не возмущались. Даже Тома молчала, делая вид, что все по-прежнему. И ну ничегошеньки не происходит.
Наступивший день у стаи был праздничным. У нас с Томой разгрузочным. Никто никуда не шел. Ели, спали, грызлись между собой за остатки мяса. Наша напряженная троица валялась в своем углу в установившемся порядке со мной в середине. Я следил за ними, они не оставляли без внимания меня. Но я знал: развернуть знамена можно только идя против ветра. Меня не сломить. Они это видели.
Надолго ли такое затишье?
Днем из-за лакомого куска печени подрались Гиббон и Жлоб. Впервые я видел, как два громадных самца смотрели на другого как на врага, не соперника. Задние ноги рыли когтями камень, передние готовились рвать и убивать. Но едва выстрелившие навстречу друг другу тела сцепились
Гррр!
Туша вожака прилетела чугунным ядром из пушки. Оба немаленьких гамадрила разлетелись в стороны и стекли по стенкам. Вот это силища. Вот это опыт. Вот это истинный лидер, пекущийся о своем небольшом народце. Не приведи судьба однажды связаться с несусветной горой мощи, неспроста занимавшей высокое положение.
Больше ничего интересного не произошло. Сыто порыгивая, к вечеру довольная стая расползлась по местам. Детишки утихомирились, взрослые с наслаждением урчали, переваривая казавшееся неперевариваемым. Лежа на спине, я поочередно поглядывал на своих напряженных соседей. Они напоминали влюбленных, которым предстоит долгая разлука. Которых тянет друг к другу но обстоятельства, в лице злобного коварного меня, против. Они хотели быть вместе и не могли. Потому что я против. Действительно против.
Тома вдруг обернулась:
Какой сегодня день?
Недели?
Вспомнил же. Кого это волнует, кроме ортодоксальных иудеев, каковых среди нас вроде бы нет. Да и работать здесь не надо, ни по субботам, ни вообще.
Число! требовательно подсказала Тома. Какое сегодня число?
Мозг зажужжал, вспоминая давно забытые термины: календарь, число, месяц.
Мы в стае видели четыре полных луны. Значит, прошло больше трех месяцев, выдал я первое, что сосчиталось в уме. Уже осень. Сентябрь. Здесь такой климат, что от лета не отличишь.
Ты не считал дни? Она почти возмутилась.
Это возмутило меня.
А ты?
Думала, ты считаешь. Зачем дважды делать дело, которое уже кто-то делает?
Не понимаю женскую логику, если она существует. Решить для себя, что чего-то не надо делать, потому что, возможно, другой делает, а потом обвинить другого, что не сделал каково?!
Поинтересовалась бы. Я не считал. То есть, сначала считал, но сбился на втором десятке.
Чуточку насупившись в стиле «Не подходи, я обиделась», Тома отодвинулась. Плечи и вся вытянувшаяся струной спина легли на прохладный камень, взор улетел в потолок. Одна нога закинулась на другую. Руки сложились на животе. В позе трупа, задумавшегося о проблемах мироздания, девушка взялась считать сама, перебирая пальцами, словно счет велся именно на них:
Чуточку насупившись в стиле «Не подходи, я обиделась», Тома отодвинулась. Плечи и вся вытянувшаяся струной спина легли на прохладный камень, взор улетел в потолок. Одна нога закинулась на другую. Руки сложились на животе. В позе трупа, задумавшегося о проблемах мироздания, девушка взялась считать сама, перебирая пальцами, словно счет велся именно на них:
С третьего июня, когда мы заказали полет, получается В июне тридцать дней? Ой, ты чего?!
Ошалелое личико отшатнулось от возникшего перед носом кулака.
По косточкам кулаков считать умеешь? спросил я, быстро возвращая кулак на место.
Пугать вовсе не хотел, но раз уж напугал лишь бы на пользу.
Это как? Томе не верилось, что кулак показан не в воспитательном плане, а чисто информативном.
По косточкам и провалам. Ставишь два кулака рядом и, начиная с января Заметив полное непонимание, я помотал головой. Потом объясню, иначе никогда не поговорим. В июне тридцать. Июль и август по тридцать одному.
Закатив глаза, Тома сосредоточенно считала:
Двадцать восемь на три восемьдесят четыре. Плюс еще одна-две недели. И еще четырнадцать в Дарьиной школе. От ста пяти до ста двенадцати. Лето это тридцать и два по тридцать одному. Минус первые три. Значит
Не пойму твоих рассуждений, признался я.
Умножаю количество дней в лунном месяце на
Какую цифру умножаешь?
Почесав пяткой голень, Тома подозрительно покосилась на меня:
В лунном месяце сколько дней?
Двадцать девять дробь пятьдесят три. И что-то в тысячных.
Мне казалось, что двадцать восемь, огорчилась она, снова укладываясь затылком на камень.
Ее правая рука легла для удобства под голову, левая принялась постукивать по впалому животу. Животы что у нее, что у меня с недавних пор выглядели как недавно посещенная долина с озером тоже со всех сторон вздымались скалы костей таза и высокие горные хребты ребер. И даже лесок имелся. Пока мысли не принялись искать аналоги остального, я приблизил лицо к Томиному уху, сообщив:
Бери двадцать девять с половиной, почти не ошибешься.
Тома долго колдовала в уме, затем взмолилась:
Посчитай, пожалуйста, ты.
Полнолуние в первый день Дарьиной школы пришлось на пятое июня, вздохнув, начал я. Потом их было четыре. Сто восемнадцать дней. С полнолуния прошло еще около двух недель. Надо в небо на месяц посмотреть, скажу точнее.
Сегодня почти новолуние, подсказала Тома.
Я посмотрел на нее огорошено:
Мы в этом мире уже сто тридцать три дня!
Точно? как-то огорченно вымолвила она.
Плюс-минус день. Ну, два.
Уже середина октября. Ничего себе.
Тома смотрела на меня странно, с каким-то намеком, или ожидая чего-то. Куда клонит? Чем я опять провинился, ни сном, ни духом о том не ведая?
Внезапно пришло понимание.
Поздравляю с прошедшим, виновато уронил я.
Третьего октября у нее день рождения. Был.
Снова она обогнала меня на год. Уже шестнадцать. В условиях звериной жизни абсолютно взрослая особь.
Тома поглядела через меня на встрепенувшегося Смотрика. Потом вновь на меня. Взгляд медленно нет, о-очень ме-е-едленно опустился.
Ты мне ничего не подарил.
Вот откуда ноги растут. Я быстро оглянулся. Сгорбившийся в позе на боку Смотрик взволнованно прислушивался. С него я перевел взор обратно на мятущуюся Тому, на затуманившиеся влажные глаза, настороженные и смущенно-вопросительные. Она молчала. Потом стыдливо отвела взгляд.
В мозгах стучала очевидная мысль, которую до неприличия трудно сформулировать. Я пробормотал, выдавливая сквозь пересохшее горло раскаленный свинец:
Ты хочешь в качестве подарка
Слова закончились. Остались только чудовищные образы.
Да, одними подрагивающими губами прошептала она, стараясь не смотреть ни на него, ни на меня. И резко опустила голову.
Удрученный парень с какой-то самоубийственной мольбой воззрился в мою сторону. Камень под ним едва не плавился. Напряженными мышцами можно было колоть орехи. Ох, расколол бы я
В затянувшейся паузе девушка поникла, исхудавшее тельце ссутулилось и сжалось.
Ладно, выдохнуло мое горло неожиданно даже для меня самого.
Тома ошеломленно приподнялась на локтях.
Пусть сделает тебе приятно, благородно разрешил я, но под моим присмотром. Один поцелуй. Только один. А потом спать. Договорились?
Казалось, внутрипланетная магма брызнула из тела Земли, и Гималаи обрушились с девичьих плеч. Тома, еще неверяще, слюняво чмокнула меня в щеку.
А что мне оставалось? Забыть о сне и покое, рьяным цербером охраняя чужую честь, и выглядеть идиотом, когда все же обманут? Если безобразие нельзя прекратить, его нужно возглавить, гласит народная мудрость.
Постараюсь следить не слишком бдительно прошептал я в подставленное ушко, но не зарывайтесь.
Сглотнув внезапный комок в горле, девушка неслышимо ответила, видя все, что творится в моей душе:
Спасибо.
Еще один восторженный взгляд мне в лицо. Короткое благодарное объятие с легким касанием щек и уколом холодной грудью в пупырышках.
Я перебрался за Тому, она переползла на мое место. Глядя на упрямый задорный затылок, на ангельские крылышки лопаток, на все струившееся белой рекой, притворявшееся спокойным тело, я вновь подумал, стоило ли. Два голоса кричали во мне прямо противоположное. Но решение принято. Рукой главного распорядителя сцены я подтолкнул Тому к парню, лицом к лицу, губы в губы. Их животы соударились всей плоскостью, создав вакуум поздоровавшихся пупков. Зашедшиеся в экстазе сердца объединились в один оркестр. Его щека легла на ее подставленную ладонь, а бедра переместились меж ответно раскрывшихся навстречу, точно обнимашки давно не видевшихся друзей. Чужой рот победоносно втек языком в ее губы. Рука, прижатая Томиной шеей, вцепилась в загривок, еще крепче притягивая к себе, к пышущему эмоциями лицу, к расплюснутой мешанине своих и чужих губ.