Когда от любви поет сердце, разуму лучше не подпевать, а дирижировать. В данном случае дирижировать предстояло мне. Но голова трещала в стучавших барабанным боем висках. Тишина шипела, шкворчала и требовала к себе внимания.
Я опрокинулся на спину, взгляд уставился в нависающий серый потолок. Трещины, которым миллион лет, навевали дурные мысли: если оттуда сейчас свалится огромный камень
Нет, не надо, сто раз проходили: ляпнешь что-нибудь не подумав, а оно ка-а-ак сбудется
Медленно досчитав до пяти, я поднялся: кто не успел, тот опоздал. Есть время разбрасывать камни, есть собирать пришибленных. Заметившее меня чудо гороховое напоминало зайца, ополоумевшего от страха, но, несмотря на это, все же бросившегося на медведя. Бог слышит тех, кто кричит от ярости, а не от страха. Сжалившись, я досчитал еще до трех и только тогда влез рукой в заковыристое сплетенье ног. Клещи пальцев схватили Томину лодыжку и требовательно потянули. Она не хотела отлипать. Руки и ноги хватались за покорно откинувшегося под моим взглядом Смотрика, пихались, пытались скинуть руку, сбив второй ногой.
Впервые в нашем углу возникла подобная возня, и в пещере поднялись удивленные головы. А чужое внимание, как уже усвоилось, в новом мире равно неприятностям. Пришлось применить силу. Кисти превратились в тиски, поясница в кран, руки и грудь в стреножившую смирительную рубашку. Оттащив девушку, я разделил влюбленную парочку своим телом и жестко посетовал:
Мы же договаривались.
Пылающее Томино ухо отдернулось:
Мало!
Губки с неутешной детской обидой поджались, кулачки бессильно стукнули по земле.
Много, не согласился я.
Я ничего не успела почувствовать!
Зато он успел. И даже я.
Тома подозрительно свела брови, но не уступила:
За пару секунд?
Почти за двадцать, не считая твоего глупого сопротивления.
Что такое двадцать секунд?! почти выплюнула она в сердцах и мстительно прищурилась. Да чтоб подарки тебе длились столько же!
Нечто в моем взгляде заставило ее закрыть рот ладошкой:
Прости. Я же так ничего и не подарила.
Песенку спела, напомнил я.
Тома задумалась.
Ладно, подарок за мной.
Я пожал плечами.
Никуда не спешу.
Глава 7
Утром вожак отправил стаю вниз и на запад в сторону башни Варфоломеи. До нее должно быть дня три неспешного пешего пути. Или четыре. Интересно, сколько это в километрах? С нашей горы башню не видно, рядом выступает другая гора. Возможно, она заслоняет. Или далекая дымка.
Еще интересно добраться до Большой воды до реки, что обтекает горы. Неужели скалы настолько круты, что нельзя подняться вдоль течения и посмотреть, что там, за ними? Для местных жителей это граница, на ней заканчивается известный мир. Значит, начинается новый, неизвестный.
Сыто рыгавшая стая, только что отзавтракавшая остатками пиршества, с удивлением глядела, как мы с Томой закидывали в себя все съедобное, не связанное с сырым мясом, что только встречалось по дороге: жирные листья, ягодки, чудесных хрустящих насекомых. Вожак не возражал против явного самоуправства. На сытый желудок ему было лень лишний раз рыкнуть, не то, что куда-то тащиться и кого-то наказывать. К тому же, мы плохо выглядели, а больные члены стаи плохие бойцы.
Едва шумевший предгорный лес принял нас в свое чрево, стая тревожно зашевелилась, что-то учуяв. Замерли. Вожак отправил вперед разведчика.
Через пару минут тот возвестил свое возвращение радостным криком:
Ррряв!
Со всех ног стая рванула вперед. Тома держалась меня, Смотрик держался ее, я следил за ними и за окрестностями: вдруг представится шанс слинять в человечий мир?
Но вожак следил за всеми. Шанса не было.
Зрелище открылось не для слабонервных. Поле брани. Множество убитых: войники, бойники, рыкцари, еще непонятно кто. Все вперемешку. Нет, рыкцари больше с краев.
Разбойничьих трупов не в пример меньше. Они напали, отряд какой-то цариссы защищался, сколько мог. Но гнук, он же наш лук, скорострельнее и дальнобойнее копья. Оставшиеся в живых ушли, прихватив трофеи оружие и доспехи, а выжить повезло немногим, потому что брошенного оружия много.
Стая с людоедским наслаждением принялась рвать свежее мясо, до которого не успели добраться волки, трепещущие потроха вынимались и съедались на ходу. Мерзко, противно, отвратно. Рвотные позывы заставляли не смотреть на пирующих человекоподобных зверей. В данном случае совсем не человекоподобных.
Мой взгляд горько скользил по разбросанному оружию. Если б был хоть маленький шанс
Едва рука потянулась к металлу, последовал рык вожака, что успевал и жрать, и контролировать.
Тому тошнило, лицо зарылось в обхваченные руками колени, спина дергалась. Девушку не трогали. Конкуренция. Если кто-то не ест, остальным больше достанется.
Насытившись, людоеды принялись набирать мяса впрок. Сначала меня, затем Тому кто-то толкнул, призывая заняться делом. Наконец, просто сунули в руки по обтекающему кровью куску, чтоб несли, и оставили в покое.
Мой взгляд упал на один труп, чем-то заинтересовавший. Тем, что в очень знакомых цветах поддоспешных тканей, и тем, что не труп.
Еще живой человек дышал. Неслышно, медленно, что и спасло от кровожадной стаи. Я зашептал в ухо:
Вы Варфоломеины?
Ничего не скажу, чертов выродок, хоть живьем меня ешь. Хрипящий голос едва пробивался из пронзенной груди.
Хорошо, что сил у бойца не было, иначе мне пришлось бы худо.
Дурак. Где ты видел говорящего зверя? шепнул я, быстро осмотрев умирающего. Впрочем, не будем спешить с выводами. У тебя не сильное ранение. Отлежись. Прикинься мертвым, я прикрою от этих. Мой подбородок указал на человолков. Если крови потерял не много, жить будешь. Доберешься до башни, передай царевне Зарине
Царисса
Слушай, что говорю. Не цариссе, а царевне Зарине. Что ангелы живы. И заколдованный принц тоже. Запомнил?
Царисса Варфоломея донесся хрип, и ее семья погибла.
У меня похолодела спина.
А царевна?!
Варфоломею выманили из башни. Отряд разгромлен, башня в руках отступников. Всех убили.
Всех?!
Холодный пот покрыл лоб. Зарина. Зариночка. Зорька.
Мы были в деревне. Несколько человек. Узнав, что возвращаться некуда, примкнули к Евпраксии. Долго оборонялись. Но сборный отряд не выстоял против орды рыкцарей с гнуками
Гррр! грозно раздалось в мою сторону.
В мозгу било: Зарина!
Мертва? Не хотел верить. Отказывался верить. Войник не видел. Он так думает. Ему так сказали.
Но в мозгу по-прежнему стучало кузнечным молотом: Зарина мертва. Мое взошедшее ненадолго солнышко. Чудесный солнечный зайчик. Маленькая принцесса. Добрая, верная, почти родная.
Что случилось? спросила Тома, пристраиваясь рядом и находя губами ухо. На тебе лица нет.
На мне уже четыре месяца морда.
Я быстро пересказал услышанное.
Тебе нравилась Зарина? догадалась Тома.
Я молча перебирал тремя конечностями, прижимая к груди здоровый кус мяса. С него капало кровью. Словно из моего сердца.
Тома не успокаивалась:
Если ты знаешь, каково жить без любимого почему мешаешь мне?
Я молча перебирал тремя конечностями, прижимая к груди здоровый кус мяса. С него капало кровью. Словно из моего сердца.
Тома не успокаивалась:
Если ты знаешь, каково жить без любимого почему мешаешь мне?
Не путай божий дар с яичницей. И не надо об этом сейчас.
Я отстранился. Не хотел разговаривать. Никого не хотел видеть. Вообще ничего не хотел.
Только по возвращении в пещеру ёкнувший желудок обиженно напомнил о себе. Стая ужинала мясом. Мои ягодки-кузнечики давно переварились и усвоились, если не сказать больше. Томины вышли еще на поле брани. Поэтому мы с Томой снова постились.
Чем дальше, тем хуже. Есть хотелось страшно. Подножная травка со склона не спасала. Вода больше не желала заменять еду. Человолки наслаждались мясом, мы с Томой мучились. С наступлением темноты спать легли как прежде со мной в середине, других конфигураций я больше не допускал.
Закрыв глаза, я стал уговаривать себя заснуть, выбросить из головы страшные мысли, успокоиться. Куда там. Зарина. Мое неуемное Солнышко. Как и небесное светило обжигавшая своей близостью. Иногда обжигавшая холодом. Но всегда обжигавшая. Теперь ее нет. Как в это поверить? Разве солнце может исчезнуть?
Долго я ворочался, плыл, скрипел зубами, мешал соседям и накручивал себя. Очень долго. В конце концов мы все же уснули.
Нет, это я уснул. Ненадолго. Настороженный организм среагировал на неслышное вставание Томы. Сквозь полусон глаза приоткрылись, я проследил. Обычное дело, пошла к выходу. Но это мы уже проходили.
Мое лицо обернулось в другую сторону. Смотрик на месте. Пока. Я лег на спину, рука достала до разметавшейся гривы соседа, пальцы накрутили волосы на ладонь. Пусть попробует встать незаметно.
Чувство выполненного долга подарило долгожданный покой. Наползающий тревожный сон взял свое. Но когда Тома вернулась, я ощутил нечто новое. Она вдруг притиснулась всем обжигающим фронтом. Искра настолько интимного соприкосновения потрясла и заставила съежиться, затаиться, раствориться. Девушка положила руку на мою грудь, ногу бессовестно закинула на бедро. С ума спрыгнула?!
Может, у нее приступ лунатизма? Или приняла меня за того парня? Но я не мог потушить пожар плавящегося мозга, не знающего, что делать, как делать, и делать ли Говорят, лунатиков нельзя пугать. Но если действия самого лунатика пугают до кондрашки?!
Чужие пальцы перетекли на живот. И тут мою щеку нежно лизнули.
Вскидывая руку, я совершенно забыл, что на ней намотан свалявшийся соседский локон. Парень болезненно вскрикнул, быстро переворачиваясь на спину: «Только не бейте! Не знаю, в чем виноват, но слушаю и повинуюсь!» Его вытаращенные глаза застыли в изумлении. Впрочем, открывшиеся мои тоже. Тома стояла в стороне, со сдерживаемой усмешкой качая головой. Со мной лежала Пиявка. Страстный оскал и тупой зовущий взгляд созревшей самки вопили нетерпением.
Я вырвался, лягнул, Пиявка недовольно взревела. Мой ответный рык оказался серьезнее. Не дожидаясь возможного тумака, Пиявка удрученно отползла.
Со вздохом Тома прилегла на освободившееся законное место.
Это я пригласила.
Зачем? в ступоре прошипел я.
Подарок. Ответный.
Додумалась же. Неужели настолько не знает меня? Или гормоны ударили в голову, все меряет по себе? Я отвернулся.
Зарина погибла, виновато продолжила Тома. Мне подумалось, что небольшая физическая встряска успокоит тебя, поможет забыться, пережить боль.