Поможет измена?
Ты о чем, какая измена? Кому? Той, которой больше нет?
Измена ее памяти! Я словно собрался в кулак: сжался, напрягся, смотрел исподлобья. Не смей говорить, что ее нет. Не верю. В жизни бывает все. В войну людям приходили похоронки, а потом живые солдаты возвращались домой.
Я тоже на это надеюсь. Тома погладила меня по руке. Но мой подарок от души. И от болезни души. Для тела. Для маленькой радости. К тому же Пиявка какая из нее соперница царевне? Даже в мыслях. Она животное. Какая же это измена.
Это не измена, кивнул я, но Тома не радовалась, видя странный огонь в моих глазах. Хуже. Это зоофилия!
Девушка вспыхнула:
Хочешь сказать, что я тоже это?
Говорю только за себя. А ты думай.
Тома надулась:
Пиявка настоящее животное. Хоть и ладная девка. Каюсь, была неправа. Но Смотрик другое дело. Он не зверь.
А кто? с издевкой полюбопытствовал я.
Он человек, помещенный в звериные условия. Как мы с тобой.
Ну-ну. Он тебе сам сказал?
Скажет. Я научу.
А он тебя чему?
Тома гневно сощурилась. Я снова отвернул голову.
Заснуть не получалось. В голове бил и бил неумолчный колокол: Зарина мертва. Глаза тупо смотрели в потолок. Одеревенелые мышцы вытянули организм по стойке «смирно» в лежачем состоянии. Только ручки сложить вылитый труп.
Наверное, эта недвижимость и обманула Смотрика. Как голодная мышь, с опаской и неразумным бесстрашием подбирающаяся к куску сыра, он вылез со своего места, боясь разбудить драчливого кота. Но уже не мог оставаться без сыра. Со скоростью старой улитки и грацией молодой змеи он выполз наружу, стараясь не шуршать, не шелестеть, не дышать, не жить короче, парить, растворившись в воздухе. Он крался почти незаметно. Он очень боялся делать то, что делал. Но не смог удержаться от. Вновь не притронуться к. Остаться без. Опять не пройтись по. Не смог потушить свой организм и не ломать сложившегося хрупкого равновесия. Возможно, совершил первый Поступок в своей жизни.
Сев в Томиных ногах, он испуганно лизнул тонкую щиколотку.
И ничего не произошло. Или казалось, что не произошло. Из последних сил сдерживаясь, я продолжал ритмично сопеть, давая девушке возможность реабилитироваться. Увы. Тома была сейчас не Тома, а зачарованная Спящая Красавица. Впрочем не совсем спящая. Добрый молодец сделал все, чтобы снять ненавистные чары. Она сонно заворочалась, потом чуть заметно, но так желанно и многообещающе подалась ему навстречу.
Словно божественная музыка снизошла на пугливую тень, что шарахалась от каждого вздоха. Ангельский свет рассеял мрак. Воздух заплясал искрами благословенной радости. В его мозгу что-то вспыхнуло и перегорело, инстинкт самосохранения померк. А Тома не желала выплывать из реальности сна. Не хотела понимать, где кончается сказочный туман и начинается явь. Это было сумасшествие, апофеоз победы демократии в одном отдельно взятом организме. Полный плюрализм мнений раздираемого на фракции разума, жаждущего всего и сразу. Тома не думала о будущем. Не могла думать, чтобы не разорвать мозги, выпирающие из черепной коробки, словно пена после встряхивания газировки. Типа, будущего нет, раз не приходит. Вокруг одно сплошное настоящее. Значит Значит, она в своем праве? Отказавшись от будущего, бросив его псу под хвост, чтобы заняться желанным до колик настоящим.
Нет ответа. Только мертвецкая тишина и беспокойные атакующие образы грядущего в голове и в трясущихся поджилках.
Казалось, кавалер заранее знал, что девушке нравится, а что нет. Что бросает в дрожь, а что приводит к агонизирующему выплеску-изгибу спины, что делать с ней сейчас и когда перейти к чему-нибудь новому. Такое, увы, неспроста это либо опыт, либо настоящие чувства. И если последнее
Черт подери, собаки нас тоже любят больше жизни. Но это не делает их людьми.
А Смотрик продолжал. Он был нежным, был страстным, был яростным. Его язык двигался медленно. Двигался быстро. И снова медленно. Он был неутомим и осведомленно бережен. Сладостные спазмы девушки заводили его, заставляя предпринимать что-то еще и еще. С раболепием неофита Тома отдавалась чужой неотразимой настойчивости. Я пытался уговорить себя лежать, ничего не предпринимая, и держаться, сколько смогу, пока не произойдет что-то из ряда вон. Короче, держаться, виртуально отсутствовать некоторое время, даря близкой душе возможность наслаждаться в меру сил выпавшим на ее долю капризом случая. Я ведь тоже люблю и понимаю, что значит желать. Но у меня другая ситуация.
Зубы стиснулись. Но не щелки между ресниц.
Уверившись в безнаказанности, Смотрик поднялся во всей красе, взгляд пробежался по окружающей тьме, и парень влез между торчащим камнем и девушкой, повернувшейся спиной. Мою щеку обдал жар дыхания. Сложенные перед собой девичьи руки фалангами больших пальцев упирались в лоб, а локти почти касались меня, как и колени. Неужели не видит, что я только изображаю спящего?!
Несмотря на тесноту, парень изогнулся, притискиваясь всем телом до восторга, до апогея нарастающей в геометрической прогрессии эйфории, и замер в ожидании чудовищного возмездия. Глаза зажмурились, приготовившись к худшему. Ничего не происходило. Тома не шевелилась. Я размеренно дышал высоко вздымавшейся грудью, хотя била дрожь. Коротило напряжением выжигаемые мысли. Кулаки сжимались, зубы вполне отчетливо скрежетали. Тело готово было взлететь из позиции «на спине» прямо на представлявшего угрозу нахала.
Но: стараясь о счастье других, мы находим свое собственное. Настоящая любовь к ближнему дарить ему такое счастье, которое в состоянии дать. А я не давал. Может, зря? Оставить все как есть. Не вмешиваться. Пусть будет счастлива, как хочет. Как может. Если сможет. Ведь «возлюби ближнего своего», это, прежде всего, оставь ближнего в покое.
Чужие бедра вновь поздоровались и церемонно расшаркались с пылающим организмом девушки. Смотрик за ее спиной принялся еще больше изворачиваться. «Наутилус» шарил в поисках фарватера по впадине с фьордами. Тысячи маленьких иголок пронзили вскипевшие тела, из глаз сыпались искры. Разнузданные эмоции грозили взломом застывшим в ступоре мозгам.
«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уж нет.
И увидел я, Иоанн, город Иерусалим новый, сходящий от бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего.
Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет. И не войдет в него ничто нечистое. И голос сказал мне: свершилось!»
Свершилось?! Еще нет. В разверстые ворота храма стучался странник, жаждущий приюта в святой обители, мечтавший молиться в блаженстве стен двуглавого собора, в тишине залов с высокими куполами. «Се стою у двери и стучу. Если кто услышит голос мой, войду к нему и буду вечерять с ним»
Боже, прости за святотатственные сравнения, грешен, но только невообразимой возвышенностью сейчас можно свести на нет низменность момента и вернуть мозги в разумные берега, ведь: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать, время плакать и время смеяться, время разбрасывать камни и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий»
Время уклоняться, оно пришло. Я повернул лицо к девушке:
Не надо, Тома. Подумай, что ты собираешься сделать.
Моя мольба не была услышана. Тома была рядом, но была далеко. В застывших глазах гулял ветер.
Грр! Не выдержав, я вскочил в боевую стойку, защищая то, что сама Тома защищать не хотела.
Смотрик в панике отскочил.
Гррр! пошел я на него.
И он сбежал. Позорно виляя и вскидываясь. Забился в свой прежний угол, не борясь и не возражая.
Фильм Томиного восприятия пошел трещинами. Замелькали неправильно смонтированные кадры, и реалии прорвались сквозь заманчивые образы, унесшие в соблазнительное небытие.
Вот пущай он, паразит, по морям и егозит, нам с тобою эту харю больше видеть не грозит, отчего-то вспомнил я Леонида Филатова.
С намеком. Что больше не потерплю.
Растерянно-моргающая, отводящая взор девушка сжалась в клубок. Потом шумно выдохнула и вдруг с уморительной укоризной процитировала оттуда же:
Ну, случайно, ну, шутя, сбилась с верного путя. Дак ведь я дитя природы, пусть дурное, но дитя!
Не в бровь, а в глаз. Даже не в глаз, а в мозг. Браво, первая валторна.
А полезешь на рожон выну саблю из ножон! тут же откликнулся я. Ты хотя мне и подруга, а порядок быть должон.
Сдаюсь. Спорить с тобой все равно, что играть на скрипке в присутствии Страдивари.
Вот и не спорь, разрешил я. Кстати, ты, наверное, имела в виду Паганини.
Какая разница.
Ну-ну.
Грустно помолчали. Тома перебирала пальцами, ее глаза, остановившись, глядели, не видя. Сердце бурно билось, переживая недавнее.
Не обижайся на меня, покаялся я. Не могу по-другому. Это неправильно.
Томины пальцы нащупали мои и крепко сжали.
Это ты не обижайся. Я словно не я. Не знаю, что на меня нашло.
Еще недавно ты была почти влюблена в Шурика, сказал я, вновь склонившись к пылающему трепещущему ушку.
Почти не считается.
Значит, сейчас не почти?
Ее бровки хмуро сдвинулись:
Сейчас другое.
Гормоны, примирительно сказал я, найдя слово для этого «другого».
Тома съежилась. Промолчала.
Больше не сказали ни слова.
Глава 8
Несколько дней мы жили как в бреду. Отъедались поздними ягодами и корнеплодами. Худые как спички, с выпирающими ребрами, набрасывались на любую пищу, которая не успевала убежать, хрустели странной мелкой саранчой, чавкали дождевыми червями. Кто сказал, что это невкусно?! Вас бы в гости к людоедам. Или предпочитаете сырое сердце, дергающееся в руке как только что пойманная рыбка?
Прошло очередное полнолуние. По моим расчетам, наступил ноябрь. Тома присмирела, на Смотрика глядела уничижительно, если вообще глядела. Тот делал робкие попытки приблизиться, но девушка их гордо пресекала. Хотя взгляд допускал возможность прощения. Был бы тот не настолько труслив
Прошло очередное полнолуние. По моим расчетам, наступил ноябрь. Тома присмирела, на Смотрика глядела уничижительно, если вообще глядела. Тот делал робкие попытки приблизиться, но девушка их гордо пресекала. Хотя взгляд допускал возможность прощения. Был бы тот не настолько труслив
Труслив? Больше подходит слово «осторожен». Когда припрет, от парня можно ждать любого сюрприза.
В далекие походы стая пока не ходила, достаточно уставала в ближних. Более теплый климат давал о себе знать: ни зелень с деревьев не облетала, ни трава не желтела. Сквозь старую, пожухшую, упорно лезла молодая. Плоды на деревьях тоже не кончались, менялись только их виды. Одно отходило, наступал сезон другого.