Сказал и такое впечатление будто кнутом щелкнул. Кланявшихся девок словно ветром сдуло кто к сараям бросился, кто в дом, кто на конюшню. Всем дело нашлось а как же!
Господине, Демьянку-то умника, в горницу его привести или в сарае оставить?
Демьянку? не сразу понял Ремезов. Какого еще Демьянку?
Ну, что в сарае-то
А-а-а! Ну, пусть в горницу. Посмотрим, что за умник?
Павел в любую секунду ожидал возвращения, казалось, осталось лишь только закрыть глаза и открыть их уже в мансарде, в лаборатории
Молодой человек даже головой покачал, смежил веки Нет! Никуда его сознание не перемещалось Час уже, никак не меньше! Целый астрономический час. Несомненно, это был, конечно, крупный успех, однако вот чувствовалось в новой «шкуре» как-то не очень уютно. Тогда уж лучше в «комсомольце» бы долго так «посидеть» особенно с той девушкой А тут тут как-то совсем уж убого да грустно. И жили же людишки раньше ужас какой-то и мрак.
Велишь ли в горницу кваску, господине? помогая раненому подняться по крыльцу, залебезил тиун. Или, может, обед подавать?
Пока, думаю, и кваском обойдусь.
Ремезов и в самом деле не хотел есть, а вот выпил бы чего-нибудь с удовольствием в горле-то после всех перипетий пересохло до ужаса.
Пива-то нет у вас?
Прикажешь, господин сварим! Михайло-тиун обернулся на крыльце. Эй, девки! Пиво варити готовьтеся, солод-ячмень самый лучший берите.
Павел тоже застыл на высоких ступеньках, с любопытством озирая вотчинный двор, огражденный покосившимся частоколом. Двор как двор, правда, на редкость запущенный и убогий: все кругом серое, приземистое, народ в рванье бродит, свиньи и те вон какие-то поджарые, тощие, не свиньи собаки охотничьи. Да-а, бедноватый колхоз, говорить нечего.
Господский дом, куда сейчас и поднимался Павел, тоже не производил особенно благоприятного впечатления, больше напоминая не жилище именитого вотчинника, а заброшенный сельский клуб в дальней забытой богом деревне. Какой-то неуютный, сложенный по-простому, без всякой выдумки и затейливого деревянного узорочья. Оконца маленькие, словно бойницы, да и никаких труб над крышею не наблюдалось, похоже, печка-то топилась по черному. Точнее сказать печки, домишко-то казался довольно просторным в две избы, с пристроенными меж ними сенями, куда и вело крыльцо. Ну, клуб он и есть клуб, наверно, немцы пленные строили Тьфу ты! Какие, к черту, немцы?!
Отдохнути желаешь, господине? забежав вперед, тиун самолично распахнул перед своим господином двери.
Желаю, входя в просторную горницу, усмехнулся Павел. Квасу только не забудь.
Обедати, господине, когда прикажешь?
Как проголодаюсь, так и прикажу.
Поклонившись, тиун вышел, тщательно затворив за собой дверь. Горница неожиданно оказалась светлой, да и не горница это была, а светлица летнее не отапливаемое помещение с большими относительно большими окнами, затянутыми бычьим пузырем, что ли? Ремезов подошел поближе, потрогал свинцовый переплет Слюда, однако, до стекла местный боярич еще финансово не дорос, и вряд ли когда-нибудь дорастет не того калибра вотчинник, судя по двору из тех, что в Польше прозывали «загоновой» (самой-самой бедной) шляхтой. Здесь же таких землевладельцев именовали просто «вольными слугами» или уж совсем нищих «слугами под дворскими». Низшее феодальное сословие, несущее службу за землю предтеча будущих помещиков. И этот вот молодой товарищ, в чьем теле сейчас оказался Павел, тоже из таких русский «загоновый шляхтич».
Ремезов, хоть и был технарем, все же работал на стыке наук, и кое-какие исторические сочинения почитывал, хотя историком, естественно, себя вовсе не считал. Так, кое-что знал, помнил Рядович Михайла этот вот работал на феодала по договору «ряду», в данном случае исполняя обязанности старшего по усадьбе тиуна, или, говоря на французский манер мажордома. Кроме рядовичей, на усадьбе еще имелись закупы люди, отрабатывавшие долг, а также еще и обельные холопы, и челядь по своему статусу похожие на домашних рабов, точнее, челядь те домашние, а холопы работали в поле, потому у остальных зависимых крестьян смердов отработок на хозяйской запашке (барщины) по сути и не было (хватало и холопов), только оброк да повинности ремонт дорог, строительство частокола, извоз и все такое прочее.
Немного постояв у окна, молодой человек прилег на широкое ложе, накрытое мягкой медвежьей шкурой, и задумчиво посмотрел на поддерживающие крышу стропила, пахнущие смолою, чистые ведь печки в светлице не полагалось.
Пол был настелен солидный, из толстых досок, и тоже чистый добела выскобленный, кроме ложа, у дальней стены стояла основательная лавка, а близ длинного, ничем не покрытого стола небольшие скамейки. В углу, на железном поставце светец для лучины, а под ним кадушка с водою. От пожара.
Да-а-а даже на свечках экономил, то же еще «боярич»! Вот уж действительно загоновый.
Однако, а который сейчас час? Судя по солнышку, три, а то и четыре Господи! Вот это да, вот это эксперимент затянулся, жаль только, что в сей неуютной эпохе Ремезову было как-то не особенно интересно. Что тут делать-то? Скорей бы назад, в мансарду! Да, по всем канонам, уже давно было бы пора и все же до сих пор Павел оставался в чужом теле. Почему так? А поди, пойми Ничего, потом разберемся.
В дверь поскреблись, осторожно так постучались.
Войдите, не заперто! крикнул с ложа Павел. Да входите же, говорю.
Переступив через порог, первым, поклонившись, вошел тиун Михайло, за которым показались еще двое парней, тащивших какую-то широкую скамью, словно тут скамеек мало было. За парнями, низко поклонившись, вошел коренастый и широкоплечий детина с черной бородищей до пояса и большим кнутом в руках, уже за ним дюжие слуги ввели совсем юного парнишку, светловолосого, худенького, с бледным лицом, в рваной, окровавленной местами, рубахе.
Прям сейчас пытать зачнем, господине? еще раз поклонившись, деловито осведомился бородач.
Как его называл тиун? Окулко-кат, кажется То еще прозвище даже не прозвище профессия!
Не успел Павел и слова сказать, как с паренька сорвали рубаху, разложив несчастного на специально принесенной скамье
Эй, эй! вскочив, замахал руками Ремезов. А ну-ка, пошли все прочь! Прочь, я сказал! И скамейку эту поганую забирайте.
Так, господине, мне его так и пытати? ничуть не удивившись, деловито осведомился Окулко-кат. Только начал, два удара едва успел, а ты наказывал дюжину. Али больше уже?
Прочь, сказал! Павел остервенело притопнул ногою. Достали уже, садисты чертовы! Квасу бы лучше принесли.
А квасок уже девки тащат, кланяясь, ласково улыбнулся тиун. Умника-то забрать
Нет! Здесь оставьте.
Ага, господине и кнут.
Да подавились бы вы кнутами своими! рассвирепел Ремезов, которого уже по-настоящему раздражала вся эта нелепая ситуация. Непонятно сказано? Во-он!
Все наконец-то вышли кроме испуганно моргавшего парнишки этого, как его Демьянки Умника.
А ты что встал? Садись вон, на скамейку, сверкнул глазами молодой человек. Что-то квас не несут
Несут, господине, осмелился подать голос мальчишка. Девки-то в дверь давно стучатся.
Стучатся? Павел удивленно приподнял левую бровь. Чего ж я не слышу-то? Впрочем, слышу словно мыши скребут.
Они, господин, громче и не смеют.
Кто не смеет, мыши или девки? А, черт с ними со всеми! Да где ж там мой квас?
Отрок проворно распахнул дверь, и в светлицу тотчас же ввалились две замарашки-девчонки одна несла в руках большой кувшин, по всей видимости с квасом, другая большой поднос с пирогами.
Заодно и поедим, увидав пироги, пошутил Ремезов. А то когда еще у них тут обед.
Девушки, поклонившись в пояс, ушли, и Павел поманил пальцем парнишку:
Садись вон, на скамейку, в ногах правды нет. Да рубаху-то надень, за столом все-таки. Ну, чего ждешь-то? Садись, кому сказано? Пироги бери, наливай квас Да не стесняйся ты, парень! Как тебя
Девушки, поклонившись в пояс, ушли, и Павел поманил пальцем парнишку:
Садись вон, на скамейку, в ногах правды нет. Да рубаху-то надень, за столом все-таки. Ну, чего ждешь-то? Садись, кому сказано? Пироги бери, наливай квас Да не стесняйся ты, парень! Как тебя
Демьянко Умник, качнув головою, отрок опустил глаза.
Белобрысый, худой, смуглый или, скорее грязный он чем-то напоминал беспризорника из кинофильма «Путевка в жизнь». Напоминал, да причем Ремезов точно помнил, что никогда такой фильм не смотрел! Как не читал и повесть Франсуа Мориака «Мартышка», персонажа которой почему-то напоминал Демьян.
А, ладно после во всем разберемся, дома.
Ты почему Умник-то? хлебнув квасу, осведомился молодой человек.
Парнишка, поспешно вскочив, принялся кланяться, и Павлу пришлось прикрикнуть:
Хватит! Хватит, я сказал! Садись и сидя рассказывай.
Так, господине ты, верно, ведаешь.
Ведаю! Ремезов раздраженно пристукнул ладонью по столу, от чего его юный собеседник дернулся, словно бы получив удар по лбу. Но от тебя все хочу услышать. Говори!
Язм, господине, крылья сладил думал полететь, яко птица, опустив голову, прошептал подросток.
Крылья? Павел едва не поперхнулся квасом. Из чего ж ты их сладил?
Прутья ивовые лыком обвязал да обтянул кожей.
А кожу откуда взял?
Демьянко опустил голову еще ниже и замолк.
Ну? нетерпеливо спросил Ремезов. Украл так и скажи, значит, за кражу тебя сейчас и били, а вовсе не за то, что полетать вздумал!
Не украл, господине, по щекам парнишки потекли слезы. Просто взял хотел вернуть, как полетаю. Крылья бы разобрал и
Ну, ладно, ладно, молодой человек устыдился собственного поведения, ишь ты, учинил тут допрос. В конце концов, какое ему дело-то украл тут кто-то что-то или не украл.
Так полетал?
Немножко, смущенно кивнул собеседник. С горки разбежался, подпрыгнул аршинов пять пролетел, а потом в крапиву.
В крапиву, передразнил Павел. Аршинов пять и без крыльев пролететь можно особенно когда пьяный, в овраг да кубарем.
А кожу я бы Никите-кожемяке вернул, ты, господине, не думай! Просто не успел увидали все, налетели
Налетели Родители-то твои кто?
Так ить, господине в мор еще сгинули, летось с десяток назад. Меня бабка Филимона, царствие ей небесное, взращивала.
Ладно, иди покуда, подумав, «боярич» махнул рукой. Да! Тиуна ко мне покличь!
Поспешно вскочив на ноги, Демьянко поклонился и выбежал прочь.
Михайло-рядович явился в тот же миг скорее всего, под дверью, собака, подслушивал. Впрочем, черт с ним
Вот что, Михаил, глядя в окно, задумчиво произнес Ремезов. Ты паренька этого, Демьяна, не трогай такой тебе будет мой наказ. И кату скажи!