Первый след.
Правда, в Америке след этот сразу будет опошлен рекламой. Многие озабоченные прибылью компании назовут в честь него себя и свои продукты. Этот след что понятно даже ребенку превратится в выигрышную приманку для покупателя.
Приманка для покупателя.
Но следу может и повезти. Он вполне способен превратиться в святыню. «Дорогу осилит идущий», гласит старая пословица. Может, Создатель действительно хочет, чтобы мы одолели более долгий путь, чем тот, что прошли до сих пор. И он хочет укрепить наши нервы и развить воображение. Excelsior!
Excelsior!
Хотя я и предпочел бы так не думать, и вот по какой весьма простой причине: земляне, которые чувствовали, что Создатель действительно хочет, чтобы они что-то совершили по его воле, ведут себя, как правило, тупо и жестоко.
О чем тут говорить!
Молодой землянин мужского пола из Америки на днях остановился возле моего дома, чтобы поговорить о моей книге, которую прочитал. Он сын недавно умершего алкоголика-бродяги из Бостона. Этот парень собирался в Израиль, что-то там искать, хотя евреем не был. Сказал же он, что его поколение первое, которое верит в то, что у него нет будущего. Подобные утверждения я слышал и раньше.
Нет будущего.
Как вы можете так говорить, спросил я, когда американская космическая программа развивается так успешно?
Парень ответил, что и у этой программы нет будущего, поскольку планета, на которой она развивается, подвергается уничтожению. Именно в тот день газеты сообщили, что два старых корабля класса «Либерти» должны были быть затоплены в Атлантическом океане с многотонным грузом нервно-паралитических газов на борту. Озеро Верхнее, единственное чистое из Великих озер, используется как сточная канава для таконитовых отходов заводов, расположенных в Дулуте. Объем двуокиси углерода в атмосфере, сообщил этот парень, с начала индустриальной революции вырос на 15 процентов, а дальнейшее увеличение его количества превратит мир в теплицу, где мы все зажаримся. Противоракетные системы, которые, конечно же, будут построены, в кооперации с вражескими системами, а также интегрируя фантастические возможности радаров, спутников и компьютеров, превратят всю планету в бомбу, способную взорваться от малейшего дуновения ветерка.
Бомба.
Если вы действительно верите во все эти ужасные вещи относительно нашей планеты, сказал я, то как вы можете жить?
Живу, как и все, день за днем, ответил он. Путешествую. Читаю.
Бомба.
Если вы действительно верите во все эти ужасные вещи относительно нашей планеты, сказал я, то как вы можете жить?
Живу, как и все, день за днем, ответил он. Путешествую. Читаю.
Девушки с ним никакой не было. Его Евы.
Его Евы.
Я спросил парня, что он читает, и он достал из рюкзака книгу. Это была «Музыка сфер» Гая Мерчи (издательство «Хогтон Миффлин», 1961). Об этой книге я кое-что знал. Мерчи писал о времени для одной из моих книг:
Иногда мне кажется, что человечество неверно поняло саму проблему смерти и бессмертия. Вопрос в том, не является ли сама смерть человека иллюзией, которая, в свою очередь, есть форма бессмертия? Получив в свое распоряжение лишь ограниченное количество «лет», мы не замечаем, что эти годы охватывают все существующее для нас время, то есть никогда не заканчиваются.
Я попросил своего гостя показать мне пассаж, который в этой книге понравился ему более всего. Вот он:
Получается, что между нами и Грядущим Царством располагается только иллюзия пространства-времени. Конечно, я не могу вытянуть руку и прикоснуться к нему, но могу сделать это в своем воображении почувствовать его приближение. И я способен увидеть красоту и порядок этого Царства, и главным образом красоту и порядок музыки. И я слышу в действительности музыку сфер.
Обращение к Американскому физическому обществу[2]
Мой единственный брат специалист по физике облаков. Он на девять лет старше меня и в юности представлял для меня источник вдохновения. В те годы брат работал в исследовательской лаборатории компании «Дженерал электрик» в Скенектади. Одно время коллегами Бернарда были Ирвинг Лэнгмюир и Винсент Шэффер, и они вместе разрабатывали методики осаждения дождевых и снежных облаков с помощью сухого льда и йодистого серебра.
В Скенектади мой брат был известен тем, что в его лаборатории царил жуткий беспорядок. К нему регулярно приходил сотрудник службы безопасности, умолял его расчистить очередное гиблое место, устроенное где-нибудь в углу, на что однажды Бернард заявил, показывая на собственную голову:
Если вы считаете, что в лаборатории у меня беспорядок, то что вы скажете об этом?
Вот за это я его и люблю. Мы любим друг друга, хотя он физик, а я гуманист.
Я польщен тем, что в своей программе вы назвали меня гуманистом. Сам я всегда считал себя параноиком, человеком эмоционально неадекватным, который зарабатывает на сомнительную по качеству жизнь своими психическими заболеваниями. Авторы художественной литературы обычно психически не самые здоровые люди.
Многие из вас преподают физику. Я тоже преподавал, но только литературное творчество. И часто недоумевал: что я делаю, зачем я это преподаю, если в нашей долине слез потребность в литераторах ничтожно мала? Полезность искусства вот проблема, которая всегда ставила меня в тупик (исключением было, правда, искусство интерьера). Единственная внятная теория об этом, какую я мог составить, это теория искусства как канарейки-в-угольной-шахте. Эта теория утверждает, что люди искусства важны для общества по причине своей чувствительности. Они даже сверхчувствительны, падают лапками кверху как канарейки в наполненных ядовитым газом шахтах задолго до того, как более грубые типы людей осознают, что обществу угрожает опасность.
Самое полезное, что я мог бы сделать перед своим приходом на эту встречу, упасть кверху лапками. Правда, писатели и художники ежедневно тысячами делают это, и никто не обращает малейшего внимания.
Если хотите, чтобы о вашей профессии высказался кто-нибудь со стороны, то вы выбрали не того человека. У меня примерно такое же образование, как и у вас. В колледже я изучал химию. Х. Л. Менкен начинал как химик. Г. Дж. Уэллс тоже. Отец сказал мне, что поможет платить за колледж только в том случае, если я буду изучать что-нибудь серьезное. Это было в конце тридцатых годов. Журнал «Ридерс дайджест» в те годы вовсю расписывал чудеса, которые германцы совершали в области химии. Она была наукой будущего. Как и немецкий язык. Поэтому я отправился в Корнелльский университет изучать химию и немецкий.
Вообще-то, как писателю мне повезло, что в колледже я изучал точные науки, а не английский и литературу. Рядом со мной не было доброго профессора словесности, который объяснил бы мне, насколько ужасна моя писанина. И не было профессора, который мог бы силой заставить меня читать то, что нужно. Поэтому чтение и письмо являлись для меня чистым удовольствием. «Госпожу Бовари» я прочитал только в прошлом году. Это очень хорошая книга. Я давно слышал об этом.
Вообще-то, как писателю мне повезло, что в колледже я изучал точные науки, а не английский и литературу. Рядом со мной не было доброго профессора словесности, который объяснил бы мне, насколько ужасна моя писанина. И не было профессора, который мог бы силой заставить меня читать то, что нужно. Поэтому чтение и письмо являлись для меня чистым удовольствием. «Госпожу Бовари» я прочитал только в прошлом году. Это очень хорошая книга. Я давно слышал об этом.
В дни своего студенчества, проведенные на химическом факультете, я был настоящий технократ. Искренне верил, что ученые загонят бога в угол и сфотографируют его на пленку «техниколор» уже в 1951 году. Я издевался над своими товарищами по студенческому братству, тратившими свою энергию на такие пустые предметы, как социология, государственное управление и история. И конечно, литература. Я говорил им, что вся власть в будущем будет сосредоточена в руках химиков, физиков и инженеров. Мои товарищи по братству больше меня знали о будущем и власти. Сегодня они богаты и во власти. Все они стали юристами.
Вы пригласили меня как писателя. Писателя немолодого: мне сорок шесть лет, и я уже вижу свой закат. В моем возрасте Скотт Фицджералд уже умер. Как и Антон Чехов. Как и Д. Г. Лоуренс, а также Джордж Оруэлл, человек, которым я восхищаюсь больше, чем всеми прочими людьми. Физики, в общем и целом, живут дольше, чем писатели. Коперник умер в семьдесят, Галилей в семьдесят восемь, Исаак Ньютон в восемьдесят пять. Они смогли прожить так долго еще до чудесных открытий современной медицины. Подумайте только, как долго они прожили бы, если бы им трансплантировали сердца!
Вы назвали меня гуманистом. Я кое-что читал о гуманизме и понял, что гуманист это человек, интересующийся человеческими существами. Мой пес гуманист. Его зовут Сэнди. Он овчарка, и для него, как овчарки, это имя унизительно. Но уж так получилось.
Однажды, когда я преподавал литературное творчество в Университете штата Айова, я вдруг осознал, что Сэнди никогда не видел большое плотоядное животное. Я подумал: если я ему что-нибудь такое покажу, он от восторга потеряет сознание! Я взял собаку в маленький зоопарк, где в клетке жили два черных медведя.
Эй, Сэнди! сказал я по пути в зоопарк. Сейчас ты кое-что увидишь. И кое-что унюхаешь!
Но эти медведи, хотя они находились от нас на расстоянии всего в три дюйма, совершенно не заинтересовали Сэнди. Вонь от них была такая, что сознание едва не потерял я сам. Но Сэнди их, кажется, даже не заметил. Он был занят. Разглядывал людей.
Большинство людей также интересуются людьми. По крайней мере, этот опыт я вынес из своих писательских игр. Поэтому мы поступили очень умно, послав на Луну людей, а не приборы большинство людей приборами не интересуются. Одна из истин, которую я изрекаю перед начинающими писателями, такова: «Если вы описываете пейзаж, городскую сцену или море, всегда расположите где-нибудь человеческое существо. Почему? Потому что читают вас люди, а им больше всего интересны другие люди. Люди гуманисты, по крайней мере в своем большинстве».
Незадолго до того, как я отправился из Кейп-Кода на эту встречу, я получил следующее письмо:
Уважаемый мистер Воннегут!
Я заметил объявление о публичной лекции «Добродетельный ученый», которую вы прочитаете в нью-йоркском отделении Американского физического общества. К сожалению, в этом году я не смогу посетить заседание общества. Тем не менее, как физик-гуманист, я был бы признателен вам за печатный экземпляр лекции. Заранее благодарю.
Искренне, ДЖОРДЖ Ф. НОРВУД-МЛ. Ассистент кафедры физики, Университет штата Майами, Корал-Гейблс, Флорида.
Если ассистент Норвуд действительно физик-гуманист, то он являет собой воплощение моего представления о добродетельном физике. Добродетельный физик это физик-гуманист. Кстати, быть физиком-гуманистом отличный способ получить две Нобелевские премии вместо одной. Как работает физик-гуманист? Он наблюдает за людьми, слушает их, думает о них, желает добра им и их планете. Никогда намеренно не причинит людям вред. И он не станет помогать политикам или военным, если те хотят причинить вред людям. Если он откроет технологию, которая будет вредна для людей, то никому о ней не расскажет. Он знает, что ученый может быть соучастником самых ужасных убийств. Это же так просто. И так ясно!