Нет, мне бы никогда это не сделать самой, ответила она. Каждое утро ей помогали родственники. На это уходил целый час.
Родственники.
Розмари была хорошенькая, невинная пышечка, впервые в жизни оказавшаяся в столице. Ее деревню пока не сожгли и разграбили, родственников не разнесло ветрами войны по всей стране. В комнате царил мир и изобилие.
Мне кажется, мы самые счастливые люди в Биафре, улыбнулась она.
Розмари еще сохранила в себе детскую пухлость.
Сейчас, когда я пишу эти строки, по радио передают, что, когда нигерийцы захватили город, было много случаев изнасилования, и одну женщину, которая сопротивлялась захватчикам, они облили бензином и подожгли.
Сейчас, когда я пишу эти строки, по радио передают, что, когда нигерийцы захватили город, было много случаев изнасилования, и одну женщину, которая сопротивлялась захватчикам, они облили бензином и подожгли.
Я лишь однажды плакал по Биафре через три дня после возвращения, в два часа ночи. Полторы минуты издавал гротесковые лающие звуки вот и все.
Мириам говорит, что она еще не плакала. Она достаточно закалена.
Вэнс рыдал один раз, но еще в Биафре. Маленькие дети ухватились за наши пальцы и перестали плакать. И тогда расплакался Вэнс.
В общежитии жили раненые солдаты. Покидая комнату Розмари, я споткнулся на пороге, и раненый солдат, лежавший в коридоре, радостно произнес:
Мне очень жаль, сэр!
Это было формой вежливости, которую я не встречал за пределами Биафры. Когда случалось мне сделать что-нибудь нелепое или неловкое, биафрианцы говорили: «Мне очень жаль, сэр!» И им было искренне жаль. Сказавший это был на моей стороне, а на противоположной находилась враждебная нам Вселенная, полная мин-ловушек.
В коридор вышел Вэнс и уронил колпачок от камеры.
Мне очень жаль, сэр! вновь произнес солдат.
Мы спросили его, ужасна ли жизнь на фронте.
Да, сэр, ответил солдат. Но ты напоминаешь себе, что ты храбрый солдат Биафры, и остаешься в окопе, сэр.
В тот же вечер в нашу честь дал обед министр образования доктор Ифегву Эке и его жена. Они были женаты всего четыре дня. У него была степень доктора Гарвардского университета. У нее докторская степень Колумбийского. На обеде присутствовали еще пять гостей. У них у всех также были докторские степени.
Мы сидели в бунгало. Шторы были задернуты. В комнате стоял современный датский сервант, на котором были расставлены оригинальные африканские резные скульптуры. Был здесь и стереофонический проигрыватель размером с товарный вагон, который играл музыку Мантовани. Помню, что-то сентиментальное, кажется, «Рожденный свободным».
Подавали канапе и немного бренди чтобы развязались языки. На обед был фуршет, включавший в себя мясо маленькой местной антилопы. Все было ужасно, как обычно на подобных вечеринках: гости говорят о чем угодно, но только не о том, что у них на уме.
Справа от меня сидел доктор С.Дж. С. Куки, получивший ученую степень в Оксфорде. Теперь он управляющий провинцией Опобо. Доктор Куки изможден до крайности. Глаза его постоянно красны. Провинция Опобо перешла в руки нигерийцев несколько месяцев назад.
Прочие гости весело щебетали, а я подыскивал тему, которая позволила бы и нам с доктором Куки вволю поболтать. Но все, о чем я мог подумать жуткая реальность сегодняшнего дня. А не спросить ли мне доктора, не была ли причиной тому, что нигерийцы убили так много биафрианцев, заносчивость местных интеллектуалов? Хотелось также спросить, а не глупо ли я поступил, поддавшись обаянию генерала Оджукву? Не является ли он еще одним несгибаемым вождем, чья слава и святость сияют тем ярче, чем больше людей умирают с его именем на устах?
Но я превратился в кусок бетона как и доктор Куки, промолчавший весь остаток вечера.
После вечеринки мы немного выпили в комнате Мириам. Дизельный генератор, освещавший Оверри, на ночь отключили, и мы зажгли свечу.
Мириам не преминула прокомментировать мое поведение на вечеринке.
Мне очень жаль, отпарировал я, но я приехал в Биафру не канапе есть.
Что мы ели в Биафре? Как у гостей правительства, у нас имелось мясо, батат, а также супы и фрукты. Это обстоятельство меня смущало. Когда к нам подходил трупного вида нищий и мы говорили ему, что еды у нас нет, это было неправдой. Еда у нас была, и много. Но в наших желудках.
Тем же вечером в дверь Мириам постучали, и вошли трое мужчин. Мы удивились. Одним из вошедших был генерал Филип Эффионг, второй по забавности человек в Биафре. С ним находился помощник, который был так трепетно предан своему начальнику, что отдавал ему честь десять раз в минуту, хотя генерал и просил его не делать этого.
Третьим был опрятный и учтивый гражданский в белых брюках, сандалиях и малиновой рубашке дашики. Звали его Майк Икензе, и он являлся личным пресс-секретарем генерала Оджукву.
Молодой генерал был возбужденный, весь какой-то перекошенный, хулигански-дерганый, вдребезги пьяный. Так он встретил ужасные новости с фронта. Почему он пришел к нам? Догадываюсь: своим людям он не мог сказать, насколько плохо обстоят дела, но перед кем-то должен был выговориться! Единственными иностранцами были мы, и он говорил с нами три часа. Нигерийцы прорвали все фронты. Они быстро продвигались вперед, разрезая точку Биафры на десятки точек вообще микроскопических. Внутри же этих последних, в джунглях, прятались десятки тысяч биафрианцев, которые ничего не ели две недели.
Что сталось с храбрыми солдатами Биафры? От голода у них кружилась голова. Удары снарядов парализовали их. Они оставили свои окопы и шатаясь бродили по округе. Генерал Эффионг воздел руки к небу.
Все кончено! воскликнул он и рассмеялся смехом почти дьявольским. Если Биафра станет маленькой сноской на странице современной истории, пусть эта сноска гласит: «Они пытались построить первое современное государство на африканской земле и потерпели неудачу».
Сердце его было разбито.
Весь остальной мир думает, будто Нигерия не сделает ничего плохого, продолжил он. Обещаю вам: Нигерия так разочарует этот остальной мир, что он преодолеет шок, когда на землю придет новое поколение.
Конечно, он был неправ. Мир так же успешно противостоит шокам, как самоуплотняющийся бензобак.
Выстрелов мы не слышали до следующего утра. В пять часов на юге четыре раза прогремел гром. Гром был делом рук человеческих. Но ни один снаряд не упал там, где находились мы. Птицы прекратили щебетать. Прошло пять минут, и они вновь принялись за свое.
Правительственные офисы были пусты, бунгало тоже. Мы ждали доктора Уначукву, который должен был отвезти нас в аэропорт Ули только так можно было покинуть страну. Простые люди оставались в городе они покупали, продавали, просили милостыню, делали друг другу прически.
Они тоже перестали разговаривать, услышав выстрелы. Со своего крыльца мы увидели, как жители вышли на улицу, уложив на головы пожитки. Не произнося ни слова, они потянулись из Оверри, прочь от выстрелов.
Доктор Уначукву, официальный представитель принимающей стороны, все не приходил. Оставаться в Оверри становилось страшновато. Орудий мы больше не слышали. Мудрым они уже сказали все, что нужно.
Дизельный генератор работал. Это еще она вещь о гибнущих городах, которую я узнал: хочешь обмануть врага, оставляй свет включенным.
Наконец явился доктор Уначукву. Ему хотелось побыстрее уехать, но он не прекращал улыбался. Доктор сидел за рулем своего «Мерседеса», заднее сиденье у которого было завалено коробками и чемоданами. Сверху поклажи лежал восьмилетний сын доктора.
Все это я написал очень быстро. Теперь понимаю, что не выполнил своего обещания и говорил не о величии народа Биафры, а о той жалости, какую к нему испытывал. Я оплакивал детей. Рассказал о женщине, которую облили бензином.
Что до величия нации, то, наверное, это истина, что все нации велики и даже божественно велики в момент своей гибели. Прежде биафрианцы никогда не сражались. На сей раз они воевали достойно. Сражаться в будущем не будут.
Они никогда не сыграют «Финляндию» на своей древней маримбе.
Мир вам.
Мои соседи спрашивают меня, что они могут сделать для Биафры сейчас. Интересуются, что могли бы сделать для Биафры раньше.
Я отвечаю:
Ничего. Это внутреннее дело Нигерии, и вы можете по этому поводу только горевать.
Тогда они спрашивают: а не следует ли им ненавидеть нигерийцев, чтобы, так сказать, соответствовать моменту?
И я говорю:
Нет.
Обращение к выпускному классу колледжа Беннингтон, 1970 год
Надеюсь, вы будете по-настоящему рады, когда станете частью образованной Америки. Что касается меня, то мне в этом постоянно отказывали.
Как я недавно заявил на праздновании Дня земли в Нью-Йорке, законченных пессимистов нечасто приглашают произносить речи ранней весной. Я давно предсказывал, что все будет очень плохо; так и получилось.
Главная проблема, как мне кажется, заключается в том, что большинство людей, которые управляют нами, кто распоряжается властью и нашими деньгами, юристы и военные. Юристы предпочитают забалтывать все наши проблемы. Военные хотят, чтобы мы определились с тем, кого считаем плохими парнями, чтобы они пустили им пулю в лоб. Но это не лучшие решения, особенно в том, что касается очистки канализации или контроля за уровнем рождаемости.
Я требую, чтобы администрация колледжа Беннингтон организовала здесь пункт подготовки офицеров-резервистов. Необходимо знать о военных как можно больше, поскольку в их руках много власти и большие деньги. Большой ошибкой является то, что военных удаляют с университетских кампусов и помещают в такие гетто, как Форт-Беннинг и Форт-Брэгг. Пусть делают то, чем они так гордятся, среди образованных людей.
Когда я учился в Корнелльском университете, более всего стимулировало меня к размышлениям то, что я узнал именно в таком пункте подготовки. Это были правила обращения с оружием, маршировка на плацу, как со мной разговаривали офицеры. Поскольку в университете я прошел курс военной подготовки, в конце Второй мировой войны меня сделали капралом. После войны, как вам известно, я прилично заработал на своем пацифизме.
Когда я учился в Корнелльском университете, более всего стимулировало меня к размышлениям то, что я узнал именно в таком пункте подготовки. Это были правила обращения с оружием, маршировка на плацу, как со мной разговаривали офицеры. Поскольку в университете я прошел курс военной подготовки, в конце Второй мировой войны меня сделали капралом. После войны, как вам известно, я прилично заработал на своем пацифизме.