Глава 7
Лесогорск, наши дниУтром автобус вез журналиста в Березки, и, вопреки унылым мыслям, он любовался пейзажем за окном. Дорога серой змеей извивалась среди зеленого лесного коридора. Высокие сосны вершинами упирались в небо, не давая солнцу проникнуть во влажную чащу, широкие озера с синей водой, заросшие осокой и камышом, вновь будили желание прокатиться на лодке, серые огромные валуны причудливой формы такие он видел только в Карелии служили гранитной набережной для быстрых речушек. Природа дарила успокоение, вызывала восхищение, и Виталий, забыв обо всем на свете, наслаждался ею, пока автобус не притормозил у указателя «Березки». Подхватив спортивную сумку, молодой человек зашагал по протоптанной тропинке к ближайшей избе, ничем не отличавшейся от своих почерневших соседей. В огороде копалась какая-то женщина, возраст которой с ходу определить было довольно трудно.
Извините, Рубанов оперся на плетень, тут же издавший жалобный скрип, не подскажете, где проживает Василий Петрович Пахомов?
Женщина оторвалась от своего занятия, поправила седую прядь волос, выбившуюся из-под черного платка, и приветливо ответила:
Петрович-то? Да вон его домик, третий от моего налево. Сегодня бедняга и не выходил никуда. Видать, Фаина не отпускала.
Парализованная жена? уточнил Виталий. Женщина кивнула:
Ну да, она. Ежели Фая не спит, он и в магазин боится выйти. Ухаживает за ней лучше любой сиделки. Только не любит, когда сельчане об этом говорят: мол, с Фаечкой они прожили душа в душу сорок лет, она его, бывало, тоже выхаживала. Баба вытерла о фартук грязные руки. Заболтала я вас совсем. Идите с богом!
Спасибо. Виталий направился к дому Пахомова, по дороге угодив ногой в глянцевую лужу, которую никак нельзя было обойти.
Поднявшись на обветшалые ступеньки крыльца, он постучал в дверь и тут же услышал приятный голос:
Входите, не заперто.
Рубанов оказался в маленькой, с протертым красным ковриком, но довольно опрятной прихожей, Навстречу ему из комнаты вышел сутулый худощавый пожилой мужчина с белыми седыми волосами (мать почему-то считала такую седину красивой), с маленьким сморщенным красноватым лицом.
С кем имею честь? Он улыбнулся, показав на удивление здоровые зубы, и протянул сухую руку с мозолистой ладонью.
Спасибо. Виталий направился к дому Пахомова, по дороге угодив ногой в глянцевую лужу, которую никак нельзя было обойти.
Поднявшись на обветшалые ступеньки крыльца, он постучал в дверь и тут же услышал приятный голос:
Входите, не заперто.
Рубанов оказался в маленькой, с протертым красным ковриком, но довольно опрятной прихожей, Навстречу ему из комнаты вышел сутулый худощавый пожилой мужчина с белыми седыми волосами (мать почему-то считала такую седину красивой), с маленьким сморщенным красноватым лицом.
С кем имею честь? Он улыбнулся, показав на удивление здоровые зубы, и протянул сухую руку с мозолистой ладонью.
Я журналист из Лесогорска, пояснил Виталий, пожимая протянутую горячую ладонь. Главный редактор газеты «Вести» направил меня к вам
Старик замахал руками:
Можете дальше не продолжать. Я догадался, кто вы и зачем здесь. Проходите
Рубанов уже сделал шаг по направлению к комнате, из которой вышел хозяин, но тот указал на другую дверь:
Нет-нет, сюда. Там спит жена. Вы, наверное, и о ней все знаете.
Так получилось, почему-то смущенно ответил журналист и прошел в маленькую комнатку с довольно скромной обстановкой: светло-коричневый старый шкаф, сделанный, наверное, годах в шестидесятых, если не раньше, такой же стол, прикрытый чистой клеенкой, и два стула с заштопанными цветастыми сиденьями такой расцветки, которая давно вышла из моды.
Пахомов жестом предложил гостю сесть и сам примостился рядом, колупнув ногтем прозрачную скатерть.
Одно время я хотел, чтобы ни одна живая душа не узнала, кем я когда-то работал, начал он и недовольно крякнул. Я ведь туда пошел не по своей воле. Знаете, как было раньше В армии отличник боевой и политической подготовки, чемпион по стрельбе Вот меня и заприметили, так сказать, компетентные органы. Люди в больших погонах стучали меня по плечам и приговаривали: дескать, партия хочет поручить мне ответственное задание. Но меня кондратий схватил, когда я узнал, что это за задание. Честно говоря, всегда думал, что оно поручается немолодым и опытным. А я и в людей-то еще не стрелял. Когда сказал об этом полковнику, он расхохотался. «Да какие это люди, говорит, это нелюди. Потому государство и лишает их жизни. Все они матерые убийцы». Видать, по моему лицу понял, что не убедил, и иную тактику предпринял.
Вот у тебя наверняка родные есть, представь, что бы с тобой было, если бы эта нечисть кого-нибудь из них на тот свет спровадила. Сам бы захотел с ними расправиться. Знаешь, сколько порой народу у тюрем толпится, просит убийцу им на самосуд отдать? Он недовольно кашлянул. Только мы этого не делаем, потому что у нас все по закону.
Василий Петрович заволновался и начал задыхаться, разрывая ворот старенькой заштопанной рубашки. Виталий вскочил со стула, услышав, как из груди Пахомова вырвались хриплые пугающие звуки.
Астма у меня, пояснил старик и дрожавшей, как тремоло, рукой указал на шкаф. Там, на самой верхней полке, ингалятор
Рубанов рванул дверцу на себя, и с десяток ингаляторов, в том числе и совсем новых, как солдатики, предстали перед ним.
Самый крайний слева, просипел Василий Петрович. Виталий быстро снял его и сунул в трясущиеся руки. Тот открыл рот и брызнул спасительную жидкость. Минуту они сидели молча, пока хозяин приходил в себя. С впалых щек исчезала краснота, взгляд делался ясным.
Астма проклятая замучила, пояснил он. По работе кидали меня на Север и в Сибирь. Часто простужался, не лечился и вот результат. Когда выбираюсь в аптеку за лекарствами, стараюсь купить побольше ингаляторов, на сколько денег хватит. Сам понимаешь, с моей женой часто по аптекам не побегаешь. А «Скорую», если что, не дождешься.
Виталий представил, как живут люди в такой глубинке. Интересно, есть ли у них вообще медпункт? Из иных деревень к врачу возили за тридевять земель. Обо всем этом Рубанов хотел спросить у Пахомова, но не стал. Он видел, что хозяин начал уставать, и поспешил задать важные вопросы.
Раз вы знаете о цели моего визита, расскажите, при каких обстоятельствах вы впервые увидели Маркову?
А как она в тюрьме появилась, признался Василий Петрович. Надзиратели постоянно на нее пялились, и наша команда к ним присоединилась, не дожидаясь своего часа. Сильная была женщина, ни слезинки не проронила, о родных не вспомнила. Он усмехнулся: Впрочем, говорят, надеялась, что ее не расстреляют. Но ошиблась. У таких преступлений нет срока давности.
Нет, согласился Виталий. Удалось ли вам поговорить с Татьяной?
Да как же, Пахомов покачал головой. Впрочем, я не жалею. Следователь сказывал, она вину свою признавать не хотела. Мол, это была работа и все тут. Кто-то должен был выполнять и ее. Думаю, со мной бы она долго спорила. Я же аналогичную работу выполнял.
Я бы не согласился, вставил Виталий, но Василий Петрович погрозил ему длинным худым пальцем, как нашкодившему школьнику.
Да разницы особой нет. Для Таньки нет. Ну сам посуди, сказал бы я, что расстреливаю преступников, она бы возразила, что делала то же самое. Ее начальство считало, что партизаны это преступники, поэтому они заслуживали смертной казни. Она расстреливала своих, так и я занимаюсь тем же. Нет, я рад, что мне не довелось общаться с ней с глазу на глаз.
Как она вела себя перед казнью? поинтересовался журналист. Пахомов дернул худым плечом:
Раньше не говорили, что ведут на расстрел. Она подумала, что ее переводят в другую тюрьму. Когда все поняла, до выстрела оставались секунды. Я видел только ее затылок Не помню, дрогнула ли эта женщина. Он вдруг встал и снял с полки шкафа картонную маленькую коробку. Это она выронила перед выстрелом.
Василий Петрович открыл коробку. Яркий луч солнца упал на золотой медальон и заиграл на его поверхности. Виталий с изумлением взял его в руки.
Это ее медальон?
По-видимому, да, кивнул Пахомов. Она не расставалась с ним. Он вдруг смутился. Понимаете, я взял его без спроса, никто, кроме меня, не заметил, как она его выронила. Я не проинформировал об этом начальство стало быть, нарушил инструкцию. Видите ли, я подумал: ее вещи уже никому не нужны. Семья Татьяны отказалась от нее и уехала в неизвестном направлении. Следовательно, медальон забрал бы кто-то из вышестоящих чинов. И я решил оставить его у себя. Василий Петрович смахнул со лба предательски выступившие капли пота. Вы меня осуждаете?
Можно? Рубанов бережно открыл его, будто не обратив внимания на слова старика. На тусклой фотографии молодой человек узнал Таньку, красивую, молодую, уверенную в себе, блондинистого мужчину лет тридцати с лишним и вихрастого подростка.
Кто это с ней? поинтересовался он.
Начальник тюрьмы Ивашов, который свел счеты с жизнью перед опознанием своей подельницы, процедил Пахомов. А это Сережка, сын полицая Потапова.
Он жив? спросил журналист, пытаясь получше разглядеть лицо мальчика с довольной улыбкой на тонких губах.
А бес его знает, Василий Петрович махнул рукой. Во всяком случае, в поле зрения наших органов не попадал. Мне кажется, успел смыться перед приходом Красной армии в Локотскую республику.
Вы так о нем говорите протянул Рубанов, будто он тоже военный преступник. На самом-то деле он был ребенком и не особо что понимал. Отец помогал немцам, и мальчишка думал, что это правильно.
Пахомов покачал головой. Морщины резче обозначились на лбу.
Этот гаденыш помогал немцам, как и его папаша, пояснил он и сплюнул с какой-то горечью. По его вине ловили партизан и вешали одноклассников. Когда Таньку посадили в тюрьму, в газетах много писалось о ее «подвигах». Не обошли стороной и ее так называемых коллег. Тогда я и узнал о семье полицая Потапова. Его расстреляли, а сынок исчез. Для него это было нетрудно. Добрался до партизан, прикинулся жертвой и все. Разве мало душегубов так делали? К сожалению, не всегда были время и возможность узнать о человеке все. Поэтому вполне возможно, что живет сейчас Сережка и здравствует, если не помер своей смертью. Впрочем