Рад, что ты согласился помочь, Вик, тем временем продолжает Расс. Помощь человека пригодится.
Торий нервно кивает. Отвечает:
У меня долг перед Полом. В его смерти есть и моя вина. Наверное, я обещал слишком многое тогда
Он был доволен жизнью, перебивает Расс, и в глубине его глаз снова начинает полыхать гнев. Пол не из тех, кто ломается быстро. Его убили.
Торий пожимает плечами и отворачивается. Между ним и Рассом всегда чувствовалось некоторое напряжение. Думаю, оттого, что по прибытию в Дар первый допрос с пристрастием Торию устроил именно комендант.
Хорошо, сухо говорит профессор. Давайте выясним это. К двум мне надо вернуться на работу.
И первым заходит в подъезд.
Дому давно требуется ремонт: штукатурка здесь облуплена, стены исписаны хулиганами. На лестнице стоит запах кошачьей мочи. Торий морщит нос и закрывается рукавом. А я думаю, что даже такие условия гораздо лучше, чем холодные казематы Улья, где с потолка капает вода, где от сырости стены покрываются черным восковым налетом, а ночную тишь то и дело разрывает тоскливый вой сирены.
Каморка у вахтера немногим больше чем у Расса. Мы едва умещаемся там втроем. А сам вахтер сухой старичок, заросший бородой, как старый дуб мхом. Он закутан в ватник и греется у самодельного тэна.
Как здоровье, дед? спрашивает Расс. Хвораешь?
Как не хворать, служивые, охотно отвечает вахтер, кашляет, утирает распухший нос огромным и не очень чистым платком. Сырость-то вон какая. Непогода. Хороший хозяин собаку на улицу не гонит. Только вы ходите
Не ходили бы, коль не нужда, комендант ставит на стол полштофа спирта. Поправься вот.
Не ходили бы, коль не нужда, комендант ставит на стол полштофа спирта. Поправься вот.
Глаза вахтера поблескивают из-под кустистых бровей. Он улыбается, отчего борода раздвигается в стороны, и морщины лучами разбегаются по темному лицу ни дать, ни взять старый колдун на покое. Он выглядит столь же чуждым этому миру, как и мы сами.
А за это хорошо, за это спасибо! радуется старик, и на столе тут же появляются запыленные стаканы со следами прошлых попоек. Изнутри оно греться куда полезней да приятнее. Вот и закусочка, чем бог послал.
Старик выкладывает шмат сала и полкраюшки хлеба. Сглатываю слюну последние дни я перебивался кое-как, и чувствую себя усталым и вымотанным. Поэтому смотрю не на стол, а в угол комнаты, забитый хламом и заросший паутиной, говорю:
Некогда нам.
Старик кряхтит, вздыхает. Сморкается в платок.
Все-то вы, молодежь, бегаете. Все-то вы торопитесь, ворчит он. Неужто по лесам не набегались? Так вся жизнь в беготне и пройдет.
Он встает, шаркает к шкафу. За стеклом на крючках висят связки ключей. Дед роется в них, перебирая сухими пальцами. Ключи звякают, словно ржавые колокольчики.
Я в свое время тоже набегался, продолжает он. Да только к чему пришел? Ни угла своего нет, ни помощи. А умру дай бог, чтобы похоронили по-человечески. А то кинут в яму, как собаку бездомную.
Он, наконец, снимает ключи и протягивает почему-то мне, а не Рассу. Я беру их бережно как полгода назад брал первые в моей жизни ключи от собственной квартиры. И думаю о том, сколь долго простоит теперь закрытой квартира Пола? Кого вселят туда? Вряд ли человека кто из людей пойдет в квартиру, где нашли мертвого васпу?
А что, дед, говорит Расс. Ты прав. Пусть они идут, а я с тобой останусь. Помянем боевого товарища.
Он садится к столу и подмигивает нам: идите, мол. Я понимаю его без слов: Расс не зря остается на вахте. В случае опасности он задержит любопытных и подаст сигнал.
Вот это правильно, вот это по-нашему, тем временем подхватывает дед и разливает по стопкам резко пахнущую жидкость. Ваш товарищ тоже правильным мужиком был. Коли видел, что хвораю, всегда в аптеку за лекарствами сходит, всегда вещи донесет. Еще и смеется, бывало. Мол, ты, дед, не прикидывайся! Какой же ты больной? Ты еще меня переживешь! он вздыхает, смотрит в рюмку. Вот и пережил его, соколика. Вот и накаркал себе судьбину. Будто чуял он
Старик залпом выпивает рюмку. Морщится, утирает выступившие слезы рукавом. Смотрит на нас сквозь нависшие кущи бровей.
Эх, горемычные, тянет он. Ведь вы мне в сыновья годитесь, а глаза стариковские. Да и горя нахлебались врагу не пожелаешь. Разукрашены, как в мясорубке побывали. Только ты, чернявенький, поворачивается он к профессору, еще на человека похож. Бабы-то, поди, тебя любят?
Торий, молчавший все это время, хмыкает и отступает в коридор.
Пойдем уже, шипит он.
Я выхожу за ним. А в спину мне несется протяжное:
И кто вас нелюдями окрестил? Души живые, грешные: так же жрать хочут, так же баб любят. Ну, налил, что ли? Ну, так с Богом!
Мы поднимаемся на этаж. Правая дверь выкрашенная коричневой краской, обитая поверху рейками, дверь Пола. Пока я вожусь с замком, Торий маячит у перил, то и дело беспокойно заглядывает в пролет.
Не волнуйся, бросаю через плечо я, Расс предупредит.
Торий нервно ухмыляется.
Если будет трезв.
Будет, рассеянно отвечаю я. Заржавевший замок поддается не сразу, но все-таки я выхожу победителем, и дверь распахивается, обдав меня пылью и затхлостью нежилого помещения.
Паранойя ваше кредо, продолжает бубнить Торий. Все-то вам кажется, что за вами следят. Что преследуют. Что хотят убить.
Ты видел передачу, возражаю я. Слышал, что говорил Эштван Морташ.
Шипящие звуки ненавистного имени заставляют меня ежиться. Стены раздаются в стороны, ощетиниваются ветками сосен. Далеко на горизонте, над соломенными крышами домов, взметаются дымные столбы. Воздух наполняется удушливым запахом пожара и стрекотом вертолетных лопастей.
Война закончилась, говорит Торий, возвращая меня в реальность. Теперь никто не отнимает жизни просто так. Ни ты, ни Морташ.
Я молчу. Вспоминаю, как Пол бежал через деревню, и пули взметали под его ногами пылевые фонтанчики. Вспоминаю, как он поворачивался лицом к надвигавшемуся на него бронетранспортеру и ждал, пока расстояние между ними не сократится до броска гранаты спокойно, по привычке пережевывая сорванную по пути ветку. Словно бросал вызов смерти. Словно смеялся над ней.
А потом вспоминаю его посиневшее лицо и шею, стянутую ремнем.
Смерть не любит игр. Пощадив Пола в бою, она настигла его в однокомнатной квартире, в доме, подлежащем сносу. И я не отвечаю Торию. А просто распахиваю дверь и говорю ему:
Идем.
И вхожу первым.
Тишина и запустение. Сладковатый запах, пропитавший стены запах васпы. Или мертвеца. Что в нашем случае почти одно и то же.
Торий осматривается с опаской. Аккуратно прикрывает за собой дверь он предусмотрительно надел резиновые перчатки, но все равно следы, оставляемые в пыли, расскажут, что в квартире были посторонние.
Здесь его нашли, говорю я, и останавливаюсь перед дверью в ванную.
Не знаю, интересно ли это Торию. Но он останавливается тоже и смотрит на дверную ручку. Тени ложатся на нее, будто темные отметины от ремня. Мне кажется, я вижу царапины на двери, оставленные Полом в последней отчаянной борьбе за жизнь. Но это только облупившаяся краска.
Я толкаю дверь она открывается бесшумно. Ванна обложена кафелем. Кое-где плитка сбита. Раковина заляпана следами мыла и зубной пасты. На зеркале пенные потеки.
Вижу, как морщится Торий он известный чистюля. Но также знаю, что и васпы обычно соблюдают чистоту и стерильность. Иначе не выжить в условиях постоянных тренировок и пыток. Тем удивительнее мне видеть небрежность в квартире бывшего преторианца. Возможно, Пол куда-то торопился? Или его дух ослаб настолько, что на поддержание чистоты просто не оставалось сил?
Торий все еще стоит с кислой миной на лице. И мне вдруг хочется причинить ему боль если не физическую, то хотя бы моральную. Пол спас его тогда, в Улье. Торий в неоплатном долгу перед ним. Он не должен смотреть вот так, со смешанным чувством отвращения и жалости.
Ты осмотришь ванную и кухню, говорю я.
И злорадствую, когда лицо профессора скисает еще сильнее.
С чего вдруг? спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
Самые простые места. Вряд ли Пол хранил здесь что-то ценное.
А ты?
Я осмотрю спальню, делаю паузу, гляжу на профессора в упор, потом говорю:
Но если тебе нравится копаться в чужих носках можем поменяться. Только не забудь про ящик с трусами.
Я осмотрю здесь, поспешно произносит Торий.
Я позволяю себе улыбнуться, только когда покидаю ванную. Людьми слишком легко манипулировать. Торием особенно.
Если найдешь вдруг порножурналы, доносится мне вслед, не утаивай от меня. Это может пролить свет на увлечения Пола.
Я притормаживаю на полпути, начинаю оборачиваться, чтобы ответить на шпильку. Но Торий уже как ни в чем не бывало роется в шкафчике с лекарствами. Что ж, один-один. Тем более, квартира покойного не лучшее место для упражнений в остроумии.
Комната Пола обставлена скудно. Шкаф для вещей, кровать, стол и пара стульев. Из окна видна улица по ней проезжают машины, обдавая тротуары грязной водой из луж. Прохожих почти нет: прав старик, в такую погоду и собаку на улицу не выгонят. К окну я стараюсь близко не подходить, мало ли, кому взбредет в голову глянуть наверх.
Сначала я осматриваю письменный стол и книжные полки. Там ничего нет, кроме старых инструкций, автомобильных схем и разного рода технической литературы. Я тщательно пролистываю каждую книгу, каждый блокнот, но не нахожу ничего. Работа есть работа. Точно также у меня лежат журналы по биологии и химии, некоторые даже с автографом Тория там напечатаны его статьи, которые я обычно не читаю. Единственное, что заинтересовывает меня записная книжка. Скачущим мелким почерком Пола туда занесены имена и телефоны клиентов и работников станции техобслуживания. Ее я кладу в карман. Никаких предсмертных записок нет. Никаких следов борьбы. Разве что на протертом линолеуме чернеют следы, оставленные чьими-то подошвами. Возможно, у Пола были друзья? Возможно, приходили к нему гости? Отметины мог оставить, кто угодно. В том числе и сам Пол.
Быстро осматриваю кровать она заправлена аккуратно, по-военному, как учили в Даре. Постельное белье не новое, но чистое. Металлическая сетка чуть провисает. Сюда нечего спрятать. Остается шкаф.
Вещей у Пола немного. Впрочем, как и у меня самого. Я раздвигаю в сторону пару рубашек, свитер, потертую кожаную куртку явно с чужого плеча. И вздрагиваю, натыкаясь на гладкий металл пряжек. Отодвигаю вещи в стороны: в глубине шкафа висит преторианский китель. В полумраке ткань кажется не красной, а скорее черной, поперечные погоны поблескивают тускло и безжизненно всего лишь отблески былого величия. Точно такой же мундир висит и у меня. Да и у всех выживших преторианцев.