Я выхожу из дома за полтора часа до начала рабочей смены.
Это может показаться забавным, но у меня действительно есть работа. Скажи мне кто-нибудь об этом года три назад и я бы вырвал наглецу язык. Но факты остаются фактами: теперь все васпы добропорядочные и законопослушные граждане. Правда, в отличие от прочих, являющихся людьми, в наших документах стоит дополнительный желтый штамп разрешение жить и трудиться в обществе. Это билет в новую, мирную жизнь. Но также и напоминание, что за малейшую провинность меня ожидает смертный приговор без суда и следствия. Бешеную собаку надо держать в наморднике, не так ли?
Весна в этом году слишком ранняя: снег сошел в конце марта, а столбик термометра уже к полудню достигает достаточно высокой отметки. Не слишком комфортно для меня: за двадцать с лишним лет можно отвыкнуть от тепла и света. Но утром еще стоят заморозки, поэтому свой путь от дома до работы я расцениваю, как утреннюю пробежку.
Не сказать, что я такой большой любитель пеших прогулок или противник общественного транспорта. Отнюдь. Просто последний раз, когда я пробовал проехать в автобусе, добрая половина пассажиров инстинктивно оказалась в противоположном от меня конце салона. А мамашам пришлось успокаивать плачущих детей. Помню, какая-то смелая девчонка дернула маму за ухо и, тыкая в меня пальцем, громким шепотом спросила: «Этот дядя Бабай, да?»
Радует, что даже в стремительно меняющемся мире некоторые вещи остаются неизменными.
Я привычно срезаю путь через сквер с маленьким и аккуратным фонтаном. Вечером здесь собираются молодые парочки, но утром ни души. Если остановиться здесь на несколько минут и закрыть глаза, то может показаться, что это не пресная вода журчит, перекатываясь по гранитным плитам, а шумит прибой. Тогда земля под ногами становится зыбкой, как корабельная палуба. И глубоко-глубоко, там, где цвет воды становится синее и насыщеннее, медленно проплывают тени морских гигантов китов.
Я видел их только на картинках в книге. Для меня они существа из народных мифов, вроде тех, о которых пишет Торий. Но некоторые мифы становятся реальностью. Я знаю, о чем говорю: долгое время я сам был мифом.
Я слышу шаги слишком тяжелые, чтобы принадлежать человеку. Оборачиваюсь.
Я слышу шаги слишком тяжелые, чтобы принадлежать человеку. Оборачиваюсь.
Бывший комендант северного приграничного Улья останавливается на расстоянии трех шагов и сдержанно желает мне доброго утра.
И тебе, Расс, отвечаю я.
Мы не пожимаем друг другу руки: не принято.
Вижу, как его лицо кривится и подергивается огромными усилиями ему приходится сдерживать внутреннее волнение. Серповидный шрам наискось пересекает его лицо и губы, отчего кажется, что Расс криво усмехается. «Поцелуй Королевы» так он всегда называл свой изъян и когда-то очень чванился им. Но теперь Королева Дара наша мать и богиня мертва. И мы осиротели. И радость от первых успехов сменилась депрессией и сомнением.
Найди их, Ян, глухо произносит Расс.
Он наклоняется, опираясь о рукоять метлы, словно не хочет, чтобы наш разговор услышал кто-то посторонний, и заканчивает:
Тех, кто убил Пола.
Я не питаю иллюзий: васпы в некотором роде связаны между собой и смерть одного из нас уже не является тайной.
Полиция констатировала самоубийство, говорю я и слежу за его реакцией.
На лбу бывшего коменданта вздуваются вены, глаза сверкают из-под надвинутых бровей. И я вспоминаю, как он шел по выжженной земле в ореоле удушливого дыма. И от него тоже пахло кровью и смертью. Он сам был смерть. Теперь на нем надет оранжевый жилет жалкая калька его офицерского кителя. Лишь взгляд остался прежним взгляд хищника.
Его убили, приглушенно рычит Расс. Те мрази из Си-Вай.
Я думал об этом.
Си-Вай или как они называют себя «Contra-wasp» движение, выступающее против ассимиляции васпов в обществе людей. Их цель доказать, что мы убийцы и выродки, достойные если не уничтожения, то по крайней мере полной изоляции. Именно они продвигают законы, требующие возобновить опыты над «генетическим мусором» так они называют нас. И, положа руку на сердце, их высказывания зачастую получают в обществе хорошую поддержку.
Ты не думаешь, что он сделал это сам? задаю я давно мучающий меня вопрос.
Нет, упрямо отвечает Расс. Самоубийство позор для Дарского воина.
Возможно, он не был так уж счастлив
Я произношу это тихо, себе под нос. Но Расс все равно слышит и замолкает. Лицо становится белым, как мраморные плиты фонтана. И сбитые костяшки его пальцев, сжимающие метлу, белеют тоже.
Некоторое время мы молчим. Слышно только, как на каштане протяжно стонет горлица, да брызги воды разбиваются о камни.
Ты винишь себя за это? наконец, спрашивает Расс.
Я не отвечаю, но ответ не требуется. Он знает: виню. Поэтому говорит мне тоном спокойным и дружелюбным:
Не надо. Мы знали, на что шли.
Молчу. Слежу, как ветер покачивает ветви молодого каштана.
Каждый знал, продолжает Расс. Конечно, все идет не так гладко, как предполагалось. Но никто не требовал быстрых перемен. Доверие надо заслужить.
Разве не прошло достаточно времени?
Он ухмыляется, отчего его лицо раскалывает надвое.
Ты всегда был слишком тороплив и категоричен, Ян.
И в его исполнении это звучит, как если бы он назвал меня мальчишкой. Поэтому я усмехаюсь тоже и говорю:
Значит, не отступим?
Расс качает головой.
Нет. И я не верю, что Пол сделал это сам. Ему помогли.
Думаешь, их было несколько?
Расс энергично кивает в ответ.
Еще бы: в одиночку никто не справится с васпой, да еще и бывшим преторианцем телохранителем Королевы.
Одно в теории Расса кажется мне нелогичным: какими бы ни были фанатичными деятели из Си-Вай, никто из них не пойдет на такую очевидную глупость, как убийство васпы. А если и пойдет то смысла в убийстве Пола не больше, чем в убийстве рабочей осы.
Я узнаю это. Обещаю, говорю я.
Потом мы прощаемся. Он провожает меня пылающим взглядом, а затем продолжает работу. В спину несется мерное «ш-шух»
Я много думаю над этим разговором. Что приобрели мы? Что потеряли?
Офицер Пол, одним ударом выбивающий кирпичную стену, работал автомехаником на станции техобслуживания.
Сменив маузер на метлу, комендант северного приграничного улья, в подчинении которого имелся многотысячный рой, теперь убирает улицы.
А я командующий преторианской гвардией Дара, зверь из бездны, разрушитель миров что делаю теперь я?
Мою пробирки в лаборатории профессора Тория.
Вообще моя должность называется «лаборант». Но я называю ее более емко: «подай-принеси».
А я командующий преторианской гвардией Дара, зверь из бездны, разрушитель миров что делаю теперь я?
Мою пробирки в лаборатории профессора Тория.
Вообще моя должность называется «лаборант». Но я называю ее более емко: «подай-принеси».
Не хочу сказать, что стыжусь этого. Нет. Любой труд в какой-то степени созидателен. И это в новинку нам, и мы благодарны людям за представленную нам возможность. Особенно, если у тебя нет никакого профильного образования. Да что там никакого образования вообще.
Все, чему нас учили в Даре это:
выживать,
убивать.
Есть и сопутствующие нашему образу жизни знания. Например, каждый васпа хорошо разбирается в технике, а также знает анатомию человеческого тела и умеет оказать практически любую медицинскую помощь.
Знаю, что многие васпы хотели бы стать врачами или конструкторами. Вот только давать скальпель в руки бывшим убийцам никто не собирается. Правильно сказал Расс доверие надо заслужить. И не за один год.
Поэтому в реабилитационном центре каждый из нас прошел курсы по несомненно важным, но не требующим глубоких знаний профессиям, таким как разнорабочий, или маляр, или дворник, или сантехник. Возможно, когда-нибудь наша молодежь получит право обучаться в институтах наряду с прочими студентами. Возможно, нас однажды признают полноправными членами общества. А пока
Пока «подай-принеси» кажется весьма удачным выбором.
Должность мне предложил Виктор Торий кто же еще?
Несмотря на некоторые разногласия в прошлом, в дальнейшем нам пришлось установить дружеский нейтралитет. И справедливости ради стоит признать: без профессора у нас ничего бы не вышло
Он врывается в лабораторию как обычно взъерошенный, нервный. Я благоразумно отступаю, придерживаю ногой дверь, рукой коробку с реактивами. А он швыряет куртку на стул и тут же набрасывается на меня:
Ян! Почему ты не сказал мне?
Я привык к его выпадам. Поэтому аккуратно ставлю коробку на стол и спокойно отвечаю ему:
Реактивы пришли утром. Сейчас составлю опись.
Между его бровями пролегает болезненная складка. Он расстроено смотрит на меня и сбавляет тон.
Да какие там реактивы плевать! Почему ты не рассказал мне про Пола?
Вот оно что.
Но ты все равно узнал, спокойно отвечаю я и достаю из коробки формуляр описи. Бумажную работу я не любил никогда, но кто-то ведь должен выполнять и ее.
Почему я узнаю из десятых рук и только сегодня? продолжает настаивать Торий. У тебя ведь есть мой телефон. Я ведь повторял и не раз, что ты можешь звонить мне в любое время. В любое!
Не было нужды, между делом отвечаю я и продолжаю заполнять бумагу.
Он вырывает ее из моих рук, швыряет на стол.
Оставь ты эти реактивы в покое, Бога ради! Речь идет о жизни человека! Ты это понимаешь?
Васпы, поправляю его я. Понимаю.
Наши взгляды пересекаются. Его брови сердито нахмурены, но в глазах стоит вина. Я знаю, он тоже винит себя за многие наши неудачи. За то, что косвенно одобрил бесчеловечные эксперименты, проводимые в Даре. За то, что ему стоило усилий и времени перебороть себя и признать в васпах не просто подопытных дрозофил, а разумных существ, достойных лучшей жизни. Я ценю и уважаю его за это.
Однако когда большую часть времени на тебя смотрят взглядом побитой собаки, это начинает раздражать.
Мне жаль, снова говорит Торий и отводит глаза. Жаль, что он так и не смог найти свое место в жизни.
Он вздыхает, хмурится, бросает на меня косые взгляды. И я понимаю, что Торий хочет сказать мне что-то важное. И просто жду. И слушаю, как за дверью по своим делам спешат сотрудники Института их шаги легки, их голоса беззаботны. А я думаю о том, насколько разные наши миры. Думаю о том, что все они и каждый из них и Торий, и его коллеги и лаборанты радовались и огорчались, когда меня учили молчать и терпеть. Любили, когда меня учили ненавидеть. Созидали, когда меня учили разрушать.