День прошел в смешанных чувствах. Необходимость отъезда тревожила нас обоих, но у Хелен, не в пример мне, это не вошло в привычку. Она воспринимала это обстоятельство чуть ли не как личное оскорбление. Я был подготовлен жизненным опытом и временем, минувшим после отъезда из Франции; Хелен, однако, еще не успела свыкнуться с моим приездом, как впереди уже замаячил отъезд. Ее гордости не хватило времени, чтобы смириться, а уже повторялась та же ситуация. Мало того, добавилась реакция на вчерашний вечер волна эмоций схлынула, и давние утонувшие обломки вдруг снова возникли перед глазами и казались больше, чем на самом деле. Мы держались друг с другом осторожно, отвыкли один от другого. Я бы с удовольствием побыл часок в одиночестве, чтобы создать некоторую дистанцию, но при мысли, что речь не о часе, а о двенадцатой части того времени, какое я еще мог провести с Хелен, это казалось мне совершенно невозможным. Раньше, в спокойные годы, я порой забавы ради размышлял о том, что бы стал делать, если бы знал, что жить мне осталось всего месяц. К четкому выводу я ни разу прийти не смог. Все, что, как я полагал, надо сделать, в некой странной полярности было одновременно и тем, чего ни под каким видом делать нельзя, вот так и сейчас. Вместо того чтобы заключить день в объятия, целиком открыться ему навстречу и всеми чувствами принять в себя Хелен, я ходил из угла в угол с горячим желанием именно так и поступить, но притом с большой осторожностью, будто был из стекла, и с Хелен, видимо, обстояло точно так же. Мы оба страдали и оба топорщились колючками и углами, лишь в сумерках страх потерять друг друга подступил настолько близко, что мы вдруг опять признали один другого.
В семь часов раздался звонок в дверь. Я вздрогнул. Для меня звонок означал полицию. «Кто это может быть?» прошептал я.
«Давай посидим тихонько, подождем, сказала Хелен. Наверно, кто-то из знакомых. Если я не отвечу, он уйдет».
Звонок повторился. Потом кто-то энергично застучал в дверь. «Иди в спальню», прошептала Хелен.
«Кто это?»
«Не знаю. Иди в спальню. Я его сплавлю. Лучше не привлекать внимания соседей».
Она подтолкнула меня к двери. Я быстро огляделся, не осталось ли в комнате чего-нибудь моего. Потом прошел в спальню. Услышал, как Хелен спросила: «Кто там?» и как ей ответил мужской голос. Потом Хелен сказала: «Ты? Что случилось?» Я закрыл дверь. В квартире был второй выход, через кухню, но до него не добраться, меня наверняка увидят. Оставалось только одно спрятаться в просторном стенном шкафу, где висели платья Хелен. Собственно, это был не шкаф, а большая ниша, снабженная дверцей. Воздуху там вполне достаточно.
Я слышал, как посетитель прошел вместе с Хелен в гостиную. Я узнал его голос. Брат Хелен, Георг, который упрятал меня в концлагерь.
Я бросил взгляд на туалетный столик Хелен. Единственное, что можно использовать как оружие, нож для бумаг, с нефритовой рукояткой, больше ничего нет. Не раздумывая, я сунул нож в карман и вернулся в шкаф. Само собой, если он меня обнаружит, я буду сопротивляться, другого выхода у меня нет, только убить его и попробовать скрыться.
«Телефон? послышался голос Хелен. Я не слыхала. Спала. Что случилось-то?»
В большой опасности всегда бывает миг, когда ты весь настолько напряжен, что, кажется, достаточно искры и вспыхнешь, как трут. В этот миг становишься почти ясновидцем, так быстро думаешь сразу обо всем. Прежде чем Георг ответил, я уже смекнул, что про меня он ничего не знает.
«Я звонил несколько раз, сказал он. Никто не отвечал. Прислуга тоже. Мы подумали, что-то случилось. Почему ты не открывала?»
«Спала, спокойно ответила Хелен. Потому и телефон отключила. У меня болит голова, до сих пор. Ты меня разбудил».
«Болит голова?»
«Да. И сейчас сильнее прежнего. Я приняла две таблетки. И теперь должна спать, тогда все пройдет».
«Снотворное?»
«Таблетки от головной боли. Уходи, Георг. Мне надо поспать».
«Таблетки это чепуха, сказал Георг. Одевайся, пойдем гулять. На улице чудесно. Свежий воздух лучше любых таблеток».
«Я их уже приняла и должна поспать. Не хочу я слоняться по улице».
Разговор продолжался еще некоторое время. Георг хотел зайти за Хелен попозже, но она не согласилась. Он спросил, есть ли у нее продукты. Да, есть, вполне достаточно. Где прислуга? Она отпустила ее, вечером та вернется и приготовит ужин.
«Значит, все в порядке?» спросил Георг.
Разговор продолжался еще некоторое время. Георг хотел зайти за Хелен попозже, но она не согласилась. Он спросил, есть ли у нее продукты. Да, есть, вполне достаточно. Где прислуга? Она отпустила ее, вечером та вернется и приготовит ужин.
«Значит, все в порядке?» спросил Георг.
«А что должно быть не в порядке?»
«Да это я так! В голову часто приходят никчемные мысли. В конце концов»
«Что в конце концов?» резко спросила Хелен.
«Ну, в ту пору»
«Что в ту пору?»
«Ты права, сказал Георг. К чему говорить об этом? Раз все в порядке, то, стало быть, в порядке. Я в конце концов твой брат, ну и иной раз»
«Да».
«Что?»
«Ты мой брат».
«Хорошо бы, ты уразумела это как следует. Я желаю тебе добра!»
«Да-да, нетерпеливо обронила Хелен. Ты мне уже не раз объяснял».
«Что с тобой сегодня? Обычно ты другая».
«Да?»
«Благоразумнее, я имею в виду. Если опять начнется старая песня»
«Ничего не начнется. У меня болит голова, вот и все! И я терпеть не могу, когда меня контролируют».
«Никто тебя не контролирует! Я просто беспокоюсь о тебе».
«Не беспокойся. Со мной все хорошо».
«Ты всегда так говоришь. В ту пору»
«Об этом мы говорить не будем», отрезала Хелен.
«Конечно! Я уж точно не буду. Ты была у врача?»
«Да», помедлив, сказала Хелен.
«Что он говорит?»
«Ничего».
«Он наверняка что-то говорил».
«Сказал, что мне надо отдыхать, раздраженно ответила Хелен. Спать, когда я устаю и у меня болит голова, не вступать в споры и не спрашивать, согласуется ли это с моими обязанностями соотечественницы и гражданки достославного Тысячелетнего рейха.
«Он так говорил?»
«Нет, этого он не говорил, громко и быстро сказала Хелен. Это я сама добавила! Он только сказал, чтобы я без нужды не волновалась! То есть никаких преступлений он не совершал и в концлагерь его отправлять незачем. Он честный сторонник правительства. Достаточно?»
Георг что-то пробормотал. Я предположил, что он собирается уходить, а поскольку усвоил, что это момент рискованный, так как может случиться непредвиденное, то плотнее закрыл дверцу шкафа, оставил лишь маленькую щелочку. И сразу же услышал, как он вошел в спальню. Его тень скользнула по узенькой полоске света, он прошел в ванную. Мне показалось, Хелен тоже вошла, но я ее не видел. Я совсем закрыл шкаф и стоял теперь в полной темноте среди платьев Хелен, крепко сжимая нож для бумаги.
Я понимал, что Георг меня не обнаружил и что из ванной он, наверно, вернется в гостиную и попрощается, но тем не менее горло у меня перехватило, и одновременно я облился потом. Страх перед неизвестным совсем не то, что страх перед чем-то знакомым. Неизвестное может показаться опасным, но по причине его неопределенности страх можно обуздать дисциплиной и даже уловками. А вот когда знаешь, что́ предстоит, от дисциплины и психологических кульбитов толку мало. Первый страх я знал еще до того, как загремел в концлагерь; второй испытывал сейчас, уже зная, что ждет меня в лагере, если я опять туда попаду.
Странно, с тех пор как пересек границу, я вообще не отдавал себе в этом отчета, да и не хотел. Это остановило бы меня, а что-то во мне не желало останавливаться. Вдобавок наша память фальшивит, чтобы дать нам возможность выжить. Пытается смягчить невыносимое патиной забвения. Вам это знакомо?
Да, знакомо, сказал я. Но это не забвение, а что-то вроде дремоты. Достаточно толчка, и все опять оживает.
Шварц кивнул:
Я недвижно стоял в темной, надушенной тесноте стенной ниши, среди одежды, стиснутый ею будто мягкими крыльями огромных летучих мышей, и едва дышал, чтобы не зашуршал шелк или я не чихнул и не закашлялся. Впервые я полностью осознал, что́ сделал. Страх черным газом поднимался от пола, и я боялся задохнуться. Со мной самим в лагере не случилось самого худшего, обращались со мной так же скверно, как с другими, но выпустили, и, быть может, именно поэтому мои воспоминания замутились. Однако теперь перед глазами вдруг снова встало то, что я видел, то, что произошло с другими, о чем я слышал и знаки чего видел и я уже не понимал безумия и растерянности, побудивших меня покинуть благословенные края, где меня карали за мое существование только тюрьмой и высылкой. Теперь они казались мне гаванями гуманности.
Я слышал Георга в ванной. Стена была тонкая, а Георг, истинный представитель расы господ, вел себя отнюдь не тихо. Он с грохотом откинул крышку унитаза и справил нужду. Поневоле я слышал, как он мочится, и позднее это представлялось мне верхом позора, хотя и показало, что он не тревожился и ни о чем не подозревал. Мне вспомнились случаи краж и грабежей, когда преступники перед бегством загаживают квартиры, отчасти назло, а отчасти от стыда, ведь позыв к этому прежде был признаком их собственного страха.
Я слышал, как Георг спустил воду, бодро-весело покинул ванную и прошагал через спальню. Потом приглушенно стукнула входная дверь, шкаф распахнулся, и на фоне света возник темный силуэт Хелен. «Ушел», прошептала она.
Я вышел из шкафа, чувствуя себя едва ли не Ахиллом, застигнутым в женском платье. Перепад от страха к смехотворности и смущению был настолько скорым, что вся эта троица перемешалась и присутствовала одновременно. Я привык, что они быстро приходят и уходят, но есть разница, означает ли внезапная хватка за горло высылку или смерть.
«Ты должен уехать», прошептала Хелен.
Я посмотрел на нее. Не знаю, почему я ожидал увидеть на ее лице что-то вроде презрения, наверно, все дело в том, что, едва только опасность миновала, я сам, как мужчина, устыдился, чего никогда бы не случилось, будь на месте Хелен кто-то другой.
На ее лице читался один лишь страх. «Ты должен уехать, повторила она. Твой приезд сюда чистое безумие!»
Секундой раньше я подумал о том же, но теперь покачал головой. «Не сию минуту! сказал я. Часом позже. Возможно, он еще торчит на улице. Он может вернуться?»