Выходная форма! пролаял майор. Подыскали себе тепленькое местечко, раз она вам по карману, а? Тыловой вояка с выходной формой! В довершение всего! Почему вы не на фронте?
Гребер молчал. Он забыл снять со старого френча фронтовые награды и прикрепить их на позаимствованный мундир.
С девицами обжиматься ничего другого не умеете, да? лаял майор.
Неожиданно Элизабет пошевелилась. Фонарик осветил ее лицо. Она посмотрела на старикана и прямо из круга света шагнула к нему. Майор кашлянул, бросил на нее косой взгляд и ретировался.
Надоел он мне, сказала она.
Гребер пожал плечами.
От этих старых козлов не убережешься. Нарочно шастают по улицам и следят, чтоб им козыряли. Вся жизнь у них в этом. Природа миллионы лет трудилась, пока в конце концов породила такое.
Элизабет засмеялась:
Почему ты не на фронте?
Гребер ухмыльнулся:
Это мне за обман с выходным мундиром. Завтра надену штатское. Знаю, где можно достать. Хватит с меня козыряний. Тогда мы сможем спокойно посидеть в «Германии».
Ты опять туда собираешься?
Да, Элизабет. Чтобы вспоминать на фронте. Ведь вспоминаешь не будни. Зайду за тобой в восемь. А теперь ухожу. Не то старый болван сызнова явится и потребует солдатскую книжку. Доброй ночи.
Он притянул ее к себе, и она уступила. Он почувствовал ее в своих объятиях, и все вдруг растаяло; он желал ее, желал одну только ее, крепко обнимал, и целовал, и не хотел отпускать, и отпустил.
Гребер снова пошел на Хакенштрассе. Перед домом родителей остановился. Луна пробилась сквозь туман. Он нагнулся, рывком вытащил из-под камней записку. В уголке было что-то написано толстым карандашом. Он выхватил из кармана фонарик, прочитал: «Зайдите на Главный почтамт, окно 15».
Невольно посмотрел на часы. Слишком поздно. Почта по ночам не работала, до восьми утра ничего не узнаешь, но утром что-то наконец выяснится. Он сложил записку, сунул в карман, чтобы предъявить на почте. Потом через безмолвный город зашагал в казарму, и ему чудилось, будто он совершенно невесом и идет в вакууме, который не смеет разорвать.
13
Часть почтамта пока была цела. Остальное рухнуло и сгорело. Повсюду толпились люди. Греберу пришлось ждать. Наконец он подошел к окошку 15 и предъявил записку.
Чиновник вернул ему листок.
Ваши документы.
Гребер пропихнул под решетку солдатскую книжку и отпускной билет.
Чиновник внимательно их изучил.
Что случилось? спросил Гребер. Есть известия?
Чиновник не ответил. Встал и исчез в глубине помещения. Гребер ждал, глядя на свои бумаги, которые остались на столе.
Чиновник вернулся с небольшой помятой бандеролью в руках. Еще раз сличил адрес с отпускным билетом Гребера. Потом просунул бандероль в окошко:
Распишитесь вот здесь.
Гребер увидел почерк матери. Она отправила бандероль на фронт, а оттуда ее переслали сюда. Он глянул на обратный адрес: Хакенштрассе. Взял бандероль, подписал квитанцию.
Это все? спросил он.
Чиновник поднял глаза:
Думаете, мы что-то оставили себе?
Нет. Я думал, вдруг у вас уже есть новый адрес моих родителей.
Это не наша компетенция. Спросите на втором этаже, в отделе доставки.
Гребер поднялся наверх. Второй этаж сохранил лишь половину крыши. Над остальной частью сияло небо, с солнцем и облаками.
У нас нет нового адреса, сказала женщина в окошке. Иначе мы бы не отослали бандероль на Хакенштрассе. Но вы можете спросить почтальона вашего района.
А где он?
Женщина посмотрела на часы.
Сейчас на участке. Если зайдете сегодня часика в четыре, он будет здесь. К тому времени разнесет почту.
А он может знать адрес, если вы его не знаете?
Конечно, нет. Он же узнаёт адрес от нас. Но некоторые все равно хотят спросить у него. Их это успокаивает. Таковы люди. Верно?
Да, пожалуй.
Гребер взял бандероль и спустился вниз. Посмотрел на дату. Отправлена три недели назад. Долго добиралась до фронта, но оттуда вернулась быстро. Отойдя в угол, он развернул коричневую бумагу. Внутри оказался черствый пирог, несколько пар шерстяных носков, сигареты и письмо от матери. Он прочитал письмо, где не было ни слова о смене квартиры и о налетах. Сунул его в карман и подождал, пока уляжется волнение. Потом вышел на улицу, стараясь думать, что скоро наверняка придет и письмо с новым адресом, но все равно чувствовал себя препаршиво.
Решил пойти к Биндингу. Вдруг тот что-нибудь выяснил.
Заходи, Эрнст! воскликнул Альфонс. Мы как раз распиваем первоклассную бутылочку. Присоединяйся.
Биндинг был не один. На большом диване под Рубенсом, в такой позе, будто упал и подняться пока не в состоянии, полулежал эсэсовец худой мужчина с рыхлым лицом и такими светлыми волосами, что казалось, у него нет ни бровей, ни ресниц.
Это Хайни, весьма уважительно сказал Альфонс. Хайни, укротитель змей! А это мой друг Эрнст, в отпуске из России.
Хайни успел изрядно опьянеть. Глаза у него были очень блеклые, рот маленький.
Россия! пробормотал он. Я тоже там был. Хорошее времечко! Лучше, чем здесь!
Гребер вопросительно взглянул на Биндинга.
Хайни уже уговорил бутылку, пояснил тот. Беда у него. Родительский дом разбомбили. С семьей все благополучно, отсиделись в подвале. Но от квартиры ничего не осталось.
Четыре комнаты! пробубнил Хайни. Новенькая мебель. Фортепиано. Безукоризненное фортепиано! Чудесный звук! Вот сволочи!
Уж за фортепиано Хайни отомстит, сказал Альфонс. Ну, Эрнст, что будешь пить? Хайни пьет коньяк. Есть еще водка, тминная и все такое прочее.
Я ничего не буду. Забежал на минутку, спросить, не узнал ли ты чего.
Пока ничего нового, Эрнст. Здесь твоих родителей нет. По крайней мере, они нигде не зарегистрированы. И в деревнях тоже. Либо они уехали и еще не зарегистрировались, либо их куда-то вывезли. Ты же знаешь, как теперь бывает. Эти сволочи бомбят всю Германию, нужно время, чтобы восстановить коммуникации. Давай выпей чего-нибудь. Одну-то рюмашку можно.
Ладно. Тогда водки.
Водка, буркнул Хайни. Сколько ж мы ее вылакали! А потом заливали этим гадам в горло и поджигали. Огнеметы из них делали. Ох как они метались! Со смеху помрешь!
Что? спросил Гребер.
Хайни не ответил. Осоловелым взглядом таращился в пространство, потом буркнул:
Огнеметы Отличная мысль.
О чем это он? спросил Гребер у Биндинга.
Альфонс пожал плечами:
Хайни много чего повидал. Он был в СД.
В СД в России?
Да. Хлебни еще, Эрнст.
Гребер взял с медного курительного столика бутылку водки, посмотрел на нее. Прозрачная жидкость колыхалась из стороны в сторону.
Сколько градусов?
Сколько градусов?
Альфонс засмеялся:
Весьма забористая. Наверняка градусов шестьдесят. Иваны любят покрепче.
Они любят покрепче, подумал Гребер. А крепкая водка горит, когда ее льют человеку в горло и поджигают. Он посмотрел на Хайни. Ему довелось слышать много рассказов про службу безопасности СС, чтобы понять: пьяная болтовня Хайни, вероятно, отнюдь не вранье. За линией фронта СД вообще тысячами ликвидировало людей под тем предлогом, что создает жизненное пространство для немецкого народа. Ликвидировало все нежелательное, большей частью расстреливая народ, а чтобы массовое истребление не стало слишком однообразным, СС порой изобретало хитроумные вариации. Кой-какие Гребер и сам знал, о других стыхал от Штайнбреннера. Живые огнеметы это что-то новенькое.
Чего уставился на бутылку? спросил Альфонс. Она не кусается. Налей себе.
Гребер поставил бутылку на стол. Хотел встать и уйти, но не встал. Вынудил себя остаться. Хватит, слишком часто он закрывал глаза и не желал ничего знать. И он, и сотни тысяч других, и все как один верили, что так можно унять свою совесть. Больше он этого не желал. Не желал увиливать. Не затем он приехал в отпуск.
Может, все-таки выпьешь еще? спросил Альфонс.
Гребер взглянул на Хайни, тот задремал.
Он до сих пор в СД?
Уже нет. Теперь здесь служит.
Где?
Обер-шарфюрер в концлагере.
В концлагере?
Да. Хлебни еще глоточек, Эрнст! Кто знает, когда опять свидимся! И посиди еще немножко. Не убегай сразу!
Ладно, сказал Гребер, не сводя глаз с Хайни. Никуда я не убегу.
Наконец-то разумные слова. Что будешь пить? Еще водки?
Нет. Давай тминную или коньяк. Не водки.
Хайни шевельнулся.
Конечно, не водки, едва ворочая языком, буркнул он. Слишком много чести. Водку мы сами лакали. Это был бензин. Он и горит лучше
Хайни блевал в ванной. Альфонс с Гребером стояли на крыльце. По небу плыли ослепительно белые пушистые облачка. В березах распевал дрозд, черный комочек с желтым клювом и голосом, полным весны.
Лихой парень этот Хайни, а? сказал Альфонс со смесью ужаса и восхищения. Так мальчишка говорит о кровожадном индейском вожде.
Он лихой с людьми, которые не могут защититься, ответил Гребер.
У него одна рука не действует, Эрнст. Из-за этого на фронт его не берут. После большой драки с коммунистами в тридцать втором. Потому он и звереет. Ты ведь слышал, что́ он рассказывал! Альфонс пыхтел обугленной сигарой, которую закурил, когда Хайни делился воспоминаниями. От волнения она у него потухла. Ничего себе, а?
Да уж, ничего себе. Ты бы хотел в этом участвовать?
На миг Биндинг задумался. Потом покачал головой:
Да нет, пожалуй. Ну, может, разок, чтобы увидеть. Но вообще я по натуре не такой. Слишком романтичный, Эрнст.
В дверях появился Хайни. Очень бледный.
Служба! проворчал он. Опоздал я! Пора! Взгрею гадов как следует!
Он заковылял по садовой дорожке. У калитки поправил фуражку, выпрямился и, точно аист, зашагал дальше.
Не хотел бы я быть тем лагерником, который сейчас попадется Хайни в лапы, сказал Биндинг.
Гребер поднял глаза. Он подумал о том же.
По-твоему, это правильно, Альфонс?
Биндинг пожал плечами:
Они ведь враги народа, Эрнст. Не зря же там сидят.
Бурмайстер был врагом народа?
Альфонс рассмеялся:
Это личное. С ним ничего особо и не случилось.
А если бы случилось?
Ну тогда бы ему не повезло. Теперь многим не везет, Эрнст. Например, из-за бомбежек. Пять тысяч погибших только в этом городе. Люди получше тех, что в концлагере. И вообще, какое мне дело, что там происходит? Я за это не отвечаю. И ты тоже.
Несколько воробьев, чирикая, слетели к птичьей купальне посреди газона. Один шагнул в воду и захлопал крылышками, а секунду спустя все остальные тоже заплескались в маленьком бассейне. Альфонс увлеченно наблюдал за ними. О Хайни он, кажется, успел начисто забыть.