Подгузник швырнул котенком в меня:
Она тепель твоя!
Я машинально поймал котенка.
Твоя! Подгузник захохотал и помчался прочь, к деревне. Твоя!
Котенок был холодный и окоченевший, как упаковка мяса из холодильника. Я только теперь понял, что он дохлый. Я уронил котенка. Он стукнулся об землю.
Кто насёл белёт себе! завопил Подгузник и затих вдали.
Двумя палочками я поднял котенка и перекинул его в заросли первых подснежников, рискнувших пробиться наверх.
Он был такой неподвижный и полный достоинства. Наверно, замерз прошлой ночью.
Я машинально поймал котенка.
Твоя! Подгузник захохотал и помчался прочь, к деревне. Твоя!
Котенок был холодный и окоченевший, как упаковка мяса из холодильника. Я только теперь понял, что он дохлый. Я уронил котенка. Он стукнулся об землю.
Кто насёл белёт себе! завопил Подгузник и затих вдали.
Двумя палочками я поднял котенка и перекинул его в заросли первых подснежников, рискнувших пробиться наверх.
Он был такой неподвижный и полный достоинства. Наверно, замерз прошлой ночью.
Мертвые существа показывают нам, какими и мы станем когда-нибудь.
Я думал, что на замерзшем озере не будет ни души, и так и оказалось. По телевизору в это время шел «Супермен-2». Я уже видел его в кинотеатре в Мальверне года три назад, когда мы туда ходили на день рождения Нила Броуза. Фильм неплохой, но замерзшее озеро в моем личном распоряжении это гораздо круче. Кларк Кент отдал свою суперсилу ради того, чтобы иметь половые сношения с Лоис Лейн на сверкающей постели. Кто согласится на такой дурацкий обмен? Ведь он умел летать! Отражал ядерные боеголовки в космос! Поворачивал время вспять, крутя Землю в обратную сторону! Не может быть, чтобы половое сношение всего этого стоило.
Я сел на пустую скамью и съел кусок ямайской имбирной коврижки, а потом вышел на лед. Конечно, когда никто не смотрел, я не упал ни разу. Я кружился и кружился, закладывая виражи против часовой стрелки, словно камень, привязанный на веревку. Нависшие над озером деревья скрюченными пальцами тянулись к моей голове. Грачи кр-кр-кричали, как старики, которые забыли, зачем пошли на второй этаж.
Это вроде транса.
День уже кончился, и небо начало превращаться в открытый космос, когда я заметил на льду другого мальчика. Он катался с той же скоростью, что и я, и по моей траектории, но все время держался на противоположном от меня конце озера. Когда я был на двенадцати часах, он был на шести. Когда я добирался до одиннадцати, он оказывался на пяти, и так далее, всегда в самой дальней точке. Я решил, что это может быть Ник Юэн: он был такой, приземистый. Но странное дело, стоило мне вглядеться в этого мальчишку больше чем на секунду, и его съедали какие-то темные пятна. В первые несколько раз я решил, что он ушел домой. Но стоило мне сделать полкруга по озеру, как он возникал снова. Я его видел краем глаза. Один раз я покатил напрямую через озеро, чтобы его перехватить, но он исчез, не успел я добраться и до острова в середине. Когда я вернулся на орбиту, идущую по окружности озера, мальчик опять появился.
«Беги домой! кричал у меня в голове Глист. Что, если он привидение?»
Мой Нерожденный Близнец терпеть не может Глиста. «Что, если он привидение?»
Ник? крикнул я. Голос прозвучал как будто в комнате. Ник Юэн?
Мальчик продолжал катиться.
Ральф Бредон? крикнул я.
Ответ долетел до меня только через полный оборот по орбите:
«Мальчишка мясника».
Если бы врач сказал мне, что мальчик на озере моя выдумка, а его слова прозвучали только у меня в голове, я бы не стал спорить. Если бы Джулия сказала мне, что я сам себя убедил в присутствии Ральфа Бредона, чтобы счесть себя особенным, я бы не стал спорить. Если бы какой-нибудь мистик сказал мне, что в один конкретный момент в одной конкретной точке пространства может, как антенна, принимать слабые сигналы от уже не существующих людей, я бы не стал спорить.
Каково там? крикнул я. Холодно, наверно?
Ответ долетел до меня только через еще один оборот по орбите:
«К холоду привыкаешь».
Может, дети, утонувшие в озере за многие годы, сердятся, что я бегаю у них по крыше? Может, они хотят, чтобы к ним попадали все новые дети? Для компании? Может, они завидуют живущим? Даже мне?
Я крикнул:
Ты можешь мне показать? Показать, каково там?
В небесное озеро вплыла луна.
Мы сделали один оборот по орбите.
Призрачный мальчишка был все еще тут он несся по льду, пригибаясь, совсем как я.
Мы сделали еще один оборот по орбите.
Сова или что-то такое пропорхнуло низко надо льдом.
Эй! крикнул я. Ты меня слышал? Я хотел узнать, каково
Лед смахнул меня с ног. Хаотическую долю секунды я висел в воздухе на совершенно неправдоподобной высоте. Как Брюс Ли в каратешном ударе вот так высоко. Я знал, что мягкой посадки не выйдет, но все равно не ожидал, что будет так больно. Трещина пробежала по всему телу, от щиколотки до челюсти, до костяшек пальцев, как ледяной кубик, брошенный в теплый лимонад. Нет, больше, чем ледяной кубик. Зеркало, брошенное на землю с высоты «Скайлэба». И место, где оно ударилось о землю, распавшись на кинжалы, шипы и невидимые занозы, это и была моя щиколотка.
Я завертелся на льду и остановился, дрожа, у берега.
Несколько секунд я только и мог, что лежать, купаясь в сверхъестественной боли. Даже Великанский Стог на моем месте заскулил бы.
С-с-сука! выдохнул я, чтобы не заплакать. Сука, сука, сука!
Сквозь острые, как кремневые осколки, деревья едва доносился слабый шум с шоссе, но мне туда было не добрести. Я попробовал встать, но плюхнулся на задницу, морщась от нового приступа боли. Я не мог двинуться. Если я здесь останусь, то умру от воспаления легких. Я не знал, что делать.
Опять ты, вздохнула кислая бабка. Мы так и думали, что ты скоро опять заявишься.
Мне больно. Голос меня не слушался. Я повредил ногу.
Вижу.
Так больно, что я сейчас умру.
Да уж наверно.
Можно я только позвоню от вас папе, чтобы он меня забрал?
Мы не любим телефонов.
А вы не могли бы сходить и позвать кого-нибудь? Пожалуйста!
Мы никогда не выходим из дому. Ночью-то. Здесь-то.
Пожалуйста! Боль накрывала и трясла меня, как будто я был под водой, и голос вышел громкий, как электрогитара. Я не могу идти.
Я понимаю в костях и суставах. Зайди-ка в дом.
В доме было холоднее, чем снаружи. У меня за спиной скользнула на место задвижка и повернулась ручка замка.
Пошел-пошел, произнес голос кислой бабки, пошел вперед, в гостиную. Я приду сразу, как приготовлю, чем тебя лечить. Но что бы ты там ни делал, веди себя тихо. Ты очень пожалеешь, если разбудишь моего брата.
Хорошо отвел я взгляд. Где у вас гостиная?
Но в темноте зашаркало, и кислая бабка исчезла.
Далеко, в другом конце коридора, виднелось лезвие мутного света, и я похромал туда. Одному Богу известно, как я пришел сюда на раздробленной лодыжке от замерзшего озера по кривой, бугрящейся корнями тропе. Но как-то, должно быть, пришел, раз я здесь. Я проковылял мимо лестницы. На нее падал приглушенный лунный свет, и я разглядел старую фотографию на стене. Подводная лодка в каком-то порту, судя по виду где-то в Арктике. Экипаж стоит на палубе, салютует. Я побрел дальше. Лезвие света никак не приближалось.
Гостиная была чуть больше крупного гардероба и вся набита музейным барахлом. Пустая клетка для попугая, валки для отжима белья, огромный комод, коса. И всякий мусор. Гнутое велосипедное колесо и одна футбольная бутса, покрытая закаменевшим илом. Пара древних коньков висела на вешалке для пальто. Здесь не было ни одного современного предмета. И камина тоже не было. Ничего электрического, кроме побуревшей голой лампочки. Волосатые растения высовывали беловатые корни из крохотных горшков. Боже, как холодно! Диван промялся подо мной, выпуская из себя звук «ссссс». Из гостиной вел еще один дверной проем, завешенный занавеской из бус. Я попытался найти позу, в которой щиколотка болела бы меньше, но не вышло.
Наверно, прошло какое-то время.
Кислая бабка держала в одной руке фарфоровую миску, а в другой мутный стакан.
Снимай носок.
Щиколотка раздулась, ступня висела мертвым грузом. Кислая бабка подставила мне под икру табуретку и встала на колени рядом. Ее платье шуршало. Это был единственный звук в комнате, если не считать звона крови у меня в ушах и моего прерывистого дыхания. Бабка сунула руку в миску и принялась размазывать по моей щиколотке кашу, похожую на хлебный мякиш.
Щиколотка вздрагивала.
Это припарка. Бабка ухватила поудобнее мою ногу. Чтобы снять отек.
Припарка покалывала, но боль не унималась, и еще я изо всех сил сопротивлялся холоду. Кислая бабка вымазала всю кашу мне на щиколотку, и каша схватилась, как клей. Бабка сунула мне мутный стакан:
Выпей.
Оно пахнет марципаном.
Не нюхай. Пей.
Но что это?
Это снимает боль.
По ее лицу я понял, что выбора у меня нет. Я осушил стакан одним глотком, как пьют микстуру магнезии. Жидкость была густая, как сироп, без особого вкуса.
А ваш брат спит наверху? спросил я.
А где же ему быть, Ральф? А теперь тсс.
Я не Ральф, сообщил я, но она как будто не слышала.
Я бы прояснил это явное недоразумение, но потребовалось бы много сил, а теперь, когда перестал двигаться, я уже больше не мог бороться с холодом. Странное дело: как только я сдался, меня окутала дивная сонливость и словно потянула вниз. Я представил себе маму, папу и Джулию как они сидят дома на диване и смотрят по телевизору «Волшебство Пола Дэниелса», но их лица растаяли и уплыли, как отражения на выпуклой стороне ложки.
Я проснулся холод будто растолкал меня. Я не знал, где я, кто я и когда я. Уши болели, как будто их кто-то откусил, и я видел в воздухе свое дыхание. На табуретке стояла фарфоровая миска, а моя щиколотка была покрыта какой-то жесткой губчатой коркой. Тут я все вспомнил и сел. Нога уже не болела, но в голове что-то было не так, как будто в нее залетела ворона и не могла вылететь обратно. Я обтер щиколотку засморканным носовым платком. Чуднó: ступня прекрасно вертелась, излеченная, словно по волшебству. Я натянул носок, обулся, встал и осторожно перенес вес на поврежденную ногу. В ней слабо кольнуло, но я это почувствовал только потому, что изо всех сил прислушивался.
Ау? крикнул я через занавеску из бус.