Мы будем говорить о том, что нашли ее маму, скорее всего, для того, чтобы она похоронила дочь? спрашивает меня Юля.
Погоди, как похоронила?!
Я только что прочитала текст, и все-таки почти невозможно после новости о счастливом окончании поиска принять информацию о том, что человек, по словам медиков, фактически обречен. Девушке в коме осталось совсем немного, более того она прожила уже гораздо больше, чем ей отмерили врачи. Дожидалась мать
«Найден, жив» и тут же погиб
Трудно описать те прекрасные эмоции, которые мы испытываем, когда пропавший найден и жив, особенно после затяжного поиска, особенно если это произошло при нашем непосредственном участии. Если коротко, это счастье.
Но иногда, особенно если речь идет о продолжительном поиске в природной среде, мы находим человека в состоянии, когда он еще жив, но уже ни врачи, ни тем более мы ничем помочь ему не можем. Это происходит в тех случаях, когда изначально пропажа человека была связана с тем, что у него внезапно наступило состояние, угрожающее жизни (инфаркт, инсульт, обострение хронического заболевания, тяжелая травма), и в тех, когда он в силу особенностей здоровья или из-за того, что долго был в природной среде при низкой температуре, под дождем, получил крайнюю степень переохлаждения или (реже) обезвоживания. Часто, особенно у стариков, причиной смерти указывают острую сердечную недостаточность, проявившуюся из-за сочетания факторов: возраста, состояния здоровья, стресса, переохлаждения.
Это, конечно, крайне тяжелая история для всех, кто ищет человека, и для его родных, возможно, даже более тяжелая, если он найден уже погибшим, и особенно болезненная, если найденного человека успели передать в руки врачей или даже доставить в медицинское учреждение. К сожалению, такое случается, и иногда временной фактор тоже играет роль (успели или нет доставить в больницу, приехала ли вовремя скорая), а иногда нет пострадавший в таком состоянии, что помочь ему уже невозможно.
В этом случае мы спасаем себя от удушающего чувства вины только пониманием того, что сделали все, что могли, и нам не в чем себя упрекнуть хотя, конечно, такие поиски подвергаются тщательному разбору и анализу.
Иногда мы знаем, что пропавшему нужна медицинская помощь, и в этом случае делаем все от нас зависящее, чтобы успеть.
Елена Горячева (Кипяток), «Лиза Алерт», авиакоординатор ВПСО «Ангел» («Небо. Вертолет. Девушка», портал «Матроны. ру», январь 2017 года)
«Был прекрасный осенний вечер, стояли три готовых для работы вертолета, тишина, еще солнышко светило. Мы прекрасно понимаем, что сейчас солнце сядет и у нас пойдут заявки. Сидим с пилотами, пьем чай, смеемся, разговариваем. Начались заявки, один вертолет отправили на один поиск, другой вертолет на другой. И вот третья заявка: в лесу потерялись мужчина и женщина. Они позвонили около шести часов вечера в службу 112, туда приехали спасатели, поиск в процессе, и вроде бы пока наша помощь не требуется. Мы продолжаем спокойно разговаривать: не требуется так не требуется, я мониторю два других поиска, связываю потерявшихся со спасателями.
Одиннадцать вечера, и вдруг по поиску, где мужчина и женщина, приходит дополнительная информация: мужчине внезапно плохо с сердцем. Спасатели работают, пешие поисковики ищут, но пока безуспешно. Мне дают телефон потерявшейся женщины, я должна до нее дозвониться, чтобы дать указания, вертолет уже стоит готовый, через полчаса мы будем на месте, а я никак не могу до нее дозвониться: то занято, то сброс.
Я звоню в местную диспетчерскую службу, звоню спасателям; каким-то, уже не помню каким, образом мне удается узнать номер второго телефона. Потом еще уходит время на то, чтобы я договорилась со спасателями, чтобы они ее предупредили, что я ей буду звонить, потому что она не берет трубку с незнакомого номера и контакт у нее только с ними. Помню, что я потратила на все это минут 40, если не больше. Это много. Надо скорее лететь на помощь мужчине, вертолет готов, а я не могу дозвониться до его жены.
Я звоню в местную диспетчерскую службу, звоню спасателям; каким-то, уже не помню каким, образом мне удается узнать номер второго телефона. Потом еще уходит время на то, чтобы я договорилась со спасателями, чтобы они ее предупредили, что я ей буду звонить, потому что она не берет трубку с незнакомого номера и контакт у нее только с ними. Помню, что я потратила на все это минут 40, если не больше. Это много. Надо скорее лететь на помощь мужчине, вертолет готов, а я не могу дозвониться до его жены.
Когда я наконец вышла с ней на связь, говорю ей: Ольга, я к вам лечу, через полчаса я буду у вас. И у нее начинается настоящая истерика. Она мне говорит: Я его таскаю от дерева к дереву, я его чем-то обтираю, ему плохо. Она мне это говорит и говорит, и я понимаю, что просто не могу положить трубку, я должна с ней общаться, она там одна. Я с ней разговариваю, мы летим, я разговариваю.
Врачи ей не звонили, потому что она вообще не отвечала ни на какие другие звонки, и если бы она еще созвонилась с врачом, не факт, что у нее не сел бы телефон. Мы летим, я ее успокаиваю, говорю, что врач рядом, что ее главная задача увидеть нас и направить на себя, и дальше к ней сразу пойдет доктор. Она начала более или менее успокаиваться.
Мы прилетели в район поиска, я ей говорю: Ольга, вы слышите вертолет? Она говорит: Нет, я вас не вижу, не слышу. Потом в какой-то момент она услышала вертолет и говорит: Я слышу, но не понимаю где. И начинает орать: Я здесь, я здесь! И снова истерика, она чуть ли не прощается с жизнью, говорит, что муж уже не шевелится. А мне надо заставить ее работать со мной. Я говорю с ней сначала мягко и ласково, но она ни в какую, и я начинаю кричать в телефонную трубку, чтобы остановить ее истерику и переключить внимание на себя. Пилот сидит абсолютно молча, не лезет в этот процесс, его задача пилотировать и обеспечивать безопасность.
И тут не знаю, как это чувствует потерявшийся но, наверное, примерно так: ты стоишь, вроде ничего не видишь, вроде якобы должен прилететь какой-то вертолет, но черт его знает, прилетит или нет, у тебя тут своя беда, и вдруг ты слышишь шум. И в этот момент она начала не то что орать, а даже, скорее, выть. Я не знаю, с чем это сравнить, я такого никогда не слышала. Но у меня внутри все перевернулось.
Я говорю: Оля, наводи меня на себя, говори, налево, направо! и в ответ слышу только вой. Я привожу ее в чувство, криками, уговорами добиваюсь того, чтобы она навела нас на себя, я уже слышу наши лопасти в телефоне, мы зафиксировали точку, но не можем там кружить нам не хватит топлива, чтобы долететь до хелипорта. А она со своей бедой внизу не может остаться одна. И тут я ей говорю: Я должна улететь, но к тебе уже идут врачи. И когда мы улетали, у нее такая истерика началась у нее ушла последняя надежда, когда мы улетели.
В полете мы передали координаты, к ней вышли спасатели, мы летим обратно, и я веду с ней разговор, успокаиваю. Прилетаем на базу, и я полностью с ней, потому что она периодически звонит: Лена, где доктор? Меня все бросили, я одна, ко мне никто не идет, он уже не дышит. Я говорю: Оля, спокойно, все идут, но вы же далеко забрались, растирайте его. Я не знаю, что там с мужчиной, но надеюсь, что он жив, просто без сознания. Параллельно выясняется, что спасатели неправильно вбили координаты
Когда они наконец пришли, мне позвонили и сказали, что мужчина все-таки умер.
Я ничего даже не сказала своим, просто положила телефон, и они все поняли.
Я потом не могла успокоиться, пока не выяснила время смерти. Мне было очень важно это знать, потому что если бы это произошло в момент, когда мы летали Мужчина умер до того, как мы прилетели. Не знаю почему, но для меня это было очень важно. Его жена потом просила тех, кто к ней пришел: Передайте спасибо Лене, которая меня ночью нашла и была со мной».
Человек человеку человек
Мне кажется, проблема нашего общества не в том, что оно равнодушно, а в том, что оно думает, что равнодушно, и многие смотрят друг на друга, стоя именно на этой позиции, и очень удивляются, когда слышат истории о неравнодушии и добре. Но на самом деле этих историй миллион, и происходят они каждый день, и каждый день кто-то что-то бескорыстно делает для другого человека, просто об этом не принято рассказывать и говорить: «А я сегодня одной незнакомой бабушке оплатил покупку на кассе, потому что ей не хватало денег», «Встретила плачущую девочку на улице, посидела с ней, поговорила, надеюсь, что все будет хорошо». И мало кто напишет об этом в своих социальных сетях.
Но однажды меня очень впечатлило, когда я попросила своих друзей в соцсети ответить на кое-какие мои вопросы к статье, причем попросила отозваться именно тех, кто жертвует куда-либо деньги или занимается волонтерством, и в мои личные сообщения (именно в личные, а не в виде комментариев под постом, обратите внимание) пришли десятки сообщений, и так я совершенно случайно узнала, что огромное количество людей, которых я знаю не по работе и не через волонтерство, регулярно отчисляет куда-то деньги, принимает участие в судьбе пожилых людей, детей-сирот, малоимущих семей, приютских собак, детей-инвалидов, пациентов в хосписе и что они же регулярно участвуют в акциях, которые устраивают эти организации, или сами при необходимости собирают деньги, чтобы кому-то помочь. Это обычная, постоянная и нормальная часть их жизни. Просто люди не кричат об этом на каждом углу. Но если у вас будет повод расспросить об этом своих знакомых, вы, я уверена, удивитесь.
А поскольку о плохом мы пишем сразу и много, а о хорошем молчим, то и создается ощущение, что мы живем в озлобленном безнадежном мире, где человек человеку волк. Да нет же. Не молчите, когда вам плохо. Вокруг сотни людей, которые ждут возможности сделать добрый поступок.
И еще мне кажется, что человек живет в том обществе, которое он себе придумал. Как в той истории про старика, к которому трижды обращались приезжие с вопросом, хорошие ли люди живут в этом городе. И он трижды задавал ответный вопрос: а в городе, откуда ты приехал, какие были? И трижды отвечал, услышав ответ («плохие», «средние», «замечательные»): «И тут такие же»
И наконец, часто оказывается, что для нас это место, где человек человеку человек, самое комфортное, а быть здесь призвание.
Сергей Клецин, федеральный куратор, региональный представитель «Лиза Алерт» Брянской области, координатор («Гордость России», октябрь 2019 года)