3 апреля я выехал из Рима рано утром через ворота Сан Лоренцо Тибуртина и проследовал довольно ровной дорогой через местность, по большей части плодородную хлебами, но, подобно всем римским окрестностям, малонаселенную. Переехал через реку дель Тевероне, которая прежде называлась Анио, сначала по мосту Маммоло, потом по мосту Лукан, который сохранил свое древнее название[530]. На этом мосту имеется несколько древних надписей, и главная вполне читаема. Есть там также две-три римские могилы вдоль дороги. Других следов древности нет, и довольно мало осталось от мощеного полотна той большой дороги, которая и есть Via Tiburtina. Я приехал к обеду в ТИВОЛИ, пятнадцать миль. Это былой Tiburtum, лежащий[531] на отрогах гор, и город простирается по первому довольно крутому склону, который делает его местоположение и виды очень живописными, поскольку он возвышается и над окружающей его со всех сторон бескрайней равниной, и над громадным Римом. Окрестный пейзаж разворачивается в сторону моря, а сзади горы. Город огибает река Тевероне и, спускаясь с гор, устраивает вблизи от него великолепный водопад, после чего прячется в расселину между скал длиной пять-шесть сотен шагов, а затем изливается на равнину, где после многих и разнообразных извивов впадает чуть ниже города в Тибр.
3 апреля я выехал из Рима рано утром через ворота Сан Лоренцо Тибуртина и проследовал довольно ровной дорогой через местность, по большей части плодородную хлебами, но, подобно всем римским окрестностям, малонаселенную. Переехал через реку дель Тевероне, которая прежде называлась Анио, сначала по мосту Маммоло, потом по мосту Лукан, который сохранил свое древнее название[530]. На этом мосту имеется несколько древних надписей, и главная вполне читаема. Есть там также две-три римские могилы вдоль дороги. Других следов древности нет, и довольно мало осталось от мощеного полотна той большой дороги, которая и есть Via Tiburtina. Я приехал к обеду в ТИВОЛИ, пятнадцать миль. Это былой Tiburtum, лежащий[531] на отрогах гор, и город простирается по первому довольно крутому склону, который делает его местоположение и виды очень живописными, поскольку он возвышается и над окружающей его со всех сторон бескрайней равниной, и над громадным Римом. Окрестный пейзаж разворачивается в сторону моря, а сзади горы. Город огибает река Тевероне и, спускаясь с гор, устраивает вблизи от него великолепный водопад, после чего прячется в расселину между скал длиной пять-шесть сотен шагов, а затем изливается на равнину, где после многих и разнообразных извивов впадает чуть ниже города в Тибр.
Там можно видеть знаменитый дворец с садом кардинала Феррарского, это очень красивое произведение, но во многих частях незавершенное, а теперешний кардинал[532] не продолжает работы. Я там все рассмотрел в подробностях и постараюсь здесь описать, хотя об этом предмете есть и книги, и общедоступные картины. Такое же брызганье огромного количества обузданных и стройных водяных струй, единственным механизмом которых можно управлять с большого расстояния, я видел в других местах во время своего посещения Флоренции и Аугусты, как уже было сказано выше. Орга́нную музыку, которая там звучит, играют настоящие орга́ны, правда, всегда одну и ту же вещь, и делается это посредством воды, которая падает с большой силой в круглый сводчатый подвал и приводит в движение имеющийся там воздух, принуждая его направляться в орга́нные трубки, а проходя через них, издавать звуки. Другой водяной поток вращает колесо, сплошь усеянное особыми зубцами, заставляя их в определенном порядке нажимать на клавиши орга́нов; тут также слышны звуки, измененные трубами[533]. В другом месте слышно пение птиц, которым подражают маленькие бронзовые флейты, видимые в регалях[534]; это они издают звуки вроде тех, что извлекают маленькие детишки, дуя в клювик глиняных свистулек, наполненных водой; это делается искусством, подобным орга́нному, а другие движители заставляют шевелиться сову, которая с высоты скалы внезапно прерывает эту гармонию, напугав птиц своим присутствием, а потом снова уступает им место; и так попеременно можно делать сколько угодно[535]. Дальше слышен словно пушечный выстрел; еще дальше более частый и дробный треск вроде пальбы из аркебуз: это достигается резким падением воды в трубы, где воздух сжимается, а выходя оттуда, порождает этот звук. Все эти изобретения или подобные им основаны на одних и тех же принципах природы, я видел такие и в других местах.
Имеются там пруды или маленькие водоемы с облицованными камнем краями, с многими высокими столпами над этой балюстрадой, на расстоянии примерно четырех шагов меж ними. С вершины этих столпов с большой силой бьет вода, но не вверх, а в сторону пруда. Отверстия, будучи таким образом повернуты внутрь и друг против друга, выбрасывают воду и разбрызгивают ее над этим прудом с такой силой, что эти водяные струи взаимно сталкиваются друг с другом в воздухе и производят над прудом плотный и непрерывный дождь. Солнечные лучи, падая туда сверху, порождают и в глубине этого пруда, и в воздухе, и вокруг того места столь естественную и столь заметную радугу, что о той, которую мы видели в небе, сказать уже нечего. Я нигде такого не видел. Под дворцом имеются большие, искусно сделанные полости и отдушины, откуда выходит холодный пар, очень освежая весь низ здания с его помещениями; эта его часть еще не полностью завершена. Я видел там многие великолепные статуи, а именно то ли спящую, то ли мертвую нимфу и небесную Палладу.
Адонис, который у епископа Аквинского; бронзовая Волчица и Мальчик, вынимающий занозу с Капитолия; Лаокоон и Антиной из Бельведера; Комедия с Капитолия; сатир с виллы кардинала Сфорца[536]; и новой работы: Моисей в погребальной базилике Сан Пьетро in vincula; и прекрасная женщина у ног папы Павла III в новом соборе Св. Петра. Это статуи, которые мне больше всего понравились в Риме[537].
Адонис, который у епископа Аквинского; бронзовая Волчица и Мальчик, вынимающий занозу с Капитолия; Лаокоон и Антиной из Бельведера; Комедия с Капитолия; сатир с виллы кардинала Сфорца[536]; и новой работы: Моисей в погребальной базилике Сан Пьетро in vincula; и прекрасная женщина у ног папы Павла III в новом соборе Св. Петра. Это статуи, которые мне больше всего понравились в Риме[537].
[Вилла] Пратолино, несомненно, построена из зависти к этому месту. В богатстве и красоте гротов бесконечно превосходит Флоренция; в изобилии воды Феррара[538]; в разнообразии игр и приятных движений воды обе схожи, разве что Флорентийская имеет чуть больше миловидности в расположении и порядке всей совокупности места; Феррара в античных статуях, а в дворцах Флоренция; в местоположении, красоте окружающего пейзажа бесконечно превосходит Феррара, и я бы полностью высказался в пользу природы, если бы она не имела того крайнего несчастья, что все эти воды, кроме фонтана, который находится в маленьком саду на самом верху и виден из одного дворцового зала, извлечены исключительно из Тевероне, у которого он[539] похитил целый рукав и направил его в отдельный канал для своей надобности. Если бы это была чистая и пригодная для питья вода, а не такая, какая она есть мутная и противная, это место было бы несравненным, а особенно его большой фонтан, самое красивое произведение ручной работы и более приятное для глаз, нежели все прочие постройки виллы, нежели любая другая вещь и в этом саду, и в других местах[540]. В Пратолино же, наоборот, вода для фонтана доставляется из большого далека. А Тевероне течет с гораздо более высоких гор, и поскольку местные жители пользуются им по своему желанию, пример многих лишившихся воды делает произведение этого кардинала менее восхитительным.
Я уехал оттуда на следующий день после обеда и миновал те обширные руины по правую руку от нашей обратной дороги, которые, как говорят, простираются на шесть миль и раньше были городом так они тут называют proedium императора Адриана[541].
Есть по дороге из Тиволи в Рим ручей с сернистой водой, который ее пересекает[542]. Берега его русла побелели от серы, а запах от воды чувствуется более чем за пол-лье оттуда; в медицине ее не используют. В ручье находят маленькие, образованные этой водой шарики, настолько похожие на наши обсахаренные пилюли, что мало людей этим сходством не обманываются, а жители Тиволи делают из этого вещества всякого рода [настоящие пилюли], которых я купил две коробки за семь солей шесть денье.
В городе Тиволи имеются кое-какие древности, например, пара терм, которые выглядят очень древними, и остатки некоего храма, где еще сохранилось несколько целых колонн: про него говорят, что это был храм их былой Сивиллы. Тем не менее на карнизе этой церкви еще видны пять-шесть больших букв, а больше ничего не было написано, поскольку продолжение стены уцелело. Не знаю, имелись ли еще буквы перед этой оборванной надписью, но в том, что сохранилось, видно только: «Ce Ellius L. F.»[543]. Понятия не имею, кто это может быть. К вечеру мы вернулись в Рим.
РИМ, пятнадцать миль. Я проделал все это возвращение в карете без какой-либо обычной неприятности [544].
Здесь придерживаются некоего правила, гораздо более курьезного, нежели где бы то ни было: поскольку они различают улицы, городские кварталы и даже части собственных домов по степени их влияния на здоровье, то меняют жилище в зависимости от времени года; и даже те, кто его арендует, держат два-три съемных дворца ценой очень больших издержек, чтобы переезжать по предписанию своих врачей в зависимости от сезона.
15 апреля я попрощался с магистром del sacro Palazzo[545] и его заместителем, которые попросили меня не обращать большого внимания на цензуру моих «Опытов», поскольку другие французы их уведомили, что в ней много глупостей; и они уверили меня, что ценят мои намерения, приверженность Церкви и мою честность, а также мою искренность и добросовестность, что они предоставляют мне самому убрать из моей книги, буде я захочу переиздать ее, то, что я сочту там слишком вольным, и среди прочего некстати подвернувшиеся слова[546]. Мне показалось, что они остались весьма довольны мной; и чтобы извиниться за то, что так курьезно оценили мою книгу и кое в чем осудили ее, они сослались на многие книги нашего времени, написанные кардиналами и другими духовными лицами весьма хорошей репутации, которые тоже подверглись цензуре из-за нескольких подобных несовершенств, которые ничуть не умалили ни репутации автора, ни произведения в целом. Меня попросили даже помочь Церкви моим красноречием (это их собственные любезные слова) и сделать своим жилищем этот мирный город, избавленный от смут и тревог. Это особы, располагающие большим влиянием, вполне способные стать кардиналами.