Договорились больше не поднимать эту тему.
Я пыталась не думать об этом, продолжала она. Пыталась игнорировать это, как будто между нами ничего и никогда не было. Делать вид, что мы всегда были просто друзьями. Но ничего не вышло.
Видимо, нет, вздохнул я.
«Всякий раз, когда кто-то упоминает имя Нур, ты становишься мрачной как туча».
Я просто хотела еще раз сказать тебе, что мне очень жаль. Я сожалею о том, что сделала. Мне не следовало тогда ему звонить.
Меня охватило множество противоречивых эмоций. Когда Эмма произнесла эти слова вслух, причина нашей ссоры показалась мне мелочью, пустяком. Я разорвал наши отношения из-за какого-то телефонного звонка. Иногда я спрашивал себя: а может быть, я слишком серьезно все воспринял, может быть, я неадекватно отреагировал? Может быть, я разбил ей сердце из-за пустяков?
А ты много раз это делала? спросил я. В смысле, звонила Эйбу?
Нет. Только в тот день, из придорожного автомата. И только для того, чтобы попрощаться.
Я не знал, верить ей или нет. Не знал, важно ли это, или тот телефонный звонок можно было запросто проигнорировать. Внезапно я испытал то же самое чувство, что и в тот день: печальную уверенность, что она никогда по-настоящему мне не принадлежала и никогда не будет принадлежать. Что я обманывал сам себя. Мне просто нравилось думать, что такая девушка, как Эмма, может меня полюбить.
В каком-то смысле я даже рад, что ты это сделала, произнес я. Это заставило меня взглянуть правде в глаза. Той правде, которую я раньше не хотел видеть.
Что ты имеешь в виду? робко спросила она.
Ты сама сказала несколько дней назад. Я не Эйб и никогда им не буду.
О, Джейкоб. Мне так жаль, прости меня за эти необдуманные слова. Я была рассержена.
Я понимаю. Именно поэтому ты позволила себе говорить откровенно. На самом деле ты все еще любишь его.
Она молчала. Молчание и было ее ответом.
Все оказалось так просто.
Эмма не в силах была противиться симпатии ко мне потому, что я был так похож на ее утраченного возлюбленного. И я не разбивал ей сердце, ведь она никогда не дарила мне его.
Я не хочу, чтобы ты возненавидел меня, прошептала она и опустила голову.
В этот момент, в лучах заходящего солнца, она выглядела такой юной. Мне стало невыносимо жаль ее.
Я никогда не смогу возненавидеть тебя, ни за что.
Эмма положила голову мне на плечо, и я не отстранился.
Наступили сумерки. Я смотрел, как багровое солнце садилось за горную цепь, тянувшуюся вдоль дороги. Бескрайняя равнина погружалась в печальный серо-голубой сумрак позднего вечера.
Что он сказал? спросил я. О чем вы говорили, когда ты ему позвонила?
Он почти ничего не говорил. Эмма вздохнула. У него был такой злой голос. Он сказал, что мне не следовало звонить.
Но ты не смогла устоять перед искушением.
Эмма продолжала так тихо, что я едва расслышал:
Он сказал, что ему некогда, он ужинает с семьей. И повесил трубку. Когда она подняла голову, я увидел в ее глазах слезы. Я почувствовала себя такой идиоткой. А потом мне пришлось возвращаться к машине, где ты ждал меня, и притворяться, что ничего не случилось.
Словно острая иголка уколола меня в самое сердце. А в голове вдруг пронеслась неожиданная и дикая мысль: «Неужели мой дедушка мог вести себя как подонок?»
Я обнял ее и прошептал:
Эмма, мне очень жаль.
Не надо меня жалеть, возразила она. Наверное, мне нужно было услышать это. Чтобы столько лет спустя отпустить его совсем отпустить.
Совсем отпустить. Но слишком поздно для нас с ней.
Я понимаю, что мы не можем больше быть близки, как прежде, сказала Эмма. Но ведь мы с тобой были и друзьями. Это была настоящая дружба, и она чего-то да стоит.
Не надо меня жалеть, возразила она. Наверное, мне нужно было услышать это. Чтобы столько лет спустя отпустить его совсем отпустить.
Совсем отпустить. Но слишком поздно для нас с ней.
Я понимаю, что мы не можем больше быть близки, как прежде, сказала Эмма. Но ведь мы с тобой были и друзьями. Это была настоящая дружба, и она чего-то да стоит.
Мы остались друзьями, прошептал я. И в этот момент что-то в ней надломилось, и ее плечи задрожали от рыданий.
Я говорил искренне и до сих пор считал Эмму одной из самых замечательных девушек в мире и восхищался ее редкими качествами. Просто я не мог снова влюбиться в нее, как прежде.
Спасибо, прошептала она, хлюпая носом. И что же мы теперь будем делать?
Вот что, ответил я, крепче обнимая ее. Сейчас нам обоим нужно поспать.
Кто-то прикоснулся к моей руке. Эмма прошептала:
Мы остановились.
Я с трудом открыл глаза. Была глухая ночь, мы находились на автобусной остановке где-то в Айове.
Иди первым, сказал Енох, подталкивая меня по проходу между сиденьями к двери.
Я выбрался из автобуса и принялся осматривать асфальт на стоянке в поисках черных следов пусто́ты. Ничего. Твари здесь не выходили.
Мы отправились на автовокзал, там работал небольшой ресторанный дворик с несколькими круглосуточными кафе. Енох и Хью купили себе хот-доги с резиновыми сосисками. Эмма заказала буррито с бобами и сыром. Подростки, заключенные в растущие молодые тела, оказавшись в мире нормальных, взрослели с каждым днем впервые почти за сто лет, и постоянно были голодны. Но мой желудок словно завязали узлом, меня мутило при одной мысли о еде. Как странно, подумал я: иногда друзья казались мне взрослыми, даже старыми, но бывали дни, когда я чувствовал себя старше них.
Мы снова сели в автобус и тронулись в путь. Я задремал, но сон был беспокойным, я то и дело просыпался. В какой-то момент перед рассветом Эмма снова осторожно разбудила меня.
Мы остановились на шоссе, автобус застрял в бесконечной пробке. Где-то далеко впереди мигали огни «скорой» или пожарной машины. У меня появилось нехорошее предчувствие.
Машины с трех полос ехали по одной. Мы двигались вперед медленно, как улитка, и наконец за окном показалось место аварии. Вокруг скопились полицейские машины, машины «скорой помощи», спасатели. Сверкали сигнальные огни. Полицейские регулировали движение. Фельдшеры и врачи «скорой» возились с носилками. Мой взгляд упал на черные следы шин, которые тянулись мимо цепочки фальшфейеров, похожих на факелы, к перевернутому искореженному автобусу.
О боже, прошептала Эмма. Алые и оранжевые мигалки машин освещали ее лицо.
Неужели это тот самый автобус? хрипло произнес Хью. Тот, на котором они ехали?
Мы должны это выяснить, сказал я.
Енох молча кивнул.
Наш автобус снова остановился. Я повел друзей к выходу и уговорил недовольного водителя открыть дверь.
Полицейские ни за что не позволят нам шнырять у места аварии, заметил я.
Ты удивишься, когда узнаешь, куда можно пробраться, если делать вид, что имеешь на это полное право, возразила Эмма.
Вокруг перевернутого автобуса суетились фельдшеры, но мне показалось, что авария произошла несколько часов назад и пострадавших давно увезли.
Автобус лежал на боку, словно поверженный гигант. Разноцветные огни отражались в его металлических бортах, покрытых вмятинами и страшными дырами с острыми краями. Судя по следам шин, автобус съехал с дороги, накренился, съехал с насыпи, оставив глубокую колею в земле, а потом остановился у края леса. Других разбитых машин мы не заметили. Очевидно, водитель вдруг потерял управление, свернул с шоссе, но больше никого не задел.
Капли слезной жидкости пусто́ты обнаружились почти сразу. Земля вокруг автобуса была забрызгана ею, след вел прочь от места аварии, в лес. В лесу не было ни полиции, ни врачей. Никого и ничего, кроме черных деревьев.
Я шел по следу, друзья спешили за мной. Когда мы углубились в лес на двадцать или тридцать футов, Эмма зажгла на ладони огонек, чтобы освещать дорогу.
Мы прошли мимо кучи мусора. Мимо зарослей колючего кустарника. А потом увидели ее она лежала на земле, на опавших листьях.
Та самая девушка, Эллери.
Она умирала. Кровь струилась из глубокой раны на голове. Нога была согнута под неестественным углом.
Мы бросились к ней.
Кто-нибудь, бегите за помощью! закричала Эмма, и Хью помчался обратно, к машинам «скорой».
Девушка была бледной и худенькой. У нее был только один глаз, а повязка куда-то исчезла. Вместо нее я увидел черную дыру со сморщенными краями.
Пока не появились врачи, мы хотели выяснить, что произошло, но Эллери с трудом понимала, где она и что происходит. Время от времени она теряла сознание.
Они хотели, чтобы я плакала, повторяла она снова и снова. Люди с пустыми глазами Они заставляли меня плакать.
Крошечный белый червячок выполз из пустой глазницы, упал ей на щеку, скатился на землю, и только тогда я заметил не меньше сотни таких же червячков, извивавшихся в куче опавшей листвы.
Меня едва не вырвало, но Эмма и Енох не выказали никаких признаков удивления или отвращения.
Они украли ее, пробормотала девушка и заплакала. Они забрали ее у меня.
Кого? спросила Эмма.
Личинку-мать, прошептала раненая слабеющим голосом. Теперь она умрет. Она не может жить снаружи.
Мы с Эммой и Енохом подняли головы и с ужасом переглянулись.
А где сейчас эти люди? спросил я.
Ушли, ответила она. Вы их убьете?
Разумеется, сказал Енох.
Но только не девушку. Она не хочет делать то, что делает. Они ее заставляют.
Какую еще девушку? удивился я.
Она сделала это. Она остановила автобус.
Как?
С помощью веревок. И еще она дарила мне прекрасные цветы, лучше которых я никогда не видела
Ее тело начало сотрясаться в конвульсиях, и тут фонари осветили поляну. Несколько мгновений спустя врачи заставили нас отойти в сторону.
Эллери извивалась, стонала, а потом случилось что-то еще, но из-за спин фельдшеров мне ничего не было видно. Я услышал, как один из них выругался, и они попятились прочь от несчастной.
Кто-то воскликнул:
Что это еще за чертовщина?
Я увидел Эллери. Ее тело содрогалось и тонуло в волнах каких-то шелковых нитей.
Боже! прошептал Енох. Она начала стареть!
Шелковые нити оказались ее волосами, они росли с невероятной скоростью, меняли цвет, из каштановых становились серебристыми, а затем белыми, как слоновая кость.
От внезапного порыва ветра зашумели кроны деревьев, с земли взметнулись осенние листья. Оглянувшись, мы увидели вертолет, который садился на опушке леса. Мы съежились, уставились на него, не зная, что делать. Несколько фигур спрыгнули с вертолета и побежали к нам.
Это были американцы. Ламот и его телохранитель продирались сквозь лес, выкрикивая имя Эллери. За ними бежали мисс Сапсан, мисс Королек и мисс Кукушка. На нас никто даже не взглянул. Врачей оттолкнули прочь они были в таком ужасе, что все равно собирались спасаться бегством, и когда американцы склонились над телом, я заметил, как имбрины вливают в полуоткрытый рот Эллери какое-то снадобье из стеклянного флакона.