Здравствуй, матушка ведунья лесная, подражая голосам и манерам взрослых, уважительно сказал он.
И тебе не хворать, весело, девичьим голосом отозвалась я.
И с огорчением поняла амулет, меняющий голос, дома забыла. Вот же напасть какая. Малыш не поднимаясь полностью, удивленно на меня глянул но нет, перед глазами его была все та же старушка с жутким носом и поганками на плаще. Глазам ребенок явно доверял больше, чем ушам.
Идем, стараясь сделать голос старчески дребезжащим, сказала я, с маменькой поздороваемся.
А малыш вдруг возьми да и скажи:
Не до нас мамке сейчас, Митятка гибнет.
И на лестницу я взбежала, даже клюку позабыв та не обиделась, поскакала дальше. А я вбежала в лавочку рыбацкую, глянула на девочку лет четырех, держащую таз с холодной водой, бледную, дрожащую, и только потом, на вздрогнувшую при моем появлении жену Саврана малыша она обтирала холодной водой, умница, от того и орал он. Но даже с порога видно было жар не спадает.
Умная ты мать, жена Саврана, с порога начала я, торопливо сдергивая перчатки с когтями и фальшивой зеленой кожей.
Матушка ведьма лесная только и прошептала я.
А вот девочка с огромными зеленющими глазами проследила за падением моих рук ложных на пол, и не ведаю, как миску то с водой удержала. Позади меня в избу вошел мальчик.
Сестру покорми, сказала я, указав ему на корзину, которую тоже клюка подхватила. Говорю же замечательная клюка у меня.
А сама, торопливо к ребенку направилась. Жена Саврана поднялась, уступая мне место и я, сев на краю постели, осторожно приложила ладонь к горячей, дьявольски горячей головке. От чего жар такой? Слишком сильный жар для дитя, слишком сильный для нервного потрясения, что пережил, а в остальном здоровый малыш был, шести месяцев от роду, крепкий. С чем же организм его сейчас боролся так отчаянно пытаясь выжечь заразу?!
Не болел ведь, смещая руку на грудь затихшего при виде моей жуткой маски ребенка, сказала я.
Нет, не хворал, подтвердила жена Саврана.
Я кивнула, принимая ответ, и спустила руку ниже на животик. Спустила, да и вздрогнула яд там был. Яд!
Не своим молоком вчера накормила, да? уже зная ответ, спросила я.
И ответ зная, и что молоко то не только дитятко пило то-то слишком бледным мне старший савранов сын показался
Подойди, наклонись, приказала я женщине.
Та приблизилась осторожно, поклонилась, я ловко ладонь на ее лбу разместила жар. Пока не явный.
И ты молоко то тоже пила, очень тихо сказала я.
Жена Саврана выпрямилась да и стала белая, как саван. Что ж, до савана их всех один шаг и отделял.
Женщина пошатнулась, опустилась на пол обессилено, и прошептала бледными губами:
Свекровь-матушка принесла поутру. Сказала молоко в священном храме благословенное, от всех хворей и невзгод поможет
Значит нет у Саврана больше ни матери, ни отца-кузнеца Жаль, хорошие люди были. Очень жаль, да печалиться времени нет, нужно живых спасать.
Я клюку к себе поманила, а едва прискакала та, тихо приказала:
Лешего позови.
Она кивнула и поскакала приказ выполнять. Не то чтоб я сама лешего позвать не могла, но далеко сюда идти, пока явится долго будет, а клюка ему сходу заповедную тропу откроет.
Дети на волшебство смотрели со смесью живого интереса и благоговения, а вот жена Саврана глядела только на меня. В глазах ее дрожали слезы, губы были белыми как у мертвеца, а спросить она боялась. Понимаю, о таком спрашивать страшно. Говорить страшно тоже, но я сказала:
Тебя и старших спасу, а Митяя не знаю.
Опустив голову и едва не взвыв, женщина вдруг отчаянно попросила:
Детей, детей спаси сначала!
Укоризненно поглядев на нее, спросила:
Совсем сдурела? Ну спасу я детей, а кто о них позаботится? Детям мать нужна.
Женщина сникла. А затем тихо, едва едва слышно, словно ветер донес издали, прошептала:
А Савран?
Коли вернется в Заповедный лес пущу, из Заповедного леса куда нужно выведу я не бог, женщина, так же тихо ответила ей.
Уля, поправила она.
Я не бог, Ульяна, приняла своеобразное знакомство, и закрыла глаза, осторожно вторгаясь в тело ребенка.
Уля, поправила она.
Я не бог, Ульяна, приняла своеобразное знакомство, и закрыла глаза, осторожно вторгаясь в тело ребенка.
Яд был в нем. Окрасил мертвым цветом стенки крошечного желудка, пытался прорваться в кровь, но кровь горела, организм старался сжечь заразу из последних сил. А сил тут требовалось А примерно столько же, сколько и когда границы леса расширяла. Тут оно как лес, это жизнь, и тут вот тоже жизнь
Дверь распахнулась слишком резко леший так не приходит. Не он и пришел уверенную поступь охранябушки я различила, даже головы не поворачивая.
И когда он, пройдя в дом, поставил на пол деревянное ведро с ключевой лесной водой, лишь спросила насмешливо:
Что, рубашки не нашел? Али по ночи в путь снаряжаться страшновато?
А я теперь свободный человек, ведьма, хожу там где вздумаю. Рубашки нашел, спасибо.
Даже отвечать не стала мои силы сейчас на ребенка шли, помочь смогу или не сумею время покажет, но прежде чем за мать его браться и сестру с братом, хотя бы боль снять, да жар снизить немного силы ребенку еще потребуются.
Архимаг постоял рядом, постоял, да и не выдержало сердце любопытное:
Что с ребенком? Почему леший мне ведро отдал, а сам в лес кинулся?!
Тут уж я удивилась.
Держа ладонь на животике младенца, повернула голову, удивленно на мага поглядела, тот ответил напряженным взглядом синих глаз.
А в следующее мгновение видеть охранябушку я перестала, взглянув на лес глазами Ворона.
Птица сидела на верхушке самого высокого в лесу Мудрого Дуба, показывала мне, как вдали, в той части, где маги и Славастена на лес мой заповедный посягали горит он. Лес мой! Заповедный! То-то леший ведро магу всунул, а сам помчался деревья спасать, как-никак его вотчина.
Ведьма, в чем дело? раздался голос мага и меня тряхнули за плечо.
Мотнула головой, намекая, что слышу отлично, орать на ухо не надо, и позвала чащу. Заповедная не дремала от слова вообще никак, и ныне, под отвлекающий маневр своего псевдо-горения, кралась под землей, собираясь атаковать находящихся в неведении и абсолютно уверенных, что уничтожили зловредные насаждения магов.
И все бы ничего, но едва чаща нанесет удар, магию и силу для рывка она возьмет у меня!
И распахнув глаза, я, одну руку держа на ребенке, вторую протянула над ведром с ключевой водой и торопливо, быстро, вливая свою силу, сколько могла, начала читать заговор.
«Здравствуй при встрече,
Здравствуй при прощании,
Здравствуй в разлуке,
Здравием обернись возвращение».
Чаща ударила, когда я произносила последние звуки. Ударила лихо и радостно, со всем торжеством почуявшего крови хищника, вырвавшись из-под земли коснулась ног магов безобидными ростками и в стремительном росте оборачиваясь лианами, сплошь усеянными острыми шипами. И меня скрутило так, что не продохнуть ни выдохнуть, на чем сила держалась не ведаю.
Ведьма, что ж ты встревожился архимаг, едва я на пол на одно колено рухнула.
На оба не могла, если отпущу ребенка погибнет.
Вот только и чащу звать, когда на младенце руку держу не самое верное дело чаща у меня детей любит. В прямом смысле. Жуткой материнской любовью. Этой только волю дай так заберет себе и вырастит, причем и молоком поить будет, и растить, и даже баловать. И не отдает. Пока дите не вырастит, вообще отдавать отказывается! Меня поначалу тоже все пыталась, да и сейчас недалеко ушла.
Но делать нечего.
«Стой!» взмолилась я, призывая чащу.
Зловредина остановилась, оглянулась на меня, словно бы через плечо на букашку мелкую и тут засекла дитятко! В следующее мгновение смола с огнем, успешно имитирующая горение чащи, перекинулась на магов, которым и так приходилось не сладко, в том смысле, что вообще неприятно, когда по тебе растут лианы с шипами, а заповедная мгновенно оказалась тут.
И в единый миг над кроваткой склонилась условно обнаженная девушка. Очень условная девушка, потому что сплетенная из ивовых прутьев и покрытая листочками чаща в принципе девушку напоминала разве что изгибами. И вот это чудище, восторженно приоткрыв условно губы, склонилась над младенцем.
Так, вот давай без этого! потребовала я. У него вообще мать есть!
Зловредина дернула плечом, демонстрируя все, что думает об этой матери, и протянула загребущие ручонки к младенцу.
Вообще исстари лесные ведуны и ведуньи получались именно так чаща подбирала брошенных в голодные годы младенцев, растила их, отдавая все тепло своей истинно женской материнской души, и вырастали ведуны как бы на грани миров лесного и человеческого. Но голодные годы миновали, детей более в лес на смерть никто не выбрасывал вот уже много лет, вот чаща и тосковала, а потому оберегала вообще всех детенышей то и дело периодически приходилось отбирать у нее оленят, медвежат, волчат, зайчат, а в последнее время даже птицы прилетали жаловаться.
Не смей! приказала я чаще.
Та выпрямилась, витые ивовые руки на груди сложила и с вызовом в пустых глазницах посмотрела на меня. Намекая на очевидное а почему бы и нет?!
У этого ребенка есть мать, повторила я очевидное.
Чаща в ярости топнула ногой, не желая соглашаться с этим очевидным. Постояла, зло сузившими глазницами взирая на меня, и вдруг хлопнула себя ладонью по лбу, словно вспомнила о чем-то, запрыгала радостно, указала на меня, на стоявшего в некотором оцепенении мага, сложила ладони вместе недвусмысленным жестом, даже подвигала, имитируя явно зачатие, после чего обрисовала живот на себе, указала на меня ну чтобы если кто не понял, обозначила что речь о моем животе, и радостно запрыгала снова.
Даже у меня челюсть отвисла, что уж об остальных говорить.
Господи помоги, прошептала жена Саврана, и добавила, мужику.
«Мужик» промолчал, но выражение лица у охранябушки стало непередаваемым, а вот мальчик проявив удивительную для его лет осведомленность, со вздохом произнес:
Да, не повезло вам, уважаемый.
Архимаг очень выразительно посмотрел на меня.
А я поняла две очень важные вещи: первая Лесная сила сплетница, и вторая я попала. Еще я поняла, что очень зря давала чаще на почитать книгу о человеческой анатомии дочиталась. И главное не возразишь же никак.
Хорошо, если забеременею, так и быть возьму в няньки, сдалась я.