Маша накормит, Маша уложит. А на что тогда мать? Этим вопросом она не озадачивалась.
Просто было весело жить, интересно. Какой-то бесконечный круг, неустанный забег каждый день, каждый вечер.
Думала об одном как все успеть? Как не пропустить то или это?
А пропустила самое главное. Мужа упустила. Да ладно, с ним давно все было понятно. А вот что сына упустила вот здесь ей прощения нет. Невестку свою упустила, тихую, бледную, сероглазую девочку с длинной косой. Не заметила, как внучка появилась в ее жизни и как они с матерью исчезли.
Сейчас ей выпал шанс наверстать то, что потеряла, что выскользнуло из рук.
Жаль, замолить не может неверующая. Ах, как бы это помогло.
Но за этот волшебный, сказочный шанс наверстать Софья Павловна бесконечно его благодарит как умеет. Каждый вечер, каждый, повторяет: «Спасибо, спасибо! Спасибо. Только поэтому еще жива, после всего, что у меня было. Только за это держусь. И обещаю себе и тебе: сделаю все, что смогу! Для этой единственной девочки, для моей внучки. Обещаю, клянусь».
Клятвы держать она умеет.
Только бы еще пожить! Не для себя от себя она порядком устала. Для этой девочки. Чтобы успеть. Неужели Аля никогда не назовет ее бабушкой? Она так этого ждет!
А вот дождется ли?
Пансионат показался девицам скучным.
Богадельня! скривившись, выдала Оля. Одно старичье!
А вот дождется ли?
Пансионат показался девицам скучным.
Богадельня! скривившись, выдала Оля. Одно старичье!
На первый взгляд так оно и было по уютным аллейкам чинно расхаживали старушки в панамках и светлых платьях и старики в парусиновых брюках и теннисках.
Оживленно болтая, они даже кокетничали друг с другом, нарочито громко смеялись и спорили. Жеманно нюхали высокие колючие кусты чайных роз, садились на лавочки передохнуть, обмахиваясь панамками и газетами, и обсуждали порядки в пансионате в основном, конечно, питание. Питание им не нравилось постоянное, обязательное бурчание.
А девочек питание не волновало. Их волновало другое море!
Пропустив обед и быстро переодевшись в купальники, они сразу же побежали на пляж.
Оля тут же скорчила гримаску:
Фу, галька, не песок!
А Але на это было наплевать: галька, песок какая разница? Перед ней безгранично и вольно расстилалось огромное, безбрежное море. Оно было золотистым, сиреневатым, блестящим. Именно таким, каким она его представляла.
Сбросив шлепки, Аля со всего разбегу бросилась в воду.
Вода обожгла, вздрогнула, расступилась и приняла Алю в объятия нежные, шелковистые, бархатистые, сладкие.
Аля закрыла глаза и замерла.
Оля стояла на берегу и пробовала воду ногой: ей было холодно и страшновато вот так, с размаху, бездумно влететь в эту непроглядную синь. Аля махала ей рукой, звала, и та решилась. Заходила аккуратно, поеживаясь и передергивая плечами. Наконец окунулась и она.
Девочки плескались у берега, брызгали друг на друга, смеялись, и на их лицах, прекрасных, чистых и юных, было написано безграничное, неиссякаемое счастье.
Номер был двухкомнатный в маленькой спальне расположилась Софья, а в гостиной на раскладном диване Оля и Аля.
После ужина котлета с пюре, творожная запеканка и мутноватый, приторный чай девочки отпросились гулять. За воротами пансионата жизнь била ключом: со всех сторон раздавалась музыка, мелькали афиши кинотеатров, светились окна кафе, на каждом шагу продавали мороженое и сладкую вату, вкусно пахло кофе и горячими булочками, а по бульвару, центральному променаду, шли толпы людей.
Ничего себе, а! испуганно и восторженно шепнула Аля. Прямо какой-то карнавал, правда?
Почему карнавал? равнодушно отозвалась Оля. Обычное курортное место.
«Обычное? Для кого-то обычное, да, только не для меня. Мне кажется, я попала в сказку, в дивный, волшебный мир, где кругом один праздник и все счастливы и беззаботны. А разве такое бывает?» с восторгом подумала Аля.
Как взрослые, они сели за стол в уличном кафе. Оля важным голосом заказала мороженое и кофе.
Шампанского хочешь?
Аля категорически отказалась.
Они пили горький невкусный черный кофе, ели подтаявшее мороженое из металлической вазочки и разглядывали прохожих.
Молодежи было полно по шумной улице фланировали девицы в ярких сарафанах и платьях, в туфлях на высоких каблуках, густо накрашенные и увешанные серьгами и бусами. Они встряхивали пышными, начесанными гривами и плотоядно смотрели по сторонам.
Парни, патлатые, загорелые, мускулистые, в обтягивающих майках и брюках, курили и бросали короткие, но красноречивые взгляды на девушек.
Кто-то останавливался для знакомства, кто-то просто обменивался взглядами, присматриваясь друг к другу.
Это было похоже на ярмарку женихов и невест, конкурс, кто красивее и привлекательнее.
Гремела музыка Оля объяснила, что это с танцплощадок.
Пошли посмотрим, предложила Аля.
На танцполе, круглом и тесном, толпились пары. На небольшой сцене играл ансамбль две гитары, барабан и баян. Оля презрительно хмыкнула.
Вдоль забора стояли в ожидании, в нетерпении, переминаясь с ноги на ногу, те, кого не пригласили танцевать. Их, бледных, нервных, с нездорово горящими глазами, было жаль.
Оля вглядывалась в толпу танцующих.
Вот тот ничего, в серой майке! кивнула она на высокого, кудрявого парня.
Але было все равно. Все ее мысли были заняты только Максимом кто может сравниться с ним?
Через пару дней все образовалось, встало на свои места.
Софья нашла себе компанию по преферансу и была счастлива, оживленна, пребывала в замечательном настроении. Компания собиралась в закрытой беседке, где играли и неторопливо беседовали, лишь делая перерывы на обед и ужин. Оля тоже нашла компанию целыми днями пропадала у теннисного стола, где собиралась молодежь со всей округи. Словом, все были при деле.
Але это очень подходило: ее никто не доставал, не мучил разговорами она принадлежала самой себе. А уединение она очень любила. Да и к тому же было море, легкое, доброжелательное, сверкающее золотом утром и потемневшее, серое, словно уставшее, к вечеру.
Аля сидела на берегу и смотрела на воду. И, разумеется, думала о Максиме. Как он там? На даче или в Москве? И когда они теперь увидятся? Неужели только следующим летом? Иногда она отправлялась гулять, бродила по узким, заросшим густыми пирамидальными тополями улочкам с веселыми зелеными и голубыми заборами, с белеными хатками, перед которыми буйно и пестро цвели разноцветные палисадники. Из-за заборов свешивались тяжелые ветви фруктовых деревьев, поспевающих груш и яблок и уже опадавших, перезрелых абрикосов и вишни.
У калиток, на низеньких скамеечках, сидели бабульки в белых платочках, а перед ними стояли ведра садовых и огородных даров огромных неровных помидоров, бледных переросших кабачков, гигантских огурцов, мелких, невозможно душистых оранжевых абрикосов и крупных, слегка помятых розовобоких персиков. Над ведрами кружили стаи ос и мух.
Увидев случайных прохожих, бабульки немедленно оживлялись и принимались нахваливать свой товар.
Продавалось все за копейки, даже смешно говорить.
Было понятно, что хозяйки мечтали выручить хоть что-то, хоть жалкую трешку добро все равно пропадет, варенья давно наварены и компоты закручены, а все это излишки, которые некуда девать.
Аля отмахивалась от назойливых торговок, и тогда ее просто угощали в бумажный кулек накладывали семечки или абрикосы. Она съедала их по дороге, и к ужину возвращаться совсем не хотелось. Она забиралась в самые дальние уголки небольшого курортного городка, уставая, присаживалась на скамейках у домов, откуда тут же выходили люди, предлагали воды или молока и всегда спрашивали, не голодна ли она.
Это был другой народ, не московский. Скорее похожий на тех людей, которых она видела в Клину неспешных, спокойных, доброжелательных и очень открытых. Ей подумалось, что жить бы она хотела именно так, как живут эти улыбчивые и немного наивные люди, в маленьком городке или в поселке и, конечно, у моря.
Иногда она шла просто вдоль моря по берегу, по колючей гальке. Шла за темнеющим, быстро исчезающим солнцем. И берег был пуст люди теряли интерес к остывающей воде, да и в городе их ждало полно развлечений.
Оля вела светский образ жизни: настольный теннис, ежевечерние танцы, кино и кафе-мороженое.
Компания подобралась большая перезнакомились приезжие из пансионатов, ребята из Москвы, Ленинграда и прочих городов. Местных среди них не наблюдалось, и в этом был какой-то снобизм столичная молодежь относилась к ним со снисходительным пренебрежением.
Иногда Аля присоединялась к веселой компании. От кино и кафе-мороженого она не отказывалась, а вот на танцы не ходила, как бы Оля ее ни уговаривала.
Ночью, лежа долго без сна, она думала о своем любимом.
Да, внешне он циничный красавец, не ее поля ягода, Оля права. Да, вокруг полно ярких, красивых и интересных девиц. Да, он производит впечатление нагловатого и нахального юноши, который, кажется, презирает весь мир.
Только Аля понимает, что все не совсем так. И этот циничный красавчик, недобрый остряк и покоритель женских сердец очень одинок и, по сути, никому не нужен ни матери, ни отцу. Только Мусе, которую он тоже немного презирает, не стесняясь, над ней насмехается, но наверняка любит в душе.
А то, что он страшно одинок, читается в его невозможно синих глазах. Все читается и печаль, и тоска, и страх.
Только никто этого не замечает. Кому интересны чужие проблемы?
Это видит только она, Аля. Вот поэтому он и принадлежит ей. Вернее, будет принадлежать когда-нибудь.
Оля закрутила роман. Побледнела, похудела, почти ничего не ела и была рассеянна как никогда. Ее возлюбленным оказался довольно симпатичный мальчик из Кронштадта Алеша, белобрысый и длинноволосый, косящий под Леннона. Алеша был страстным битломаном и вообще знатоком современной музыки. Кажется, больше ничего его не интересовало.
Теперь они с Олей не торчали у теннисного стола, не ходили на танцы, а томно гуляли под ручку или скрывались в густых аллеях пансионатского сада. Оля возвращалась поздно, пробиралась через дырку в заборе, а в номер влезала через окно. Вид у нее был томный и нездоровый, глаза казались больными, блуждающими, губы опухли. Она плохо спала, тревожно вскрикивая во сне.