Джеймс Уистлер. Портрет Стефана Малларме. Литография. 1892
Его ровная, приветливая, деликатная, очаровательно-ироничная манера поведения была полной противоположностью бурной нетерпимости Дега, его всегдашней готовности к шутливо-беспощадным суждениям, поспешным и язвительным приговорам, его желчности, резким перепадам настроения, вспышкам гнева.
Думаю, что Малларме не мог не испытывать страха перед этим характером, столь отличным от его собственного.
Дега же весьма любезно отзывался о Малларме, но в основном как о человеке. Его творчество казалось ему плодом легкого безумия, овладевшего умом этого замечательно одаренного поэта. Подобное непонимание зачастую встречается среди творческих людей. Скорее всего, они созданы для того, чтобы абсолютно не понимать друг друга. Впрочем, сочинения Малларме давали прекрасную пищу насмешникам и критиканам всех мастей. Мнение Дега полностью совпадало с мнением завсегдатаев гонкуровского «чердака»[88], где иногда бывал Малларме.
Андре Жилль. Карикатура на Эдмона де Гонкура. 1860-е
Все эти писатели находили его очаровательным и поражались, что человек столь тонкого ума, наделенный даром так ясно и точно выражать свои мысли и пробуждать чужие, сам сочиняет такие чудовищно усложненные и заумные тексты. Их еще больше удивляло, что он не боится бросить вызов публике, благосклонности и внимания которой сами они так упорно добивались. Это небольшое сообщество великих авторов, жаждущих больших тиражей и яростно завидующих друг другу, было бы потрясено, узнай они, что не пройдет и полувека, как значимость их теорий сойдет на нет, слава и популярность их романов уменьшатся, в то время как небольшие по объему, немногочисленные abscense[89] сочинения Малларме, не зависимые ни от моды, ни от количества экземпляров, только благодаря своим формальным качествам, достигнутым долгим и кропотливым трудом, откроют всю мощь совершенства самым проницательным умам.
Однажды во время спора на «чердаке» Золя сказал Малларме, что, на его взгляд, дерьмо равноценно бриллианту.
Да, ответил Малларме, только бриллианты встречаются реже.
Дега не мог удержаться от всяческих нападок на поэзию Малларме:
«Пожертвовать судьбе такую красоту!»[90]
Он, например, рассказывал, что как-то раз Малларме прочитал ученикам свой сонет, те пришли в восторг и, желая постичь его смысл, принялись объяснять, каждый на свой лад: одни видели в нем заход солнца, другие торжество зари. И тогда Малларме сказал им:
Вовсе нет, это мой комод.
Кажется, Дега даже осмелился повторить эту историю в присутствии ее главного героя; говорят, тот в ответ улыбнулся, хотя улыбка выглядела несколько натянутой.
Добавлю от себя, что мне самому этот анекдот кажется маловероятным. На моей памяти Малларме никогда не читал свои стихи публично. Правда, в 1897 году он прочитал мне «Le coup de dés»[91], но мы тогда были вдвоем, и ему, по-видимому, хотелось проверить, какое впечатление окажет на меня смелое новаторство этой вещи.
Нужно добавить, между Дега и Малларме случались разногласия, неизменной причиной которых был несносный характер художника.
Как-то Малларме пришла в голову мысль, что государство должно приобрести картину Дега. В конце концов ему удалось добиться от своего друга Ружона[92], тогдашнего директора Академии изящных искусств, положительного решения, и он отправился к художнику.
Дега, которого одно название «Академия изящных искусств» приводило в бешенство, распалился до предела, начал изрыгать проклятия и оскорбления, стал метаться по мастерской, как разъяренный зверь в клетке.
«Казалось, что у него под руками летают мольберты», говорил Малларме
Как рассказывала мне впоследствии супруга Эрнеста Руара, к этому он еще добавлял, «что предпочел бы вызвать у Дега взрыв хорошо разыгранного и точно дозированного благородного негодования, а не припадок этой необузданной и грубой ярости».
Между ними возникали и другие разногласия.
И поскольку мне были известны их бурные отношения, то случайно сделанное мною открытие роль члена Конвента Малларме в бегстве в Неаполь дедушки Дега и, соответственно, в появлении на свет нашего художника меня весьма позабавило.
Этот Малларме (Франсуа-Огюст) родился в Лотарингии примерно в 1756 году, был депутатом Законодательного собрания от департамента Мёрт, потом членом Конвента и голосовал за смертные приговоры. Девятого нивоза Второго года[93] Комитет общественного спасения направил его в департамент Маас-и-Мозель с особой миссией «для осуществления мер общественного спасения и для учреждения революционного правительства». Именно там он познакомился с «верденским делом» и по всей строгости закона был вынужден преследовать зачинщиков смуты, которые предстали перед революционным судом. Слетело тридцать пять голов. В Лотарингии на его место был назначен Шарль Делакруа не кто иной, как отец (разумеется, номинальный) Эжена Делакруа[94].
В 1814 году Наполеон назначил Франсуа-Огюста Малларме супрефектом Авена. Во время вторжения[95] тот потратил свое состояние на поддержку формирований партизан. Реставрация заклеймила его как «цареубийцу». Он умер в 1835 году[96].
Все подробности о роли Малларме и о нем самом я обнаружил в «Заметках о революции в Вердене» очень интересной книге господина Эдмона Пионье (1905).
Отступление
Когда речь заходила о «господине» Энгре, Дега не допускал споров. Если ему говорили, что фигуры на полотнах этого великого художника сделаны словно из жести, он парировал: «Возможно! Значит, он гениальный жестянщик».
Однажды Анри Руар осмелился упрекнуть «Апофеоз Гомера»[97] за его холодность и заметил, что от богов, застывших в величественных позах, так и веет ледяным воздухом. «Вот как! воскликнул Дега. Так это же замечательно!.. Полотно пропитано воздухом эмпирей»[98]
Гюстав Моро. Автопортрет. Рисунок на холсте. 1872
Он забыл, что эмпиреи это область огня.
По поводу и без повода он приводил афоризмы Мастера из Монтобана[99]:
«Рисунок не вне линии, а внутри ее»
«За формой нужно следовать, как за мухой, которая ползет по листу бумаги».
Гюстав Моро. Автопортрет. Рисунок на холсте. 1872
Он забыл, что эмпиреи это область огня.
По поводу и без повода он приводил афоризмы Мастера из Монтобана[99]:
«Рисунок не вне линии, а внутри ее»
«За формой нужно следовать, как за мухой, которая ползет по листу бумаги».
«Мышцы мои друзья, но я забыл, как их зовут».
Дега близко знал Гюстава Моро и написал его портрет.
Однажды Моро обратился к нему:
Неужели вы возомнили, что можете возродить искусство танцем?
А вы, парировал Дега, возомнили, что можете возродить его бижутерией?
Он также говорил о Моро:
Он хочет нас уверить, будто боги носили цепочки для часов
Посещение музея на улице Ларошфуко[100] заставило Дега отказаться от проекта, который он тогда вынашивал, создать свой собственный музей, где была бы выставлена собранная им коллекция (или часть его собственных работ).
«Это действительно зловеще, говорил он, выходя оттуда. Кажется, будто попал в подземелье Все эти развешенные вместе полотна напоминают мне Тезаурус[101] или Gradus ad Parnassum»[102].
Моро обладал своими достоинствами. Говорят, что ученики его обожали и преклонялись перед ним. Нельзя не признать, что он ставил перед собой высокие цели. Он искал поэзию, но, как и многие его современники, искал ее во второстепенном. В его художественном даровании ему недоставало главного. Вспоминаю о своем глубочайшем разочаровании, когда, возбужденный безумными и яростными описаниями в книге Гюисманса «Наоборот»[103], я наконец увидел несколько работ Моро. Я не смог удержаться и заметил Гюисмансу, что они «серые и бесцветные, как мостовые».
Тот вяло оправдывался, утверждая, что Моро пользовался красками плохого качества, что первоначальный блеск картин, которым он сперва так восхищался, просто померк и т. д.
22 октября 1905 года
Сегодня Дега рассказывал мне об Энгре и их взаимоотношениях.
Он знал одного старого собирателя, месье де Вальпинсона[104] (очаровательное имя, словно прямо из водевиля), большого почитателя и друга Энгра.
«Это происходило в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году», рассказывал Дега.
Однажды он отправился к Вальпинсону с визитом и заметил, что тот чем-то озабочен.
«От меня только что ушел Энгр, сказал собиратель. Он оскорблен тем, что я отказался дать для готовящейся выставки одну из его картин. Боюсь пожара. А помещение, мне кажется, может легко загореться».
Дега возмущается, повышает голос, умоляет Вальпинсона. Наконец ему удается его уломать.
На следующий день они вдвоем отправляются в мастерскую мэтра просить, чтобы тот прислал за картиной[105].
Во время разговора Дега поглядывает на стены. Сейчас многие из тех этюдов, которые, по его словам, там висели, можно увидеть в его коллекции.
Когда они собрались уходить, Энгр весьма почтительно им поклонился, у него закружилась голова, он упал и разбил в кровь лицо. Его подняли, Дега промыл раны. Затем бросился на улицу Лилль за мадам Энгр. Поддерживая ее под руку, он довел ее до дома десять по набережной Вольтера.
Жан Огюст Доминик Энгр. Автопортрет. Рисунок. 1835
На лестнице их встретил Энгр, еще не оправившийся от происшествия. На следующий день Дега пошел узнать о его самочувствии. Мадам Энгр приняла его очень любезно и показала ему картину.
Немного погодя месье Вальпинсон попросил Дега зайти к Энгру и от его имени попросить вернуть ему взятое на время полотно.
Тот ответил, что уже отослал его владельцу. Тогда Дега решился заговорить о себе. Он робко приступил к этой теме и наконец заявил: «Я начинающий художник. Мой отец, коллекционер и человек со вкусом, считает, что я не безнадежен»
Гюстав Моро. Дега в галерее Уффици во Флоренции. Рисунок. 1859
Жан Огюст Доминик Энгр. Наброски женской фигуры. Эскиз для картины «Паоло и Франческа». Ок. 1819
Энгр сказал ему: «Рисуйте линии Как можно больше, по памяти или с натуры».
В другой раз Дега пересказал мне тот же разговор, но уже в совершенно ином варианте.
Он пришел к Энгру, как уже было сказано выше, но не один, а в сопровождении Вальпинсона и с папкой под мышкой. Энгр просмотрел лежавшие в ней этюды и закрыл ее со словами:
Он пришел к Энгру, как уже было сказано выше, но не один, а в сопровождении Вальпинсона и с папкой под мышкой. Энгр просмотрел лежавшие в ней этюды и закрыл ее со словами: