Тело обожгло холодом воды. Горло перехватило. Отчаянно работая руками и ногами, я сумела вынырнуть но лишь для того, чтобы вдохнуть стылую белизну тумана, по консистенции почти столь же плотную, как и сама вода.
Напрасно я вертела головой. Кругом был один туман. Со всех сторон. Ни ялика, ни берега, ни неба, ни даже проклятой баржи.
Я уняла бурное сердцебиение. Ничего, выкручусь. Плаваю я неплохо. Только не надо плескаться. Раз я не вижу троих бандитов, значит, и они меня не видят, верно? Главное чтобы они меня и не услышали. Опять же, если не шуметь, можно самой уловить какой-нибудь полезный в данной ситуации звук. Так я себя убеждала, и некоторое время мне действительно удавалось держаться на плаву. Но как же сковывала ледяная вода! И как горел болью правый бок! Я плавала, почти слепая от сырой белизны. Казалось, я кружу совсем рядом с яликом и совсем рядом с кошмарной правдой: меня ранили, и, если ялик не обнаружится в ближайшие минуты, я неминуемо утону.
Подпустив сознание к этому факту, я запаниковала. Плевать на шум! Я теперь поднимала брызги, я металась, как обезумевшая рыба, несколько взмахов в одну сторону, затем в другую; вправо и влево, вперед и назад.
Свист возобновился, причем с середины строфы должно быть, в десятиминутном промежутке свистун проговаривал песню про себя. И вдруг снова затих, словно его спугнули. Впрочем, в следующее мгновение он повел мелодию увереннее и громче. Я закричала сдавленно, едва лепеча «Помогите»; я заколотила по воде руками и ногами. Мне почему-то не пришло в голову простое соображение: кому и свистеть, как не тем, с баржи, а если так, они мигом сообразят, что не добили меня.
Спасите!.. Кто-нибудь!..
Свист оборвался на полуфразе.
Помогите! Прошу Вы меня слышите?
Спасательный жилет со сломанной застежкой я потеряла почти сразу. Балетки свалились, едва я начала барахтаться. Вязаный пуловер отяжелел, но вот от него-то избавления и не было. Оставалось из последних сил плыть на свист.
Кто-нибудь! Я здесь!..
Последнее слово, как бы отточенное ужасом, взрезало плотный туман.
Ялик, во время óно выкрашенный красной краской, похожие я видела на причале скользил мне навстречу, словно водяной дракон. На веслах, судя по силуэту, сидел мужчина. Я уловила также, что гребец, услыхав мои призывы, помянул Господа Бога со святыми угодниками. Не уверенная, брежу я или умираю (вдобавок бред мог ведь быть и пред смертным), я подумала о склонившемся надо мною лице: «Какое знакомое! Хоть бы оно мне не примерещилось!»
Держитесь! Я вас вытащу!
Последний взмах руками и я вцепилась в борт красного ялика. Я плыла к миражу а он оказался реальностью. Ялик и гребец оба были настоящие, я же могла только лить слезы благодарности.
Боже Всемогущий! Откуда вы взялись?
Гребец обхватил мои запястья, втащил меня в ялик с поразительной легкостью. Я была словно мокрый мешок обмякшая, бессильная. Я только взвыла, когда проехалась по борту простреленным боком.
Это еще что такое? воскликнул незнакомец наверно, кровь увидел. Вы ранены?
Дно ялика показалось периной из тумана. Туман был и перед глазами я не могла сфокусироваться, не различала лица моего спасителя. Он стащил с меня пуловер, из-за которого я неминуемо утонула бы. Теплые ладони стали массировать мне руки, ноги и торс, возвращать жизнь в мое перемерзшее тело. Из последних сил я держала глаза открытыми: не отключиться, успеть пролепетать «Благодарю»! Его лицо было близко-близко, волосы и лоб скрыты такой же кепкой, что и у тех, с баржи; из-под козырька глядели на меня серо-голубые глаза. Они потемнели до полноценной синевы, стоило им встретить мой взгляд.
Энн, это ты? внезапно произнес незнакомец. Он возвысил голос, будто привык и успел отвыкнуть называть мое имя. Нотки узнавания показались не менее странными, чем происшествие в целом.
Д-да
Одеревеневшие губы не слушались, веки не желали подниматься. Незнакомец повторил вопрос уже настойчивее, но ответить я просто не сумела. Навалилось забытье. Оно чуть отодвинулось, когда незнакомец попытался меня раздеть; пальцами, которые слушались моей воли весьма посредственно, я вцепилась в блузку.
Оставь стыдливость, Энн. Надо остановить кровотечение и согреть тебя.
С этими словами он мягко отвел мои руки, а через миг снова помянул Господа Бога со святыми угодниками.
Огнестрельное ранение! Что делается и когда это кончится?
Выговор у него был почти как у моего деда этакое умиротворяющее мурлыканье. Будто не чужой человек, а сам Оэн выловил меня из озера. Я промямлила «да» в смысле, да, это огнестрел, а откуда, за что не знаю. И сил нет. Совсем, совсем нет сил.
Смотри на меня, Энн. Не отключайся. Не спи. Только не сейчас. Нельзя тебе сознание терять, слышишь? В глаза мне смотри.
Так он повторял, а я повиновалась. Я разглядела твидовое пальто поверх шерстяного жилета и коричневых брюк, будто мой спаситель собрался на мессу, а с полпути решил: «Лучше порыбачу». Резким движением он рванул на груди пальто, слишком торопясь для возни с пуговицами; через голову стянул шерстяной жилет. В следующую секунду я была повернута к нему спиной, мой затылок упирался в солнечное сплетение, прикрытое теперь одной только сорочкой, крахмально-хрусткой, даром что хранившей запах дымного очага. Еще от моего спасителя пахло качественным мылом. Я успела подумать: теперь всё будет хорошо. Не знаю, что внушило мне мысль о безопасности домашние ли запахи, твердый торс, а может, заботливые руки, скрутившие из сорочки плотный жгут, который, закрепленный сзади рукавами, мягко лег на мою рану. Разобравшись с кровотечением, незнакомец закутал меня в пальто, блаженно теплое его теплом.
«Весь его гардероб кровищей перепачкаю», думала я, пока ловкие пальцы застегивали пальто на все пуговицы. Затем я была уложена на дно ялика и дополнительно укрыта не то пледом, не то плащом, края которого незнакомец заботливо подоткнул. Помня, что нельзя отключаться, я с усилием подняла набухшие веки.
Сколь бы профессионально ни действовал мой спаситель, а разум его, похоже, отказывался в меня поверить неверие отражалось на худощавом красивом лице. Что лицо красивое, я отметила сразу. Прежде всего мне в глаза бросился твердый квадратный подбородок с глубокой ямочкой, которая очень шла к двум другим ямочкам на щеках и даже к косому разлету темных бровей. Определенно, где-то я уже видела эти ямочки и эти брови. Где? Бесполезно вспоминать, пока я в таком состоянии.
Он взялся за весла и стал грести, будто в гонках участвовал, будто от победы зависело абсолютно всё. Вода была по-прежнему тиха. Уверенные взмахи, легкие всплески, сосредоточенное выражение располагающего лица убаюкивали. Меня спас человек не совсем чужой в данных обстоятельствах этого было достаточно, чтобы успокоиться.
Я оставила усилия, сомкнула веки. Определенно, я впала в забытье, ибо снова меня качала и холодила вода, обволакивал и дезориентировал туман, и спасение казалось сном или бредом. Я застонала и почти тотчас поняла: меня взяли на руки, подняли, положили на что-то твердое. Не надо барахтаться, бороться за жизнь. Я уже на суше, точнее, на причале, и доски жестки и шершавы я чувствую это неловко развернутой щекой, занемевшими ладонями.
Имон! позвал мой спаситель.
В следующую секунду он уже карабкался из ялика на причал. Доски дрогнули под тяжестью его тела. Я ощутила вибрацию торопливых шагов, снова услышала крик «Имон!», теперь уже почти с берега.
В следующую секунду он уже карабкался из ялика на причал. Доски дрогнули под тяжестью его тела. Я ощутила вибрацию торопливых шагов, снова услышала крик «Имон!», теперь уже почти с берега.
Вернулся он с заявленным Имоном я поняла это по топоту. Вдобавок эти двое везли тачку, и она громыхала на досках: тум-тум-тум. Мой спаситель склонился надо мной, отвел с моего лица прядь волос.
Взгляни, Имон. Кто это, по-твоему?
Энни? выдохнул Имон. Неужто это Энни?
Третье поминание всуе Господа с угодниками словно Имон полностью развеял сомнения, за которые зачем-то еще цеплялся мой спаситель.
Почему она в крови, да еще и мокрая? Что с ней случилось, доктор?
Не представляю, Имон, кто ее так и во что она вообще впуталась. От тебя требуется помалкивать, покуда я не разберусь.
А я-то думал, погибла она! не унимался Имон.
Мы все так думали.
Вы что ж, спрятать ее решили? А ну как дознаются? Небось не иголка!
Ее, конечно, не скроешь. Зато можно скрыть всё происшествие, все подробности о том, как она здесь оказалась. Это совершенно необходимо, Имон. Я выясню, кто и почему ее ранил, кто едва не утопил. Твоя задача держать язык за зубами.
После этой отповеди Имон действительно замолчал, будто дополнительные аргументы ему не требовались. Сама я внесла бы ясность, о да, внесла бы если бы только сознание не давало сбои. Как рассказывать, в моем-то положении? Когда же меня погрузили в тачку (вонявшую капустой и псиной), стремление к истине полностью улетучилось. Пусть эти двое терзаются неизвестностью я им не помощница; мои сознание и воля похищены туманом, почти идентичным тому, из которого явилась роковая баржа.
«24 февраля 1917 г.
Почти целый месяц Майкл Коллинз провел на севере графства Роскоммон, к югу от Дромахэра, агитировал за Джорджа Планкетта[18]. Я ездил послушать его. Удивительно! Двух месяцев не прошло, как Майкла выпустили из Фронгоха, а он снова в гуще событий.
Мик заметил, что я торчу среди слушателей. Закончив речь, сбежал по ступеням и заключил меня в объятия, закружился со мной, словно и не было у него друга ближе и дороже. Таков Мик любого к себе расположит. Сам я лишен этой способности, вот почему Мик всегда вызывал во мне, наряду с горячей симпатией, изрядную зависть.
Он спросил про Деклана и Энн, и я был вынужден всё ему рассказать. Мику не случалось общаться с Энн, зато Деклана он знал хорошо и восхищался им.
Я привез Мика к себе в Гарва-Глейб, оставил на ночь. Мне не терпелось узнать, чем сейчас, после разгрома, живет Ирландское республиканское братство. Оказалось, в общественном сознании наши ребята все поголовно члены Шинн Фейн и Мику это не по душе.
Видишь ли, Томми, я не разделяю основных принципов Шинн Фейн. По-моему, для избавления Ирландии от британского владычества понадобится применить силу, вот как сказал Мик.
На мой вопрос, что конкретно он разумеет под силой, Мик долил себе виски и вздохнул столь глубоко, будто целый месяц задерживал дыхание.
Не подумай, Томми, будто я призываю закладывать взрывчатку по всему Дублину. Это не наш метод, это не сработает, даже если мы сровняем столицу с землей. Мы подписали соглашение в шестнадцатом, да только от соглашений любых прок сомнительный. Нам нужны другие приемы борьбы. Я не исключаю, что понадобится пойти на хитрость, и не чураюсь подковерных игр. Мы, Томми, проведем реорганизацию «Ирландских добровольцев», а Шинн Фейн заодно с Братством пусть к нам присоединяются. Все фракции, все группировки, так или иначе участвовавшие в Пасхальном восстании, должны встать под одно знамя с одной целью. Вот эта цель, Томми: освобождение Ирландии от Британии раз и навсегда. Порознь мы ничего не добьемся.