Я спросил, что от меня требуется, какая помощь. Мик только усмехнулся и обрушил мне на спину свою лапищу. Потом, правда, задумался, а через минуту спросил, надежен ли мой дублинский дом. Потому что борцам за свободу Ирландии необходимы явочные квартиры.
Я тотчас дал согласие, а заодно и ключ от дома и обещание, что предупрежу пожилую чету, которая за домом приглядывает. Мик спрятал ключ в карман и добавил:
А еще, Томми, нам нужно оружие.
Я долго молчал под его сумрачным взором.
У меня скоро будет целая сеть поставщиков оружия. Пункты по всей Ирландии. Понимаю тебя, Томми: ты клялся спасать человеческие жизни, а не отнимать их. Да только какая же борьба без оружия? Война близка, Томми, и мы должны к ней подготовиться.
У меня скоро будет целая сеть поставщиков оружия. Пункты по всей Ирландии. Понимаю тебя, Томми: ты клялся спасать человеческие жизни, а не отнимать их. Да только какая же борьба без оружия? Война близка, Томми, и мы должны к ней подготовиться.
Нет, Мик, в этом смысле на меня не рассчитывай.
Другого ответа я и не ждал, вздохнул Мик. Хотя ты ведь можешь иначе помочь правому делу.
Он долго буравил меня своими стальными глазами. Ну конечно! Мик нарочно начал с оружия. Знал, что я откажусь. Рассчитал, притом правильно, что я не сумею сказать «нет» два раза кряду.
Он спросил, правда ли, что по отцу я англичанин.
Не совсем, ответил я. Мой отец был фермером. Как и дед, и прадед, и прапрадед. Земля, на которой столетиями трудились мои предки, сейчас лежит невозделанная, а почему? Потому, что мой прапрапрадед был заподозрен в симпатиях к французским революционерам, схвачен британцами, подвергнут наказанию плетьми и ослеплен. Мой прадед в 1845 году, во время картофельного голода, потерял половину своих близких. Моему деду пришлось расстаться с половиной своих детей они эмигрировали в Америку. А мой отец умер во цвете лет от непосильного труда на земле, которая ему не принадлежала.
Мик сверкнул глазами, снова хлопнул меня меж лопаток и произнес с чувством:
Прости, Томми, друг.
Англичанином был мой отчим, добавил я, отлично сознавая: именно это обстоятельство имел в виду Мик. Оно занозой сидело в моей совести, заставляло изыскивать способы исправить прошлое и знать, чуять: оно непоправимо.
Ну да, я про отчима и говорил. Ты, Томми, человек уважаемый. На тебе, в отличие от нас, отсидевших во Фронгохе, нет клейма. Твое положение в обществе, твои связи в верхах могут мне очень пригодиться как здесь, в Дромахэре, так и в Дублине.
Я кивнул в знак согласия, отнюдь не уверенный в собственной потенциальной пользе. Мик живо сменил тему остаток вечера мы вспоминали старое доброе времечко. Но вот я доверяю бумаге наш разговор и руки мои дрожат, а сердце стучит с тревогой, даром что дневник спрятан надежно, да и вообще никому не ведомо о его существовании.
Т. С.»Глава 5
Безумная девушка
Разумом скорбная, пляшет она в порту,
Кружит её, корёжит мотив шальной
Скрипки, волынки, дудки, речитатив
Тарабарщины слышатся ей одной.
Вон она, вон средь ящиков и тюков
Прятки затеяла, вон, коленку о рым
Раскровянив, застыла Кто я таков,
Чтобы мнить ее Эдемом своим
Дескать, раз потерявши, вновь обрету?
Я ОТКРЫЛА ГЛАЗА НАВСТРЕЧУ красноватому сумраку, мое сознание встретили пляской неясные тени. Понятно: камин, в нем дрова горят. Настоящее, живое пламя. С характерным щелчком раскололось полено, взметнув целый сноп ослепительных искр, заставив меня подскочить, и снова упасть навзничь, и вскрикнуть от боли в боку. Ибо щелчок звучал почти как выстрел, даром что я не знала, воспоминанием он является или некоей точкой, верхушкой спирали, от которой пойдет раскручиваться очередная история. Само же ощущение было не в новинку. В голове моей теснились образы и сюжеты; неудивительно, что порой сознание выстреливало персонажем, а то и целой сценой, причем, как правило, происходило это во сне.
Итак, в меня стреляли. Я тонула в озере. Меня спас молодой симпатичный мужчина, откуда-то знающий мое имя. Я нахожусь в комнате, похожей на номер в слайговском отеле. Правда, там ковролин, а здесь по дощатому полу расстелены яркие, приятные глазу дорожки. Здесь бумажные обои не столь настырно лиловы; здесь окна завешены кружевными белыми шторами, а не тяжеловесными гардинами, благодаря которым постоялец может дрыхнуть хоть целый день солнце не помешает. Далее, по обеим сторонам кровати стоят столики, на каждом лампа с вязаным абажуром; чтобы абажур плотнее сидел, к нему пришиты стеклянные бусины. Теперь вопрос: насколько серьезно мое ранение? Я вдохнула поглубже и пощупала повязку на правом боку. Боли почти не чувствовалось, но лишь до тех пор, пока я сохраняла горизонтальное положение. Чуть шевельнешься, попытаешься повернуться рана пульсирует, горит. Впрочем, рана явно не фатальная. Слава богу, пуля не в живот угодила. Обо мне позаботились. Повязка плотная, сама я чистая, волосы высушены, в постели тепло и уютно. Правда, под одеялом я совершенно голая. И не представляю, что это за комната, чей это дом.
Ты снова уходишь, да?
Я вздрогнула. Вот не думала, что в комнате кто-то есть. Ребенок, судя по голосу. Действительно, детская мордашка маячила сквозь медные столбики изножья старомодной кровати.
Попытка приподняться не увенчалась успехом бок словно ожгло. Едва дыша от боли, я вымучила:
Подойди поближе.
Ребенок не ответил, но само его молчание было исполнено смысла. Наконец после изрядной паузы я почувствовала: моей ступни касается детская ладошка. Затем кровать чуть дрогнула, как если бы некто вплотную подошел к изножью и попытался обхватить все столбики одновременно, чтобы они стали ему ширмой. Попытка удалась не сразу, притом в процессе любопытство пересилило робость. В следующий миг я оказалась лицом к лицу с мальчуганом лет пяти белая рубашечка неуклюже заправлена в темные брючки на стариковских подтяжках, волосы, еще не погрубевшие, а нежные, как пух, невозможного, нереального, практически алого оттенка; нос прямой и коротенький, задиристый, одного переднего зуба недостает, а глаза синие-синие, насчет этого даже в полумраке не ошибешься. Мальчуган смотрел прямо на меня, будто оценивал. Я поняла, что знаю, кто он такой есть. Знаю, у кого одного в целом свете такие глаза.
Ты снова уходишь? повторил маленький рыжик.
Я не сразу продралась сквозь его акцент.
Разве я ухожу? Я просто не в силах, будь даже на то мое желание. И потом я не знаю, как сюда попала.
А где я?
Язык еле поворачивается, слоги смазаны. У меня у самой теперь акцент, притом неудобоваримый. Такое только от морфия бывает.
Не зная, где нахожусь, я не знаю и куда мне идти, договорила я.
Ты в Гарва-Глейб, сразу ответил мальчуган. В ничейной комнате. Хочешь, теперь она твоя будет? Хочешь?
Спасибо. Ты очень добрый. Меня зовут Энн. А тебя?
Он сморщил носишко.
А ты разве не знаешь?
Нет, прошептала я, чувствуя себя предательницей.
Я Оэн Деклан Галлахер, с гордостью объявил мальчуган. Полное имя выдал, как порой свойственно малышам.
Оэн Деклан Галлахер. Так моего дедушку звали.
Оэн! Возглас оборвался. Я протянула руку, хотела дотронуться до мальчугана, почти уверенная, что имею дело с призраком. Он попятился, покосился на дверь.
Всё ясно. Я сплю. Это сон такой причудливый.
А сколько тебе годиков, Оэн? спросила другая Энн Галлахер из сна.
Разве ты не помнишь?
Нет. Я я многое забыла. Потому что словом, я нездорова. Пожалуйста, скажи, сколько тебе лет?
Мне почти шесть.
Шесть?!
Мой дедушка родился в 1915 году, за девять месяцев до Пасхального восстания, которое унесло жизни его отца и матери. Если ему сейчас почти шесть, значит, на дворе 1921 год. Стоп. На каком еще дворе? Мне же это снится! Действие моего сна происходит в 1921 году. Я брежу. В меня стреляли, потом я чуть не утонула. Может, я на том свете? Нет, я себя умершей как-то не чувствую. Мертвым не больно а у меня вон как бок горит, даром что я под морфием. И голова раскалывается. Но главное я могу говорить. Раньше я во сне никогда не говорила. Язык отнимался, и всё.
Ты родился одиннадцатого июля, так ведь? Видишь, кое-что я помню.
Оэн закивал с готовностью, даже дробненькие плечики поднялись, подчеркнув очаровательную лопоухость; улыбнулся, словно я отчасти реабилитировалась, вспомнив дату его рождения. Восторженное «Ага!» прозвучало бы при прочих обстоятельствах несколько излишним.
А сейчас сейчас какой месяц?
Сейчас июнь! отчеканил Оэн. Я же говорю: ПОЧТИ шесть, а не РОВНО шесть.
Значит, ты здесь живешь? продолжала я.
Ага. С Доком и с бабушкой.
Он ответил чуть нетерпеливо, словно уже и так слишком много выболтал.
С Доком это значит «с доктором», да?
Доктор Томас Смит, добрый, благородный человек. Мой Оэн говорил, он был ему как отец.
А как зовут доктора, Оэн?
Томасом. Но бабушка называет его «мистер Смит».
Я тихонько засмеялась. Надо же, какой детальный сон. И стоит ли удивляться, что лицо моего спасителя было столь знакомо? Томас Смит мелькал на фотокарточках строгий взгляд, плотно сжатые губы. По словам Оэна, Томас Смит любил Энн Галлахер. Бедняга. Тому, кто боготворит жену лучшего друга, и впрямь не до улыбок.
Кто твоя бабушка, Оэн? снова заговорила я, наслаждаясь своей догадкой.
Бриджид Галлахер, последовал ответ.
Бриджид Галлахер!
Всё правильно. Бриджид Галлахер была бабушкой моего Оэна. Матерью Деклана Галлахера. Свекровью Энн Галлахер. Вот оно. Энн Галлахер. Ясно, почему Томас Смит назвал меня этим именем Энн.
Бриджид Галлахер, последовал ответ.
Бриджид Галлахер!
Всё правильно. Бриджид Галлахер была бабушкой моего Оэна. Матерью Деклана Галлахера. Свекровью Энн Галлахер. Вот оно. Энн Галлахер. Ясно, почему Томас Смит назвал меня этим именем Энн.
Томас сказал, что ты моя мама, выдохнул Оэн. Только он это не мне сказал, а бабушке. Я случайно слышал.
Моя рука, мгновение назад готовая коснуться Оэна, бессильно упала. Не дожидаясь с моей стороны подтверждений, Оэн спросил:
А мой папа тоже вернется, да? Он вернется?
Папа? Боже Всемогущий, передо мной и впрямь Оэн мой родной дед. Только сейчас он маленький мальчик, сиротка. Я ему не мать; та, другая Энн Галлахер не вернется, равно как и Деклан Галлахер.
Я надавила пальцами на веки, скомандовала себе: просыпайся!
Оэн! послышалось за дверью.
Голос был тревожный, требовательный, недовольный. Оэна как ветром сдуло. Он исчез бесшумно, не топнул и не хлопнул, оставив меня одну уже в совершенно другом сне, где дедушки не являются к осиротевшим внучкам в обличье рыжеволосых улыбчивых мальчуганов; где только мрак безопасный, ни к чему не обязывающий.