Брови у Майкла взлетели.
Господи милосердный! Энни, я тебя боюсь. Пожалуй, пора нам с Китти назначить день свадьбы.
Секунд десять он молчал, затем вспомнил первое названное мной имя и нахмурился.
А принцесса здесь с какого боку?
Графиня Маркевич утверждала, будто вы крутили роман с принцессой Марией, когда находились в Лондоне. То есть вот прямо сейчас у вас всё в разгаре
Боже! простонал Майкл. Да у меня ни минуты свободной! Ладно, спасибо за предупреждение.
Томас остановился возле Мэншн-хаус, где с 1919 по 1922 год заседал Ирландский парламент. Это было двухэтажное здание нежно-бежевого цвета и благородного вида. По фасаду шли ряды окон, сильно вытянутых вверх. Невысокое крыльцо защищал кованый козырек. Перед Мэншн-хаус успела собраться изрядная толпа. Люди жались к стене соседнего дома, все фонари, установленные на довольно широких постаментах, были заняты, как лучшие места для обзора. Любопытные, конечно, преобладали над имевшими прямое отношение к Договору.
Майкл Коллинз надвинул шляпу, распахнул дверцу автомобиля, шагнул на мостовую. К нему метнулись представители прессы, в толпе послышались крики. Майкл не улыбнулся, не сбился с твердого своего шага. Из автомобиля, подъехавшего к Мэншн-хаус вслед за нашим, материализовалась группа мужчин вероятно, телохранители. Двоих я помнила с той роковой свадьбы это были Том Куллен и Гиройд О'Салливан. Они тоже, оказывается, ждали Майкла в порту Дун-Лэаре. Мой взгляд выхватил из толпы Джо О'Рейли он помахал нам с Томасом и поспешил присоединиться к остальным, которых уже поглотила людская пена.
Майкл Коллинз снова уехал в Лондон, а мы с Томасом остались в Дублине. Мы ведь знали, что Майкл скоро вернется, теперь уже насовсем, вместе с остальными членами делегации. Так и случилось. Восьмого декабря Майкл ступил на ирландскую землю. Вся неделя прошла для Майкла в дороге поезд, пароход, снова поезд, опять пароход. Делегацию встретили пресс-релизы всех без исключения газет: президент Имон де Валера собирает кабинет министров в полном составе на экстренное заседание «для обсуждения истинной сути предполагаемого договора с Великобританией». Расшифровывалось это действие очень просто: «Вы, делегаты, доверенные наши лица и посланцы ирландского народа, цели не добились и моей президентской поддержки не получите». Как и несколько дней назад, ни отдых, ни хотя бы передышка Майклу не светили. Новые заявления для прессы и новые дебаты, только теперь уже в расколотом Ирландском правительстве, вот что было ему уготовано.
Майкл Коллинз снова уехал в Лондон, а мы с Томасом остались в Дублине. Мы ведь знали, что Майкл скоро вернется, теперь уже насовсем, вместе с остальными членами делегации. Так и случилось. Восьмого декабря Майкл ступил на ирландскую землю. Вся неделя прошла для Майкла в дороге поезд, пароход, снова поезд, опять пароход. Делегацию встретили пресс-релизы всех без исключения газет: президент Имон де Валера собирает кабинет министров в полном составе на экстренное заседание «для обсуждения истинной сути предполагаемого договора с Великобританией». Расшифровывалось это действие очень просто: «Вы, делегаты, доверенные наши лица и посланцы ирландского народа, цели не добились и моей президентской поддержки не получите». Как и несколько дней назад, ни отдых, ни хотя бы передышка Майклу не светили. Новые заявления для прессы и новые дебаты, только теперь уже в расколотом Ирландском правительстве, вот что было ему уготовано.
После продолжительного закрытого заседания, после того, как три четверти членов кабинета согласились на Договор в том виде, в каком он был подписан, Имон де Валера сделал заявление для прессы, дескать, условия Договора не соответствуют ожиданиям ирландской нации (каковую нацию, собственно, вообще никто не спрашивал), а значит, он, де Валера, не рекомендует принимать Договор. И это было только начало.
Восьмого декабря Майкл Коллинз появился на пороге дублинского дома Томаса в самом жалком виде. Растерянность, отчаяние, полная дезориентация вот, пожалуй, какими словами можно описать его состояние. Томас сказал: «Заходи», Майкл продолжал мяться в дверях. Он даже голову поднять не мог, словно обвинения де Валера и прочих были липкой грязью, словно Майкл чувствовал себя заразным и боялся осквернить жилище друга.
Стою сегодня возле паба «Девлин», никого не трогаю, и вдруг подбегает какая-то женщина да как плюнет мне в лицо, пробормотал Майкл. Предатель ты, говорит. Ирландию предал. Ребята наши, выходит, ни за что погибли. Шон МакДиармада, Том Кларк, Джеймс Коннолли и остальные даром кровь пролили, жизни отдали. Так-то, Томми. Я и их предал, и всех, кто еще жив.
Я вышла на крыльцо. Только напрасно я утешала Майкла, напрасно говорила, что в заданных обстоятельствах он сделал всё возможное. В дом войти он отказался тяжко осел на ступенях, уронив лицо в ладони. Было уже темно, фонари изливали жидкий, стылый свет. От промозглости зуб на зуб не попадал. Я притащила одеяло. Мы с Томасом укутали Майклу плечи и сели рядом, с двух сторон молчаливые караульные, приставленные к его разбитому сердцу. Мы не покинули Майкла, когда многонедельное нервное истощение и отчаяние взяли над ним верх и он разрыдался безутешно, по-детски. Майкл не спрашивал меня, что будет дальше, не хотел ни предсказаний, ни советов. Он просто плакал, вздрагивая плечами большой и сгорбленный, как гора. Потом вытер слезы, поднялся, цепляясь за перила, и оседлал велосипед.
Томас сбежал с крыльца, стал приглашать Майкла в Гарва-Глейб на Рождество. Он знал: ни в родной Корк, ни в Гарланд, где ждала Китти, Майкл поехать не может. Майкл поблагодарил, кивнул мне, ничего не обещая, и укатил, сказав, что дела не ждут.
Я проснулась от резких выкриков. Целое мгновение мне казалось, что я снова в своей манхэттенской квартире, а воет полицейская сирена, либо карета скорой помощи мчится по вызову. Затем очертания предметов в темной комнате и звуки, характерные для усадьбы, расположенной в захолустье, вернули меня в реальность. Я резко села. Сердце прыгало, руки дрожали. Конечно, я в Гарва-Глейб. Мы с Томасом вернулись из Дублина вчера поздно вечером, и Томас тотчас умчался к пациенту. Оэн капризничал, Бриджид нездоровилось. Я сама укладывала Оэна. Пришлось, помимо обязательной сказки на ночь, наобещать ему всяких приятностей. Наконец и я добралась до постели. Если бы не физическая усталость, навряд ли заснула бы так велико было мое беспокойство за Томаса, уставшего куда больше, но вынужденного ехать к больному.
Не зажигая света, я вышла из спальни и поспешила на второй этаж, в детскую. Я уже поняла, что крики доносятся именно оттуда, что кричит Оэн. В темноте я едва не столкнулась с Бриджид. Чуть поколебавшись, она уступила дорогу.
Оэн метался в кроватке, сжимая и разжимая кулачки. Веснушчатая мордашка была залита слезами.
Я присела рядом, стала его тормошить.
Оэн, проснись! Тебе плохой сон приснился!
Я присела рядом, стала его тормошить.
Оэн, проснись! Тебе плохой сон приснился!
Мальчика сковало странное напряжение. Тело, ледяное на ощупь, будто свинцом налилось. Распяленный между сном и реальностью, Оэн подергивался от судорог. Я принялась растирать ему щечки, ручки, ножки. Я звала его по имени без толку.
С ним случалось такое раньше, когда он был совсем крохой, произнесла Бриджид. Голос ее дрогнул. Как накатит, чего ни делай не добудишься. Всё мечется, болезный. Доктор Смит его тогда на руки брал и держал, покуда не утихнет.
Оэн исторг очередной кровь створаживающий вопль, и Бриджид отшатнулась, прижав ладони к ушам.
Оэн! Оэн! Где ты? Ты меня слышишь? звала я. Мальчик резко открыл глаза и простонал:
Темно!
Бриджид, включите свет! Скорее!
Бриджид метнулась к выключателю.
Где Док? с недетской тоской, тараща синие глаза, спрашивал Оэн. Где Док?
Он скоро приедет, не плачь, милый.
На самом деле Оэн и не плакал. Нет, из его груди вырывался ужасный, какой-то птичий клекот.
Где Док? Где он, где?
Затихая на несколько мгновений, Оэн повторял вопрос. Повторения шли волнами. Я была готова разрыдаться.
Оэн, всё хорошо. Здесь бабушка. Здесь я. Мы с тобой, милый, а Док скоро вернется.
Не вернется! Он в воде! В воде! провыл Оэн.
Ну что ты! Конечно, нет! пролепетала я.
Сердце упало, и его место наполнилось льдом. Это по моей вине Оэна мучают такие кошмары. На его глазах в озере исчезла сначала я, а затем и Томас.
Прошло несколько минут. Судороги отпустили, ручки и ножки стали податливее, но слезы продолжали литься. Оэн рыдал, совершенно безутешный, и невозможно было разубедить его.
Хочешь, родной, я тебе сказку расскажу? Длинную-предлинную? прошептала я, надеясь хоть таким способом оттащить Оэна от опушки, за которой лежат владения ночных кошмаров. Ясно было: даром что Оэн со мной разговаривает, даром что у него глаза открыты он продолжает спать.
Не хочу сказку. К Доку хочу! выкрикнул Оэн.
Бриджид тоже села на кровать. На макушке у нее красовалась сборчатая нашлепка вроде той, в которой изображают миссис Клаус жену Санта-Клауса. При свете ночника морщины казались неестественно резкими, будто нарисованными краской поверх прежних, появившихся уже давно и вовсе не по поводу сновидений Оэна. Бриджид не попыталась обнять Оэна нет, наоборот, она сцепила руки, будто сама предпочла бы оказаться в объятиях кого-то сильного и надежного.
Не хочешь сказку? Ну тогда сам расскажи мне, как Док тебя успокаивает, не сдавалась я.
Оэн всё плакал, определенно считая, что не видать ему больше Томаса.
Доктор Смит тебе одну песенку поет, прошептала Бриджид. Хочешь, малыш, я вместо него спою?
Оэн замотал головой и спрятал личико у меня на груди. Однако Бриджид все-таки запела вполголоса:
В ветрах укрощённых, в смирённых волнах
Всё память жива о Его чудесах.
Мы сла́бы, но, только под ношей вздохнём,
Как волны и ветер напомнят о Нём.
Горбун распрямлённый, прозревший слепой,
Грехи, искуплённые Жертвой Одной
Воистину, только под ношей вздохнём,
Как волны и ветер напомнят о Нём.
Не пой, бабушка! Мне эта песня не нравится! всхлипнул Оэн, содрогнувшись всем телом.
Не нравится? Почему? опешила Бриджид.
Потому что она про Иисуса Христа, а он умер!
Бриджид даже отпрянула, потрясенная. У меня едва не вырвался истерический смешок. Бриджид взяла себя в руки, стала объяснять:
Ты не понимаешь, Оэн. Песня вовсе не грустная. В ней не о смерти поется, а о том, что люди помнят Иисуса Христа.
А я не хочу помнить, что он умер! с железной логикой возразил Оэн.
Бриджид сникла. Я погладила ее по руке. Она старалась изо всех сил, просто Оэн слишком упрямился.
Вдруг от двери послышалось: