После угощения столы раздвинули, и начались танцы. Певец явно пытался кому-то подражать, причем без особого успеха, голос звучал театрально. Зато музыканты играли от души. Их задор передался и гостям. Мигом образовались пары, закружились, расходясь и сходясь. Дети затеяли догонялки прямо среди танцующих. Напрасно Мэйв и Мойра пытались организовать для них игру возглавляемые Оэном, расшалившиеся по его примеру, дети продолжали беготню, путались под ногами и, должна признать, немало способствовали разрядке атмосферы.
Я тебя полюбил против воли своей, против воли неубедительно подвывал певец, я же смотрела на бокал пунша и жалела, что нет колотого льда.
Энни, можно тебя пригласить?
Ну конечно: Майкл Коллинз.
Мистер Коллинз, вы наверняка помните, что я неважно танцую.
Ты про свадьбу в «Грешэме»? Не скромничай. Вдобавок я наслышан, как ты отплясывала с покойным Декланом. И вообще, хватит уже звать меня по фамилии. У нас отношения давно перешли с официальной стадии на дружескую.
Сказав так, Майкл подхватил меня за талию и повлек в круг танцующих. Я только вздохнула. Конечно, другая Энн Галлахер была отличной плясуньей! Хоть бы только мне не проколоться на своем неумении. Я училась танцевать, честно. У себя в манхэттенской квартире. Без свидетелей. Ничего путного не вышло. Руки дергались, как у марионетки, а что до ног, я только пальцы сбивала. Музыку слышало мое сердце, оно же ей подчинялось, в отличие от неловкого тела. Оэн говорил, я слишком много перечувствовала танцору чувства не на пользу. «Музыка тебя захлестывает, Энни, ты в ней, как котенок, тонешь. Это всякому видно» вот его слова.
Наверно, Оэн был прав. Только я от его правоты комплексовала ничуть не меньше.
Да я всё перезабыла, Майкл. Все движения, взмолилась я.
Майкл не смутился.
Тут певец оставил потуги изобразить нечто томно-современное и завел песню народную, всем известную. Скрипки отреагировали с неподдельной радостью замяукали, завизжали. Послышалось хлопанье и притопывание. Я поняла: такого темпа не удержу. Опозорюсь. Пробормотала: «Извините, Майкл» и ретировалась. К счастью, Майкл и сам обо мне забыл. Его внимание было приковано к Томасу, которого несколько человек выталкивали в круг.
Давай, Томми! гаркнул Майкл. Покажи всем, как ирландские парни пляшут!
Томас улыбался. Он готов был пуститься в пляс даже и без подначек а подначки летели со всех сторон. Я застыла, как в трансе. Скрипка вывела особо пронзительную ноту и Томас отозвался, отреагировал зажигательнейшей чечеткой. Как завороженная, я смотрела на него героя ирландских легенд, ожившего в нарядном бальном зале. Через мгновение Томас вытащил в круг Майкла. Впрочем, Майкл и не сопротивлялся, у него тоже пятки горели. Томас, румяный, взъерошенный, с блестками пота на лбу, всё плясал. С каждым новым па голова моя кружилась сильнее, а ноги подкашивались от ощущения безнадежности.
Вот мне тридцать один год. Немало. Я давно не невинная девочка. Я никогда не бредила певцами или актерами словом, теми мужчинами, которых могла знать только с обложки. Томаса Смита я знаю изнутри. Я люблю его. Отчаянно, горячо. Но любовь эта ничем не отличается от вздохов по какому-нибудь поп-идолу, потому что у нее нет будущего. У нас с Томасом нет будущего. Всё может исчезнуть в любой момент. Я проснусь, чудесный сон растает и вернуть его я не сумею.
Казалось бы, мысль не новая страх всё потерять терзал меня с тех пор, как я была выужена Томасом из Лох-Гилла. Но здесь, в блистающем зале, среди веселых людей, страх поднялся, подобно чудовищной волне. Мгновение и я накрыта с головой, дышать нечем, в глазах темно. Я залпом допила пунш не помогло. Пульсация ужаса в висках никуда не делась, а наоборот, прибавила децибелов. Удары уподобились голосу гонга. Я поспешила к дверям. Сначала просто шла быстрым шагом, но, достигнув дверного проема, сорвалась на бег. Ибо эхо пульсации билось о стены и возвращалось ко мне, удесятеренное, и пинало, и гоняло меня, словно мячик для настольного тенниса, туда-сюда, туда-сюда. Скорее, скорее на воздух! Не помню, как очутилась в холле, как открыла парадную дверь, как сбежала с крыльца и вот стою на подъездной аллее, прильнув к вековому дубу. Хорошо, что кора такая шершавая легче удерживаться в реальности; хорошо, что дуб такой могучий и так крепко врос в землю будет мне якорем.
Вечер был ясный, с морозцем. Я тянула ноздрями сладкий воздух, пыталась прочувствовать весь его путь к легким. Вот так. Медленнее. Может, уймется бешеный пульс. Может, отпустит неистовый зуд под кожей. Я подставила лицо ветру, закрыла глаза, крепче обняла ствол.
Не прошло и нескольких минут, как за спиной раздался милый голос:
Энн, что с тобой?
Томас, еще разгоряченный после танцев, с закатанными рукавами, без сюртука, растрепанный, приблизился ко мне, остановился в замешательстве.
Бриджид сказала, ты из дому выскочила, будто на тебе платье вспыхнуло. Что случилось, девочка моя?
Я не ответила. Не рискнула рот раскрыть слезы, практически булькавшие в горле, неминуемо пролились бы, а мне истерика была без надобности. Меж деревьев блеснуло озеро. Внезапно захотелось пройтись по берегу вот, гляди, Лох-Гилл, я тебя не боюсь, ты до меня не доберешься! А что, неплохая мысль. Может, от такой прогулки во мне мужества прибавится. Я отлипла от дубового ствола и двинулась на ледяное фосфорическое свечение, ведомая дерзостью отчаявшейся души.
Энн, ты куда?
Томас успел перехватить мою кисть. В голосе сквозил страх. Он возник по моей вине, я вдруг возненавидела себя за то, что причиняю страдания любимому человеку.
Ты чего-то боишься, я же чувствую. Откройся мне, милая.
Я остановилась, подняла взгляд. Руки взлетели к щекам Томаса, кончики больших пальцев соединились посередке его подбородка, прямо на восхитительной ямочке. Томас взял меня за запястья и чуть повернул голову, чтобы губами прильнуть к моей ладони.
Графиня, вы вроде попрощаться пытаетесь. Мне это не по душе.
Нет, вовсе нет! горячо возразила я.
Тогда в чем дело? Томас отпустил мои запястья, но лишь для того, чтобы скользнуть ладонями по моему торсу и сомкнуть их на моей талии. Когда это было сделано, Томас привлек меня к себе.
Я вдохнула поглубже. Как объяснить Томасу, что мое счастье с ним имеет очень четкие границы? Только я их не вижу я их на слух определяю, по несмолкаемой пульсации озерных волн. С наступлением темноты зов делается настойчивее, скрывать его почти невозможно.
Не хочу, чтобы ты исчез, прошептала я.
О чем ты говоришь?
Если я вернусь или хоть попытаюсь вернуться, ты исчезнешь, Томас. Куда бы меня ни занесло, я буду существовать, а вы с Оэном нет. Вот почему мне страшно.
Чудовищный гонг снова загрохотал в висках, и я прильнула к Томасу. Я уткнулась лицом ему в плечо и стала вдыхать его запах живой, теплый.
Ну так не возвращайся, Энн, прошептал Томас, жарко дыша мне в темя. Останься со мной.
Я подавила порыв возразить, прямо сказать Томасу: в твой замечательный план вкралась фатальная погрешность. Куда легче было прижаться к нему, удовлетвориться его уверенностью. Вдруг напрасно я мудрю? Вдруг план сработает за счет своей дивной простоты?
Запрокинув лицо, я поймала взгляд Томаса. Я пыталась говорить глазами. Пусть Томас уверится: если у меня действительно есть выбор и он в том, чтобы остаться, я остаюсь.
Томас, я люблю тебя. Мне кажется, я тебя полюбила заочно когда читала твой дневник, когда впервые увидела твое фото. Правда-правда. Помню, дедушка показал мне фотокарточку и говорит: «А это Томас Смит», так вот у меня в душе что-то произошло. Перевернулось что-то.
Томас не перебивал меня ответными признаниями. Он просто слушал. Он смотрел сверху вниз, и взор его был нежен, губы еще нежнее, и нежнейшим из всех возможных было прикосновение ладоней к моей спине. Томас держал меня крепко, но и я ощущала потребность держаться за него. И вот мои пальцы, стиснутые судорогой страха, скользнули ему под рубашку. Кожа, гладкая, чуть влажная от свежего пота, сердце, гулко бьющееся в моих ладонях, Томас принадлежал мне всецело, пусть лишь в это единственное мгновение.
А потом буквы на бумаге и лицо на фотографиях превратились в человека. Живого. Осязаемого. Идеального. Я сглотнула колючий ком. И я влюбилась. Почти мгновенно. И без оглядки. Не потому, что любовь, как говорят, слепа. Она не слепа, она ослепительна. Ей свойственно высвечивать в человеке самое лучшее. Она и тебя словно изнутри высветила. Я только взглянула на тебя и поняла о тебе всё. Я поняла, что ты преданный друг, порядочный, самоотверженный, щедрый душой человек. За это я тебя полюбила. Мое чувство растет с каждым днем. Оно уже во мне еле помещается, я вздохнуть боюсь вдруг расплескаю? Это страшно любить с такой силой. Потому что люди хрупки и уязвимы. Тебе придется держать меня покрепче, Томас, а то любовь взорвет меня изнутри. Или поднимет в воздух и унесет куда-нибудь например, к озеру.
Дрожь пронзила Томаса, ладони затрепетали на моем торсе, взгляд затуманился. В следующее мгновение губы прильнули к моим губам, потом снова, и снова, и снова. В процессе Томас вздыхал, и вздохи дразнили кончик моего языка. Страх отпустил, пальцы мои, согревшись на его груди, расслабились, губы раскрылись. Целуя меня, Томас умудрялся шептать:
Энн, давай поженимся. Я тебя никому не отдам. Никто и ничто нас не разлучит, мы ведь будем связаны навек. Мы никогда не расстанемся. Кроме того, тебе пора имя сменить. Неправильно это как-то, что ты зовешься Энн Галлахер.
Чего я не ожидала, так это предложения руки и сердца. С другой стороны, что еще мог измыслить Томас с целью удержать меня? Я отстранилась; я даже засмеялась, позабыв о его поцелуях, о его нежных губах. В тот миг меня больше интересовали его глаза. Он не шутит? Выплыла луна, осветила, сквозь безлистые ветви, дорогое лицо, выхватила взгляд, исполненный надежды.
«Энн Смит» звучит почти столь же тривиально, сколь и «Томас Смит». Но Графине, которая путешествует во времени, наверно, всё равно, какое имя носить? Игривый тон не соответствовал серьезности предложения.
Ты хочешь на мне жениться? Но разве это возможно?
Почему нет?
Хотя бы потому, что я не смогу подтвердить свою личность.
Кому оно нужно, подтверждение? Мы с тобой знаем, кто ты. И Господь знает. Этого достаточно.
Томас чмокнул меня в лоб, в нос, в обе щеки. Он медлил касаться моих губ ждал ответа.
Но что люди скажут? Бриджид, например, как она это воспримет?
Люди, и Бриджид первая, скажут: «Совет да любовь».
Томас коснулся моей верхней губы, затем нижней, захватил обе, как бы говоря: почему ты сомневаешься? Просто доверься мне!