Я отстранилась.
А Майкл? Как он отреагирует?
Отчетливо представилось: Майкл Коллинз поздравляет Томаса, а через минуту шепчет мне на ухо: «Будь осторожна, Энни».
Мик ляпнет что-нибудь неуместное; может, и спошлит. А потом расплачется. У него душа нараспашку. Ненавидит неистово, любит без оглядки.
А если
Энн. Томас взял мое лицо в ладони, большими пальцами запечатав поток дурацких вопросов. Я тебя люблю. Очень сильно. Безумно. Я хочу связать наши жизни всеми возможными способами. С сегодняшнего дня и навсегда. Просто ответь: ты хочешь выйти за меня?
Энн. Томас взял мое лицо в ладони, большими пальцами запечатав поток дурацких вопросов. Я тебя люблю. Очень сильно. Безумно. Я хочу связать наши жизни всеми возможными способами. С сегодняшнего дня и навсегда. Просто ответь: ты хочешь выйти за меня?
Ничего на свете я так сильно не хотела, ничегошеньки. И я кивнула и улыбнулась молча: да будет так. Ладони Томаса скользнули мне на плечи, губы снова прильнули к губам, где им было самое место.
Несколько секунд я тешилась надеждой на стабильность. Я наслаждалась вкусом милых губ больше ничего для меня не существовало. Обещание вечной любви и верности пело между нами, как струна, и я дерзнула подтянуть мотив.
А потом налетел ветер, нагнал облако на луну, а потом хрустнула ветка под чьей-то ногой и вспыхнула спичка. Завиток сигаретного дыма повис в воздухе, и мы синхронно вздрогнули за долю секунды до того, как из темноты послышалось:
Стало быть, это правда. Насчет вас двоих. Мать говорила, да я верить не хотел.
Инстинктивно я дернулась с целью высвободиться из объятий, но Томас продемонстрировал отличную реакцию удержал меня, причем задвинул себе за спину, и всё одной рукой. Сам он шагнул к незнакомцу.
Я сначала приняла его за Лиама тот же рост, та же осанка, да и голос похож. Детали скрывала темнота. Однако Томас (тон его мигом сделался ледяным) назвал другое имя, и я выдохнула. Слава богу, обозналась. В Гарва-Глейб явился не Лиам, а Бен самый старший из братьев Галлахеров. Раньше я его не встречала.
А ты расцвела, Энн, продолжал Бен Галлахер, чуть наклонив голову в мою сторону.
Сарказм в голосе не сулил ничего хорошего, выражение лица скрывала кепка, надвинутая максимально низко. Прежде чем заговорить с Томасом, Бен поднес к губам папиросу и основательно затянулся.
У тебя в гостях Коллинз. Всё с тобой ясно, Томас. Так-то ты делу нашему верен. Хотя какой верности и ждать от тебя, когда ты с женой братишки моего милуешься?
Мик мой друг, поэтому я его пригласил, произнес Томас, игнорируя вторую часть обвинения.
Что он мог сказать? Что я не жена Деклана? С другой стороны, будь даже так, получается, я уже шестой год вдовею!
Мне помнятся времена, продолжал Томас, когда и ты, Бен, называл Майкла Коллинза другом.
Тогда у нас общее дело было. Боролись мы вместе, Томас.
За что же вы боролись, а, Бен?
Томас говорил мягко, очень мягко; даже я с трудом уловила, что тон его на самом деле полон яда. Бен Галлахер, судя по ответу, тоже этот яд различил.
Будто не знаешь! За свободу Ирландии! Папироса полетела в траву, осталась лежать затухающим светляком. Или ты в своей усадьбе сильно разнежился? Чего бы и не разнежиться при таких-то влиятельных знакомых да с женкой лучшего дружка под боком? Забыл, что ирландцы семь столетий страдали и продолжают страдать?
Для свободы и независимости Ирландии Майкл Коллинз сделал столько, сколько нам с тобой и не снилось, убежденно заявил Томас. На последних словах голос его зазвенел.
Чего? Да он своим поганым Договором каждому ирландцу в спину нож всадил! Мы разве за эти вот унизительные условия кровь проливали? Еще бы чуть и победа за нами была бы, а Коллинз знаешь что сделал? Слил нас всех, вот что!
Не говори так, Бен. А то британцы и это заполучат.
Что они заполучат?
Сплоченность нашу. Они по всей Ирландии следы оставили, но нельзя, чтобы им главное удалось разобщить ирландский народ. Разделить семьи, поссорить друзей. Это же их план: чтобы у нас междоусобица началась. До сих пор мы выживали за счет сплоченности, а тут возьмем да и сами за британцев всю грязную работу сделаем. Они ведь только этого и ждут. У них ставка сейчас на гражданскую войну. В которой не мы победим, не та или иная ирландская группировка, а снова, снова победят британцы!
Выходит, в шестнадцатом парни зазря погибли? И потом тоже? Это впустую было? Бен сорвался на крик.
Если ирландцы друг на друга ополчатся тогда да, тогда впустую, урезонивал Томас.
Бен затряс головой, не желая слушать.
Борьба продолжается, Томас. Кто Ирландию отстоит, если не мы? Кто, я тебя спрашиваю?
Насколько я понял, твоя личная верность распространяется только на тех ирландцев, которые полностью с тобой согласны? Остальных в расход, так, что ли? Не сработает, Бен, не рассчитывай.
Не сработает, говоришь? А ты вспомни-ка шестнадцатый год. Кто нас поддерживал? Да никто. Освистывали нас, бранили, дрянью всякой закидывали, когда черно-пегие после капитуляции прогулку нам устроили по дублинским улицам. Лишь потом одумался народ, сообразил, что к чему, когда лидеров Восстания казнили. Да ты память-то напряги! Через восемь месяцев заключенных выпустили из Фронгоха как их встречали, а? Уже иначе совсем! Как героев! Нет, Томас, людям свобода нужна, даже ценой войны, если иначе не выйдет. После всего достигнутого отступать это предательство!
Заладил: вспомни да вспомни! Помню я всё! Как люди гибли. Как Деклан у меня на руках умер. Я в своих друзей стрелять не намерен. Убеждения хороши до тех пор, пока не превращаются в оправдание братоубийственной войны. Любой раскол уже сам по себе поражение. Так-то, Бен.
Кто ты такой есть, Томас Смит? В голосе Бена сквозил неподдельный, почти мистический ужас. От твоих слов Шон МакДиармада небось в гробу переворачивается!
Я ирландец. И я не подниму оружие против другого ирландца. Никогда. Вне зависимости от того, примут Договор или не примут.
Слабак ты, Томас, процедил Бен. Энни вернулась. Кстати, где ее нелегкая носила? Энн, тебя спрашиваю, где пропадала? На секунду он перевел взгляд с Томаса на меня, лицом изобразил омерзение. Впрочем, какая разница? Я говорю, Томас, тебя при ней развезло, куда только порох твой девался? Вот бы Деклан поглядел на вас обоих! Бен сплюнул себе под ноги плевок шлепнулся тяжело, будто жирный слизень. Бен отвернулся и зашагал прочь, не забыв махнуть рукой, мол, хватит, сыт по горло тем, что видел и слышал.
Твоя матушка будет рада тебе! крикнул Томас, всё еще надеясь уладить дело. Давненько ты не заглядывал, она соскучилась. Иди в зал, поешь, выпей. Отдохни. Рождество все-таки. Будь моим гостем.
Гостем? На пару с Коллинзом? Бен повел рукой на окна, за которыми виднелись силуэты танцующих. В одном окне, совершенно черный против света, ясно вырисовывался Майкл. Рядом с ним я узнала фигуру Дэниела О'Тула. Судя по жестикуляции, эти двое вели оживленный разговор. Хоть бы кто Большому Парню шепнул: не маячь, а то, неровен час, пулю словишь.
Томас от такой почти не завуалированной угрозы окаменел. Через мгновение опомнился, крепче прижал меня к себе и вовремя, потому что ноги мои подкосились. И тут в кустах раздался щелчок взводимого курка этот звук ни с чем не спутаешь. Из своего укрытия шагнул Фергюс: папироса прилипла к губе, походка вразвалку странный контраст со змеиным холодом в глазах и с блестящим револьверным стволом, направленным на Бена Галлахера.
Кишка у тебя тонка, небрежно бросил Фергюс, не снисходя даже до презрения к противнику.
Бен вздрогнул, рука сама собой легла на пояс.
Даже не пытайся, процедил Фергюс. В доме полно порядочных людей. Не порть им Светлый праздник.
Бен опустил руки по швам.
Если ты намерен войти в дом, сначала я заберу у тебя ствол ты ведь именно ствол сейчас выхватить хотел, да? зловещим тоном продолжал Фергюс. Если ты в дом не пойдешь, я всё равно тебя обезоружу. Для твоей же пользы, чтоб ты до утра дотянул. А вообще, ехал бы ты в Дублин.
Фергюс пожевал губами, папироса упала, и он, не опуская глаз, втоптал ее в землю. Шагнул к Бену, спокойно и деловито обыскал его, отнял нож, спрятанный за голенищем, и пистолет (кобура висела на брючном ремне).
У Бена тут мать и племянник. Он член семьи, пояснил Томас.
Фергюс только хмыкнул.
Это мне из разговора стало понятно. Слышь, ты, дядюшка Бен! Хочешь с родными повидаться чего тогда по кустам шныряешь, а?
Ну да, я пришел матушку навестить, обиженно заговорил Бен. Взглянуть на свою невестку, которая из мертвых восстала. С племянником повозиться да вот с Томасом потолковать. Я уже пятое Рождество в Гарва-Глейб встречаю. Не знал я, что Коллинз тоже тут. Пока не решил, оставаться или нет.
А Лиам? Лиам тоже приехал? вымучила я. Сама знала, что голос дрожит, и Томас это почувствовал напрягся весь.
Нет, он в Йогале. Пока сюда не собирается. Работы невпроворот. Война на носу, нехотя отвечал Бен.
В Гарва-Глейб войны нет и не будет, отрезал Томас. По крайней мере нынче. Ты меня понимаешь, Бен?
Бен кивнул, заиграл желваками. Лицо выражало отвращение и ненависть к нам троим.
Зайду повидаюсь с матерью и с Оэном. Переночую на сеновале. Утром меня здесь не будет.
Давай, топай впереди меня, и без глупостей, скомандовал Фергюс. Если что стреляю. Действительно, он держал Бена на мушке. И не вздумай к мистеру Коллинзу приближаться.
24 декабря 1921 г.
На рубеже веков девятнадцатого и двадцатого что-то изменилось в Ирландии. Я бы назвал произошедшее культурным возрождением. Мы по-прежнему, как привыкли с детства, пели старинные песни и слушали легенды, но теперь в них стал открываться новый смысл. Нас, всех вместе и каждого в отдельности, обуревали предчувствия. Если раньше мы просто гордились ирландской историей и культурным наследием, а также легендарными предками, то теперь гордость переродилась в настоящее благоговение. Нас всех меня, Мика Коллинза, Бена, Лиама и Деклана Галлахеров учили любить Ирландию. Но вот двадцатому веку почти сравнялось двадцать два года, и я впервые в жизни задумался: а что это значит на самом деле?
24 декабря 1921 г.
На рубеже веков девятнадцатого и двадцатого что-то изменилось в Ирландии. Я бы назвал произошедшее культурным возрождением. Мы по-прежнему, как привыкли с детства, пели старинные песни и слушали легенды, но теперь в них стал открываться новый смысл. Нас, всех вместе и каждого в отдельности, обуревали предчувствия. Если раньше мы просто гордились ирландской историей и культурным наследием, а также легендарными предками, то теперь гордость переродилась в настоящее благоговение. Нас всех меня, Мика Коллинза, Бена, Лиама и Деклана Галлахеров учили любить Ирландию. Но вот двадцатому веку почти сравнялось двадцать два года, и я впервые в жизни задумался: а что это значит на самом деле?