Знаю, но на передовую не пущу, я попытался сделать зверское лицо. Война, Машенька, закончится не завтра. Настреляешься еще. Ты пойми мои ребята обучены маскировке и умению оборудовать огневую позицию. А ты, прости меня, пока еще в этом деле дилетант. Да и вообще, товарищ подпоручик, постарайтесь запомнить, что в армии воюют не там, где захочется, а там, где прикажет командир.
После того, как я сыграл роль сурового воина, не знающего слов любви, я сменил гнев на милость:
Маша, тебе тоже найдется работа. Наши снайперские пары уйдут на позиции, а мы будем для них тактическим резервом. Может случиться так, что противник их обнаружит и попытается или уничтожить, или взять в плен. Они по рации сообщат нам об изменении обстановки, и мы на «Тигре» отправимся их выручать. Вот тогда и на твоей улице будет праздник.
Все понятно, Маша печально вздохнула. В резерве так в резерве Извини, Саша, я, наверное, так никогда и не стану военным человеком. Обещаю, что больше никогда не буду с тобой спорить.
Снайперы ушли на охоту, а я, посадив на радиосвязь Машу, стал прикидывать что мне прихватить с собой из оружия в случае чрезвычайной ситуации. АГС и пулемет «Печенег» у «Тигра» были штатные. Можно взять с собой еще по одному АГСу и «Печенегу». Конечно, от наступления дивизии, или даже полка, мы вряд ли сумеем отбиться. Но остановить батальон вполне можно, а пока французы будут приходить в себя, вполне реально или красиво смыться, или, дождавшись подкрепления, добить врага.
Через полтора часа четыре снайперские группы доложили мне по рации, что они уже на позиции, хорошо видят противника и готовы к работе.
Начинайте, скомандовал я. А у самого руки прямо зудели от желания отстрелять дюжину французов, которые так невежливо вломились в наш Крым. И честное слово, мне их ни капельки не было жалко.
11 (23) сентября 1854 года.
Севастополь. Район Казачьей бухты
Сержант Гвардейского флотского экипажа
Федор Сергеевич Козырев
Получив ЦУ от нашего отца-командира, я вместе со своим напарником Мишкой Хохловым отправился на «охоту». К тому месту, где лягушатники с успехом ковыряли землю, нас проводил местный товарищ матрос Игнатий Шевченко. Это был здоровенный хохол, рассудительный и, как я понял, хозяйственный. Он подробно рассказал нам, где «хранцузы» строят осадную батарею, сколько их там и какой у них распорядок дня.
Он с любопытством поглядывал на наши маскировочные костюмы «кикимора», на винтовку СВД, которую я нес на плече. Ему очень хотелось расспросить нас, но, похоже, начальство предупредило, чтобы те, кто с нами будет общаться, не докучали нам вопросами.
Вот, господа, мы и пришли, сказал матрос, указав на холмик, поросший густым кустарником. За ним уже видно будет, как там землю ковыряют ци черти заморские. Ну, як кроты, честное слово Только разве вы до них дострелите из своих фузей? и Шевченко хитро улыбнулся.
Он с любопытством поглядывал на наши маскировочные костюмы «кикимора», на винтовку СВД, которую я нес на плече. Ему очень хотелось расспросить нас, но, похоже, начальство предупредило, чтобы те, кто с нами будет общаться, не докучали нам вопросами.
Вот, господа, мы и пришли, сказал матрос, указав на холмик, поросший густым кустарником. За ним уже видно будет, как там землю ковыряют ци черти заморские. Ну, як кроты, честное слово Только разве вы до них дострелите из своих фузей? и Шевченко хитро улыбнулся.
Дострелим, дружище, я подмигнул матросу. Мы еще не то можем Или могём?
Осторожно пробравшись через кустарник, мы залегли на вершине холмика и стали наблюдать за тем, что творилось у французов. А там было, как у Алексея Толстого в его «Золотом ключике»: «Солнце еще не взошло, а в Стране Дураков уже кипела работа». Французы активно рыли землю, готовя позиции для установки тяжелых осадных орудий. Еще немного и батарея будет готова. Наша задача не позволить им этого сделать.
Попрощавшись с матросом, мы с Мишей начали готовить лежки основную и запасную. Я прикинул для нас дистанция до противника была вполне достаточная, чтобы вести прицельный огонь, но для здешних штуцеров она была явно великовата. Так что работать можно в относительной безопасности.
Мы залегли в небольшой ямке, частично прикрытой густым кустарником. Устроившись поудобней, мы в бинокль начали внимательно изучать французскую позицию. Начальство я обнаружил сразу. Всеми работами на батарее руководил пожилой коренастый офицер, к которому то и дело подбегали другие офицеры, а он, заглядывая в бумагу, которую держал в руках, отдавал им команды.
«Вот с тебя, шер ами, мы и начнем», подумал я, приникнув глазом к оптическому прицелу, медленно выбирая спусковой крючок. Прогремел выстрел, приклад толкнул меня в плечо.
Попал! Попал! громко зашептал Мишка, наблюдавший в бинокль за результатами моей стрельбы. Федя, да ты ему прямо в голову влепил!
Я взял бинокль и посмотрел на то место, где только что стоял француз. На земле лежал недвижимый труп. Вокруг него столпились французы и оживленно жестикулировали. Они, похоже, так ничего и не поняли. Выстрела они не услышали. Откуда прилетела пуля, размозжившая голову их начальнику, они не знали. Понятно было одно кто-то невидимый убивает их. И это страшно.
А для себя я сделал вывод каким бы эффектным ни был мой выстрел, он ушел выше, чем я целился. Учту Внимательно осмотрев группу французских офицеров, я заметил еще одного, достойного моего выстрела. Видимо, это был помощник убитого. Во всяком случае, остальные обращались к нему с почтением.
Моя пуля попала ему в грудь. Француз взмахнул руками и упал. Думаю, что с нынешним состоянием медицины он уже не жилец на этом свете.
Офицеры, бросившиеся врассыпную после моего второго выстрела, снова столпились вокруг лежащего на земле товарища и испуганно озирались по сторонам. Один из них показывал рукой куда-то в сторону моря. Наверное, он предположил, что выстрел был сделан оттуда. Другие недоуменно пожимали плечами. Солдаты размахивали лопатами, кирками и прочим шанцевым инструментом.
Я решил немного подождать, подумав, что сюда вскоре должен подтянуться кто-то из большого начальства, которому наверняка уже доложили обо всем произошедшем на строящейся батарее. И как поет хор в опере «Раз-два-три-четыре-пять»: «Предчувствия его не обманули!»
Минут через сорок к французам, которые уже немного успокоились, осмелели и даже стали разгуливать по брустверу строящейся батареи, подскакала группа всадников. Главным среди них был рослый худощавый офицер средних лет, которого я окрестил «генералом». Скорее всего, это был и на самом деле генерал. Он спешился и принялся энергично раздавать приказы. Подбежавшие солдаты унесли трупы убитых, а сам «его превосходительство», взяв из рук адъютанта подзорную трубу, стал осматривать окрестности.
«А вот это он зря, подумал я. Так можно и нас ненароком обнаружить. Извини, француз, но, похоже, тебе сегодня наступит полный капут».
Я тщательно прицелился, выстрелил и услышал восторженный шепот Мишки:
В самое «яблочко»! Француз даже мяукнуть не успел!
Выхватив у него бинокль, я посмотрел на труды рук своих. На земле лежал труп «генерала». Почему труп? Да потому что так неподвижно могут лежать только мертвые
А на французских позициях началась настоящая паника. Офицеры, согнувшись в три погибели, старались как можно быстрее покинуть проклятое место, где некто убивал их одного за другим.
А на французских позициях началась настоящая паника. Офицеры, согнувшись в три погибели, старались как можно быстрее покинуть проклятое место, где некто убивал их одного за другим.
Солдаты, похватав ружья, подняли отчаянную пальбу во все стороны. Где-то далеко бухнула пушка. Вслед за ней выстрелила другая, потом третья
Ну все, хватит, сказал я Мишке. Думаю, что на сегодня у французов на этой батарее работа уже закончилась. А завтра мы снова заглянем к ним в гости и «поможем» им в строительстве укреплений. Такими темпами эти работы продлятся до зимних холодов
12 (24) сентября 1854 года.
Санкт-Петербург
Генерал от кавалерии Василий Алексеевич Перовский,
бывший генерал-губернатор Оренбургской
и Самарской губерний
Серое небо, мелкий моросящий дождик Даже в Твери было солнечно, что уж говорить о моей губернии. Точнее, губерниях Оренбургскую губернию разделили на собственно Оренбургскую и Самарскую в пятидесятом году, за год до моего второго туда назначения.
Тем не менее через год меня сделали генерал-губернатором обеих губерний. Жил я с тех пор в основном в Оренбурге, но приходилось время от времени заезжать и в Самару, приятный купеческий городок на Волге. Проблем с этим у меня не было ведь ни семьей, ни детьми я так и не обзавелся. Эх, была бы жива моя любимая Сашенька Воейкова, которой Жуковский посвятил замечательное стихотворение «Светлана» и которую я именовал всегда именно так Но она умерла в далеком двадцать девятом году, в Италии, и она увы была замужем, так что мне все равно не суждено было стать ее мужем. Или, может быть, все ж таки суждено, если б она тогда выздоровела? Ведь ее супруг, Александр Воейков, пережил ее всего на десять лет.
Как у любого военного-холостяка, вещей у меня было мало, а дом Да практически не было его лишь «резиденции» в обеих моих «столицах», впрочем, и там мне были подчинены «гражданские» губернаторы, которые занимались всеми внутренними делами губерний, оставив мне дела военные, а также отношения с нашими беспокойными соседями. И они, должен сказать, велись довольно успешно в прошлом году мы все-таки взяли кокандскую крепость Ак-Мечеть, что открыло нам дорогу на Хиву и Бухару. Что и подвигло хивинского хана на заключение выгодного для нас договора. Так что ситуация была весьма благоприятная.
Первого сентября я прибыл в Самару, чтобы ознакомиться с ситуацией в своей более спокойной губернии, а также с работой тамошнего губернатора, Константина Карловича Грота. Как я и ожидал, его труды были выше всяческих похвал; человек он кристальной честности, пекущийся о своем народе и защищающий его от всяческого произвола. До своего назначения он заслужил славу бескомпромиссного и неподкупного ревизора, визитов которого боялись многие губернаторы.
Все было в порядке, и ровно через два дня после прибытия я решил, что мое присутствие здесь не нужно, пора и честь знать. На следующий день после визита в городской гарнизонный госпиталь я намеревался отправиться обратно в Оренбург. Мне вспомнилось, как меня посетил Пушкин, когда мне в первый раз посчастливилось стать генерал-губернатором тогда еще единой Оренбургской губернии, и как я в утро после его приезда и последовавшей хмельной пирушки разбудил его громким хохотом. Я показал ему причину своего веселья письмо, полученное мною из Нижнего, от тамошнего губернатора Михаила Петровича Бутурлина: