Бисмарк попросил Ника расспросить меня, но тот очень натурально сыграл роль недалекого янки, который больше любил потрепаться о бабах и выпивке. Бисмарк и сам не прочь был выпить похоже, его гастрит и был связан с неумеренным употреблением спиртного.
Путешествие по Висле было весьма приятным, хоть и продлилось двое суток. Я спросил у Бисмарка через Ника, сможем ли мы посмотреть Мальборк, бывшую столицу Тевтонского ордена; у деда Алексея в библиотеке были «Крестоносцы» Сенкевича, которыми я в детстве зачитывался. И мне, конечно, хотелось посетить то место, которое в той книге считалось средоточием зла. Бисмарк не сразу понял, какой город я имею в виду, но когда Ник ему объяснил, засмеялся и сказал, что, увы, в Мариенбург мы не попадем он находится довольно далеко от Вислы, но в другой раз он с удовольствием покажет мне его красоты. А вместо него мы заночуем у другого древнего города Прусского ордена, Грауденца, где тоже много чего напоминает о славном прошлом.
И действительно, город пленил меня элегантностью и старыми торговыми зданиями. А от орденского прошлого остались разве что две церкви руины замка были срыты в первой половине XIX века.
Позавчера мы прошли мимо Бромберга, который тоже мне очень понравился, и повернули вместе с Вислой на восток. Мы подошли к последнему немецкому городу Торну, родине Николая Коперника. К своему удивлению, я узнал от Коли, что Коперник не был поляком, а вполне себе немцем, и Торн сегодняшняя Торунь в нашей истории до 1920 года считался немецким городом, пусть во время Коперника он и был вассалом польского короля. Город сей своей немецкой архитектурой и чистотой разительно отличался от древнего польского Влоцлавка, от которого его отделяли лишь шестьдесят километров. В Торне мы провели около часа, прощаясь с Бисмарком. Там же к нам на борт поднялись два русских лоцмана, которые, впрочем, говорили по-русски с сильным польским акцентом. Прусских же лоцманов оставили на борту, ведь «Славяночка» после выгрузки должна вернуться на Балтику.
Позавчера мы прошли мимо Бромберга, который тоже мне очень понравился, и повернули вместе с Вислой на восток. Мы подошли к последнему немецкому городу Торну, родине Николая Коперника. К своему удивлению, я узнал от Коли, что Коперник не был поляком, а вполне себе немцем, и Торн сегодняшняя Торунь в нашей истории до 1920 года считался немецким городом, пусть во время Коперника он и был вассалом польского короля. Город сей своей немецкой архитектурой и чистотой разительно отличался от древнего польского Влоцлавка, от которого его отделяли лишь шестьдесят километров. В Торне мы провели около часа, прощаясь с Бисмарком. Там же к нам на борт поднялись два русских лоцмана, которые, впрочем, говорили по-русски с сильным польским акцентом. Прусских же лоцманов оставили на борту, ведь «Славяночка» после выгрузки должна вернуться на Балтику.
Вчера же мы с Ником осматривали красоты Влоцлавка. Капитан Сан-Хуан объявил свободный день для всех, и наши «охотники» первым делом отправились в «веселый дом», коих здесь оказалось аж два, а потом по кабакам, откуда их морпехам пришлось вечером вытаскивать буквально за шкирку. Все-таки шведы с финнами они и в XIX веке любили крепко заложить за воротник. Мы же с Ником осмотрели достопримечательности город был хоть и не столь опрятен, но все равно весьма живописен, а потом поели в весьма недурственном рыбном ресторане.
Потом Ник посмотрел на часы и объявил мне, что нужно вернуться и хоть немного запечатлеть процесс перегрузки. Я, подумав, пошел с ним, ведь и здесь на мою азиатскую физиономию смотрели настороженно.
Оба парохода уже стояли у речного берега. К первому как раз швартовали «Раптор», с помощью принайтованных к его борту пустых бочек сидящий намного выше, чем обычно. А ко второму уже прицепили баржу, на которой находились «Тигр» и взвод «охотников». У меня была целая каюта на втором пароходе. Еще вчера вечером я оборудовал ее под временную санчасть. Рядом со мной располагалась каюта Коли и Маши. Как ни странно, никакой романтики или секса между ними не было, просто места на корабле было мало.
Эх, красивая она женщина, и я не отказался бы познакомиться с ней поближе, даже несмотря на разницу в возрасте. Но Ник разъяснил мне ее семейное положение, и я понял, что «хороша Маша, да не наша». Жалко, конечно
Только я вернулся в каюту, как морпехи стали заносить в нее «охотничков». Вместо того чтобы выспаться, мне пришлось почти целую ночь провести за спасением потомков викингов от эффекта польской «вуды»[15]. Я мимолетом подумал: хорошо, что у меня с собой нехилый запас антибиотиков последствия их бурного времяпровождения с гордыми полячками вряд ли заставят себя ждать.
А на рассвете меня разбудил гудок «Славяночки». Я умылся из тазика, почистил зубы и подумал вскользь, что есть один плюс в том, что у тебя азиатские гены это то, что бриться можно намного реже. Когда я оделся и вышел на палубу, корабль уже отходил от берега, направляясь вниз по течению обратно в Пруссию и далее на Балтику. А еще через пятнадцать минут задымили трубы на двух наших пароходах, закрутились, зашлепали по воде гребные колеса, и начался следующий этап нашего путешествия. До свидания, Висла, здравствуй, Буг!
23 августа (4 сентября) 1854 года.
Западный Буг. Борт парохода «Курьер»
Старший лейтенант СВР
Самохвалов Константин Александрович
Еще три дня назад, на подходе к маленькому городишку Влоцлавек, я наблюдал за тем, как журчат мутные струи воды вдоль коричневого, покрытого потеками смолы борта колесного парохода, и негромко напевал:
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой
Негромко потому что пел бы я чуть громче, то не только распугал бы все население Влоцлавка, но и поверхность Вислы покрылась бы дохлой рыбой. По крайней мере, так (без привязки к конкретной реке) часто говаривала Надя, моя невеста, с коей мы разошлись как раз за сутки до начала моей командировки в Венесуэлу. Видите ли, она решила, что «твои погоны мне нафиг не сдались, а у Пети мерседес и свой бизнес». И поет этот Петя наверняка всяко лучше меня
Впрочем, жалко в этой ситуации только одного трех бездарно потраченных лет с этой дамой с увеличенным до неприличия бюстом и накачанными силиконом губами подарок от поклонника, который был у нее до меня. О чем я, кстати, узнал от самого бывшего поклонника, о существовании которого мне стало известно, лишь когда он загремел в ментовку, и он не нашел ничего лучше, чем обвинить меня в том, что его арестовали за то, что Надюха его бывшая телка, а я, блин, что-то вроде мента (ведь Надежда о моем настоящем месте работы ничего не знала). Как будто хищение казенных денег и мошенничество в довольно крупном размере не имело места быть
А бонусом оказалось то, что знакомые полицейские дали мне почитать ту часть его показаний, которая непосредственно касалась моей бывшей подруги
Ну да ладно, все это в прошлом. А вот то, что где-то в полях за этой самой сонной Вислой в братской могиле лежит мой прадед, Алексей Иванович Крученых, и его фронтовой друг Федор Николаев, не выходило у меня из головы. Помню последнее письмо прадеда, бережно хранимое мамой: «А еще после войны жди Федьку Николаева к нам в гости. Сходим на охоту, покажу ему наше Верхотурье. А потом съезжу к нему в Якутию. Он обещал покатать меня на оленьей упряжке и показать мне Лену, по сравнению с которой Висла просто маленький ручеек».
Письмо пришло к моей прабабушке, беременной моим дедом, через неделю после похоронки. Там была еще фотокарточка, которая сейчас служит заставкой на моем «Йотафоне» они стоят со снайперскими винтовками, у Федора куча орденов и медалей, а у моего деда только «За отвагу» и гвардейский знак Потом его наградили уже посмертно «Красной Звездой», но ордена семье не выдали, ограничившись удостоверением к нему.
Дед, когда подрос, писал в разные города в Якутию, пытаясь найти семью Федора, но ответ был одинаковым Федоров Николаевых в республике пруд пруди и погибших на фронте увы, тоже. Так дед и не нашел родных фронтового друга своего отца.
Я тоже пару лет назад попытался через знакомых из «конторы» узнать, но с тем же результатом. Неделю назад я впервые увидел Сашу Николаева и поразился, насколько он похож на фотографию Федора. А на стенке его каюты я увидел точно такую же фотокарточку. На мой вопрос он ответил, что это его прадед, и что и его семья, со своей стороны, попыталась найти родственников этого самого Лёши, но им неизвестна была даже его фамилия.
Я ему рассказал, что знал сам. Погибли они вместе немцы накрыли минометами позицию снайперов. Похоронили их в польской земле. А недавно ему стало известно, что ублюдки из местных польских нациков разгромили братские захоронения, расколотив кувалдами надгробия советских воинов И что им за это ничего не будет мэрия того самого городка до Второй мировой вполне себе немецкого заявила, что могилам оккупантов не место в их городе.
Но это все в будущем. Пока же ни мой прадед, ни Сашин не значатся даже в проекте. А у нас своих забот полон рот. Одна стерва сдала с потрохами наш караван полякам. Начальство же решило ее до поры до времени не трогать мол, проследим, какая у них в Питере агентура и какие каналы связи.
Начальству, конечно, виднее, но тут вот сиди и гадай, где ясновельможные панове изволят напасть. Более того, инфу о том, что нам известно о сливе, приходилось тщательно скрывать, и в первую очередь от коллеги этой журнашлюшки, некого Николаса Домбровского, который, ко всему прочему, был еще и самым натуральным пиндосом. К тому же, по слухам, одним из любовников этой самой шалашовки. Какого хрена его вообще с нами послали? Командир нашего отряда, капитан Сан-Хуан, «для своих Хулиович», был того же мнения, но начальству, как известно, виднее.
Вот Маша Широкина, всего лишь женщина, причем весьма симпатичная это совсем другой коленкор. Боевая, храбрая и, главное, наша до мозга костей. Но живет она с этим Ником в одной каюте мотивируя это тем, что места, дескать, мало. Там явно нет дыма без огня ну поспал бы он в кубрике с офицерами невелика птица. Блин, и почему бабы липнут к таким вот «импортным шевалье», вроде этого «америкэн боя»? Причем при живом муже ее Николая я знаю по госпиталю, куда загремел после ранения во время «войны трех восьмерок». Мы с ним лежали в одной палате. Только вот мою ногу врачи спасли, а его не смогли Понятно, что он остался, и скорее всего навечно, в далеком будущем. Но приличия-то можно было соблюсти!