Держаться спокойно и гордо и не сдаваться вот все, что Аделин могла делать, достоинство было единственным, чего у нее еще не успели отобрать.
Самообладание окончательно покинуло ее, когда Аделин вошла в камеру в сопровождении офицера Бруни, который держался хмуро и виновато, словно это из-за него ее сюда и привезли. Аделин почти без чувств опустилась на лавку, спешно застеленную чистой простыней, и уткнулась лицом в ладони, пытаясь хоть как-то закрыться от несправедливости. Еще вчера она способна была окружить себя непроницаемой завесой: все видели бы девушку, которая спокойно сидит на лавке, а Аделин за этим мороком могла бы кричать, рыдать в голос, бить кулаком в стену, выплескивая боль и горе.
Ей стало бы легче, обязательно. Но теперь она не могла ничего сделать. Удар Курта Гейнсборо отнял у нее магию.
Совести у людей нет, сообщил Бруни таким тоном, что было ясно: он тоже на стороне Аделин, уверен в ее невиновности, и его не переубедить никакими доводами обвинения. Вы не плачьте, барышня, господин следователь говорит, что вы тут ни при чем. И вся полиция за вас, и люди в городе тоже. Может, уже вечером домой поедете.
Аделин шмыгнула носом, пытаясь сдержать слезы. Сколько раз она лежала ночью без сна, представляя, что однажды ее обвинят в том, чего она не совершала, такова судьба любой ведьмы. Ее не избежать, как ты ни старайся и что ты ни делай. Вот все и свершилось.
Он правда ухает, как филин? глухо спросила Аделин.
Бруни ухмыльнулся, словно всецело одобрял расправу над Куртом, кто бы ее ни совершил.
Еще и летает, ну то есть бегает и руками машет, и гадит, простите за выражение, не в горшок, а где попало, сообщил он. Так ему и надо! Весь город радуется, вот честно вам говорю, Бруни сделал паузу и чуть ли не смущенно добавил: Вы, миледи, если перекусить захотите или там винца, или чего еще, да там хоть поговорить захотите, то зовите меня или Шанти, запросто. Все принесем, все сделаем.
Когда он вышел из камеры, сокрушенно качая головой, Аделин поняла, что настолько устала, что не может даже плакать. Глаза были сухими, голова тяжелой и горячей. Она свернулась калачиком на лавке когда лежишь, не так сильно болит затылок и подумала, что за Уве присмотрят, это самое главное. А вот что будет потом, когда ее сожгут
Почему-то Аделин не сомневалась в том, что все кончено. Как будто для ведьмы возможны другие варианты! Бастиан на ее стороне, полиция тоже, но бургомистр обязательно захочет с ней расквитаться и лично подпишет смертный приговор.
Может, он уже и подписал его. И сейчас едет в участок с бумагами. Ведьма была язвой на Инегене и окрестностях, вот и пришло время эту язву выжечь каленым железом.
Да и зачем Бастиану ссориться со здешней властью, пусть он и уверен в невиновности Аделин? Ради ведьмы? Он ведь не сошел с ума. Аделин ему никто. Просто девушка, с которой свела судьба, а ради такой не пойдут наперекор бургомистру. Бастиан завершит расследование, уедет отсюда и обо всем забудет. Пройдет полгода, и он не вспомнит ни лица Аделин, ни ее имени.
Да, Аделин ему понравилась вчера на балу это заметил бы и слепой. Но он выбросит ее из головы сразу же после казни. Аделин хотелось верить, что это все-таки не так, но она не могла. Сейчас в ней говорило глубинное, природное чутье всех ведьм, которые вот так же ждали собственную казнь и понимали, что надеяться не на кого.
Все ведьмы встречают свой конец в одиночестве. Так было и так будет всегда.
Где эта тварь? раздалось на лестнице.
Бургомистр низкорослый, весь какой-то дерганый, как поломанная марионетка, влетел в коридор перед камерой. Полицмейстер шел за ним с таким видом, словно присутствие главы города вызывало у него приступ острой зубной боли. Последним в коридор перед камерой вбежал какой-то мелкий чиновник, в руке которого Аделин заметила пузырек с нюхательной солью.
Лежит! рявкнул бургомистр и ударил по решетке так, что отдалось до чердака. Развалилась! Ты за все ответишь, гадина! За все! Слышишь меня, ты, дрянь!
Аделин отстраненно подумала, что если бы не очень дальнее родство с королевской фамилией, то такой припадочный ни за что не просидел бы в кресле бургомистра так долго. Ну да, вот он, хозяин здешних лесов и полей, беснуется. И никто ему не скажет, что он, мягко говоря, ведет себя не так, как подобает джентльмену.
Я его не трогала, лениво ответила Аделин и перевернулась на другой бок, спиной к камере. Это он меня ударил. Почитайте отчеты доктора Холле. Послушайте свидетелей. Вы не заткнете рты всем.
Решетка загрохотала видно, Гейнсборо-старший теперь тряс ее обеими руками. Если бы он мог дотянуться до Аделин, то, вполне возможно, надавал бы ей пинков, настолько его разъярило равнодушное спокойствие ведьмы, однако тюремную решетку было не своротить просто так. Полицмейстер молчал, не сводя взгляда с хозяина города: такой концерт не каждый день увидишь.
Шлюха! заорал бургомистр так, что на улице услышали. Я подотрусь его отчетами! Тебе конец, тварь! Я тебя сожгу, слышишь? Сожгу!
Аделин невольно обрадовалась тому спокойствию, которое неожиданно окутало ее. Пусть этот маленький человечек орет и поливает ее грязной бранью, пусть он уверен в своей правоте это уже не важно. Не имеет значения.
Она вспомнила старую книгу с легендами народов Дальнего Восхода и фразу, которая еще в детстве врезалась в память: благородный дух всегда проходит свой путь до конца в этом и заключается торжество правды и посрамление зла и тьмы. Аделин прекрасно знала, что правды ведьмам не полагается, что приговор ей уже вынесен, и теперь хотела лишь одного.
Пусть палачи не увидят ее слез. Пусть палачи не услышат ее мольбу. Пусть у нее хватит сил.
Она не доставит им такого удовольствия.
Госпожа Декар невиновна. И вы это понимаете.
Обстановка в кабинете бургомистра была слишком пышной и слишком давящей. Конечно, на жителей Инегена производила впечатление и дорогая мебель из южного темного дерева, и портреты их высочеств на стенах, и флаги города и страны, но Бастиану было трудно дышать. Хотелось выйти на свежий воздух как можно скорее.
Бургомистр откинулся на спинку кресла, и Бастиан подумал, что Гейнсборо-старший уже успел взять себя в руки и теперь действовал с холодной рассудительностью. Он хотел отомстить за безумие сына и был готов пойти на все, чтобы отправить Аделин на костер.
Конечно, это не превратит филина обратно в Курта Гейнсборо, но бургомистр хотя бы обретет спокойствие духа. Повезет сына в столицу, к тамошним знатокам магии и артефакторики может, после их работы Курт начнет хотя бы снимать штаны перед тем, как справить нужду.
Мой сын лишился разума по ее вине, с ледяным спокойствием произнес бургомистр. Он говорил так, словно уже продумывал ту речь, которую скажет перед казнью, выступив перед горожанами. Да, признаю, Курт очень вспыльчив: его нетрудно вывести из себя. Но он мог ударить женщину только в том случае, если она вышла за границы достойного поведения. Усмирить взбесившееся животное можно только палкой.
Бастиану захотелось рассмеяться в голос. Разумеется, виноват тот, у кого голова разбита о ступеньку. Ни в коем случае не драгоценный сыночек.
Ведьма разъярилась, продолжал Гейнсборо-старший. Теперь Бастиан отчетливо слышал, как бургомистр диктует ему правильные выводы: он не раз видел такую манеру общения у важных чиновников. Дескать, слушай и запоминай, что тебе говорят умные люди, потом скажешь слово в слово, и без отсебятины. Я давно говорил, что ее нужно изгнать из города вместе с братцем. Покойный Декар был достойным господином, в отличие от своих детей.
«Да неужели, мысленно усмехнулся Бастиан. Так ты и изгонишь из города благородную барышню с миллионом карун на счету. Тут нужно действовать тоньше, потому что барышня ведьма и однажды обязательно сделает что-то противозаконное. И тогда ты с чистой совестью отправишь ее сперва в тюрьму, а потом на костер. А там назначишь себя опекуном ее брата и наложишь лапу на денежки. Что потом будет с Уве Декаром ясно, что ничего хорошего. Он ненадолго переживет сестру».
Она отомстила Курту, бургомистр поворошил пальцем бумаги на столе; в одной из них Бастиан узнал свой отчет, своей поганой магией. Долго же продержалась, но гнилое нутро никогда не спрячешь до конца. Вы сами пишете, что это была именно магия. Вот: «безумие наслано направленным магическим ударом».
Бастиан прикрыл глаза. Сквозь усталость, горечь и тоскливое бессилие стало пробиваться далекое понимание он чувствовал, что надо сделать.
Отец бы это одобрил. Он вообще любил нестандартные решения сложных задач. А это было как раз таким.
Да, но я не пишу о том, что удар направила госпожа Декар, произнес Бастиан тем тоном, которым обычно общался начальник инквизиционного департамента. Собеседник, как правило, начинал испытывать горячее стремление вытянуться во фрунт и внимать каждому слову. Из-за сотрясения мозга она до сих пор не может колдовать и не сможет еще несколько дней. Это говорю я, и подтверждает доктор Холле.
Но Гейнсборо-старший лишь отмахнулся.
Доктор Холле старый друг ее семьи. Конечно, он скажет все, чтобы выгородить ведьму. К тому же он изрядно подогрет ее деньгами. Насколько я знаю, она щедро платит, когда требуется.
Бастиан тонко улыбнулся.
Вы и сами понимаете, что это ложь, сказал он и добавил с той улыбкой, которую можно было назвать обаятельной: Вы хотите отправить на костер невиновную, прекрасно осознавая, что к несчастью вашего сына она не имеет никакого отношения. Я правильно вас понимаю, господин Гейнсборо?
Маленькие серые глаза бургомистра сощурились.
Если я правильно помню, то ваш отец бывший министр Беренгет, который начинал как охотник на ведьм, процедил он. Тот, кто собственноручно уничтожил десятки таких, как эта Декар. Гейнсборо-старший презрительно ухмыльнулся и добавил: Он в гробу переворачивается от того, что его сын заступается за ведьму.
Первым порывом Бастиана было подняться и впечатать бургомистра блеклой физиономией в стол так, чтобы все бумажки и книжки залило кровью, чтобы эта мразь с тусклым лицом больше никогда не осмелилась марать имя его отца своим языком. На мгновение он даже ощутил металлический запах крови и сразу же опомнился. Именно этого Гейнсборо и добивался. Он сожжет Аделин, а потом отправится к своим венценосным родственникам, и Бастиана как минимум отстранят от дела.