Скрипка, деньги и «Титаник» - Джессика Чиккетто Хайндман 19 стр.

Конечно, среди девятисот студентов твоего курса хотя бы несколько должны были оказаться бедными (не по меркам Колумбийского университета, а по-настоящему). Возможно, среди них даже нашлись бы твои земляки из Аппалачии. Но если эти студенты и существовали, ты с ними никогда не встречалась  вероятно, потому, что много работала и не посещала студенческие мероприятия. Впрочем, может, вы даже и встречались, но умалчивали о своем происхождении  из-за стыда или просто потому, что устали обсуждать табуированную тему Денег. За пределами университетского городка, на улицах Верхнего Манхэттена, тоже проживало достаточно бедных, и этим людям денег не хватало на жизнь, а не на обучение, их ситуация была гораздо сложнее и отчаяннее. Под окнами общежития ночами кричал бездомный. Он кричал, как раненый зверь, его вопли наводили ужас. Но ты вскоре научилась не обращать на него внимания, а к концу второго курса уже крепко спала под этот вой.

Выступления под фонограмму на ярмарках и в моллах начинались в четверг вечером и заканчивались вечером в воскресенье; вскоре ты стала работать каждые выходные, и до места почти всегда приходилось долго добираться: несколько часов ехать на машине или лететь на самолете. Времени на учебу и написание курсовых не оставалось: ты работала по семьдесят два часа подряд и на неделе тоже подрабатывала. Ты начала употреблять наркотики: сперва кофе и сигареты, а затем запрещенные вещества; ты использовала эти стимуляторы, чтобы с понедельника по четверг не валиться с ног от усталости, а продолжать работать и учиться. Дабы сэкономить, ты решила окончить университет на год раньше и с этой целью набрала много курсов. Наркотики стоили дорого, но без них ты не смогла бы держаться на ногах, а следовательно, зарабатывать.

Когда иссякли гранты, деньги, вырученные за продажу яйцеклетки, гонорары и максимальный студенческий займ, твои родители все-таки внесли оставшуюся плату за обучение («взаймы»  так они сказали). Но было уже слишком поздно: что-то внутри тебя надломилось. А может, это случилось еще в тренировочном лагере ВВС, или в ту ночь на Пенсильванском вокзале, которую ты провела с Роуз, или в клинике лечения бесплодия? Может, это произошло на седьмом или восьмом часу механической игры на скрипке? Или когда ты поняла, что слишком много дней подряд не спала, а работала и училась и твои нервная и сердечно-сосудистая системы взмолились о пощаде, твой организм потребовал отложить стимуляторы и просто лечь спать? Какой бы ни была причина, что-то внутри тебя сломалось, развалилось, лопнуло. Пх-х-х. Сбросило мягкую кожицу и ожесточилось. Слишком ожесточилось.

Вирджиния Вулф замечательно сказала о своих ощущениях, которые испытывала во времена лишений: «Боюсь, что нет нужды описывать, как тяжела была эта работа  вы знаете женщин, которые так жили, или как сложно было сводить конца с концами,  вы сами через это прошли. Но куда хуже яд, который отравляет меня до сих пор,  память о страхе и горечи, преследовавших меня тогда»[45].

В течение нескольких лет ты винила во всем родителей. Потом себя. Ты винила их и себя за приобретенную жесткость, за страх и горечь, хотя на самом деле не виноваты были ни они, ни ты. Просто и ты, и твои родители были абсолютными невежами во всем, что касалось Денег; это было для вас слишком сложно, слишком запутанно и нервно, да и очень уж высок был барьер, отделявший вас от другого, незнакомого мира,  шестисотметровая гора. Единственными проводниками в этом незнакомом мире стали для тебя любовь, удача и скрипичная музыка.

Композитор снова напомнил о том, что в зале сидят умирающие от рака; мы с Харриет тайком над ним посмеиваемся, но в общем-то он прав. Подавляющая часть нашей аудитории  люди пожилые, больные или выдержавшие самые суровые жизненные испытания. После концертов они подходят к Композитору, и тот выслушивает каждого. Даже если в зале сидят четыреста человек и это займет три часа, он все равно поговорит со всеми желающими. Некоторые провожают его до трейлера, словно надеясь, что он возьмет их в турне. Они рассказывают, что прошли курс химиотерапии, их сын погиб в автокатастрофе, а муж уже несколько месяцев лежит в больнице после инфаркта и только музыка Композитора помогает им держаться. Кто-то даже утверждает, что благодаря ей вылечился от рака, диабета, гипертонии. Композитор называет их «хардкорными фанатами».

Среди «хардкорных» есть и дети. Беседуя с ними, Композитор спрашивает, играют ли они на каком-либо музыкальном инструменте. Если играют, советует продолжать. Больше заниматься. Смотреть выступления великих классических музыкантов на Пи-би-эс. Хорошо учиться. Дети ведут себя так, как вела себя я, получая наставления от взрослых,  слушают в смущении и мотают на ус.

В отличие от посетителей ярмарок и торговых центров, зрители в залах никогда не сомневаются в том, что звук на концерте «живой», и не спрашивают: «А они в самом деле играют?» Если кто и подозревает, то, видимо, стыдится даже самому себе признаться в том, что только что высидел часовой «концерт» под фонограмму,  так стыдится, что нам ничего не говорит.

Однажды вечером я слышу беседу Композитора с женщиной, которая ждала целый час, чтобы к нему подойти. Она плачет: ее сына забрали в Ирак еще в самом начале войны.

Композитор долго сидит с ней, слушает, кивает. Завтра ее сына переводят в отряд особого подразделения, где тот будет работать врачом. Это еще более опасное задание.

 Я буду молиться, чтобы он вернулся живым и невредимым,  произносит Композитор тихо, с искренним беспокойством. Женщину успокаивает его присутствие. Она откидывает темные волосы с лица, и я вижу, что она больше не плачет.

 Я хочу, чтобы он вернулся уже сейчас,  говорит она.  Но он отказывается возвращаться, пока не закончит службу.

 Вам, наверное, очень тяжело.

 Ваша музыка помогает, правда. Она так успокаивает. Хоть несколько минут можно побыть в покое. Вы сегодня так замечательно выступили. Мне очень понравилось. Мне нужен был этот вечер.

 Спасибо,  отвечает Композитор,  благослови вас Бог.

И без тени неловкости он обнимает ее и долго держит в объятиях.

Одна из первых твоих подработок в Нью-Йорке (а их будет множество)  ассистент в продюсерской компании, организующей крупные концерты в Карнеги-холле. Среди прочего вы готовили «Скрипичный фестиваль»  благотворительный концерт, все средства от которого направляются на развитие Гарлемской скрипичной программы (о ней рассказывается в фильме «Музыка сердца» 1999 года с Мерил Стрип). Пока ребятки из Гарлема рвут душу на сцене, твоя начальница просит тебя отыскать в гримерке Ицхака Перлмана[46] и узнать, сыграет ли он какое-то «Палладио»[47]. В тот вечер Перлман уже несколько раз выходил на сцену и договорился с продюсерами, что сыграет или не сыграет «Палладио» на свое усмотрение. Впрочем, «Палладио»  признанный хит, он понравится публике и без участия звезды. Пьесу выбрали для концерта не из-за сложности или богатой музыкальной истории, а потому что в девяностые ее использовали в рекламе бриллиантов «Де Бирс»  той самой, где силуэты мужа и жены показаны на фоне знаменательных событий жизни (ролик начинается с того, как мужчина переносит новобрачную через порог, и заканчивается моментом, когда их ребенку вручают университетский диплом). Зрители любят эту простую, драматичную мелодию, вызывающую перед глазами знакомый визуальный ряд. В школе учителя и одноклассники часто просили тебя сыграть «Палладио» (правда, названия пьесы они не знали  для них, да и для тебя, это была «музыка из рекламы бриллиантов»). Еще они «заказывали» «музыку из рекламы мяса» («Ходаун» Копленда[48]), «эту песенку Моцарта» («Маленькую ночную серенаду»[49]) и «Дьявол пришел в Джорджию»  самые банальные запросы в репертуаре каждого скрипача. Теперь же ты сама вынуждена обращаться с подобной просьбой к Ицхаку Перлману, мировой звезде.

Ты очень нервничаешь.

Тихо стучишься в дверь его гримерки.

Ицхак Перлман выглядит старше, чем на фотографии с обложки диска. Он сидит за туалетным столиком под яркими лампами, обрамляющими зеркало.

 Простите, мистер Перлман,  полушепотом произносишь ты,  там спрашивают, сыграете ли вы «Палладио».

Знаменитый, легендарный Перлман  он смотрит на тебя! Слушает тебя! И раздраженно бросает в ответ:

 Не «Палладио», а «Палладио». И нет. Я ухожу домой.

К концу первого курса ты понимаешь, что зря пошла на скрипичное отделение, и окончательно расстаешься с иллюзиями о своем музыкальном будущем. Отказываться от мечты страшно, и страшнее всего потому, что другой мечты у тебя нет. Но постепенно тебя начинают увлекать другие вещи, и ты не успеваешь оглянуться, как увлечение перерастает в настоящую страсть.

К концу первого курса ты понимаешь, что зря пошла на скрипичное отделение, и окончательно расстаешься с иллюзиями о своем музыкальном будущем. Отказываться от мечты страшно, и страшнее всего потому, что другой мечты у тебя нет. Но постепенно тебя начинают увлекать другие вещи, и ты не успеваешь оглянуться, как увлечение перерастает в настоящую страсть.

Как это часто бывает в колледже, все начинается с курса по теме, которая тебе совершенно незнакома,  введение в исламскую цивилизацию. Ты ничего не знаешь об исламе и тем более о его цивилизации, но, мучаясь с литературой из обязательного списка и с вопросами для обсуждения, вдруг понимаешь: здесь твоя неграмотность, возможно, сыграет тебе на руку. Для твоих однокурсников каждый семинар превращается в израильско-палестинский конфликт: ребята в ермолках ожесточенно спорят с девушками в хиджабах, а ты молча наблюдаешь за ними с задней парты. До колледжа ты не знала ни одного мусульманина, ни одного араба; ты и евреев-то не встречала, за исключением Фернандо, да и у того родители только наполовину евреи, религиозных предписаний не соблюдают и даже со своей политической позицией не определились. Мусульманам и евреям с твоего курса очень сложно объективно рассуждать на политические темы, а тебе  нет, ведь ты не имеешь отношения ни к тем, ни к другим и незнакома с полемикой обеих сторон. В один прекрасный день ты осознаёшь, что стала лучшей на курсе по мусульманской культуре: твое невежество дало тебе реальное, хоть и незаслуженное, преимущество. Впрочем, этот парадокс тебя ничуть не тревожит: да, ты ничего не знаешь о ситуации на Ближнем Востоке и учишься на «отлично» на курсе, посвященном ближневосточной культуре и истории,  ну и что? Ты записываешься на курсы по смежной тематике: сионизм, изучение Корана, палестинская литература, египетская романистика, женская литература Израиля и арабского мира. К концу второго курса, то есть весной 2001 года, ты переходишь на культурологическое отделение и выбираешь специальность «Ближневосточная культура». Пишешь двадцатистраничные курсовые о разрушении религиозных памятников «Талибаном» и решаешь осенью поехать в Каир учить арабский.