Картинка плывет. Я вот-вот потеряю сознание. Или блевону. Или и то и другое вместе.
Слышится крик очередного выбывшего. Кто-то не выдерживает, и его волокут из-за стола. Я вновь трезвею. Мгновенно. Как стеклышко. Я опять в игре. И я должен победить. Я справлюсь! И сопьюсь
Победителя ждет свобода. Победителя ждет жизнь.
Если я выберусь отсюда. Если я уцелею. Обещаю, никогда в жизни не прикоснусь к спиртному. Я обещаю сам себе. Мне не нужны ни реабилитационные центры, ни группы поддержки. Не прикоснусь никогда. Я сам себе клянусь.
Свет. Раз, два, три.
Темнота. Беру. Закрываю нос. Пью.
Чей-то голос в микрофон объявляет «Финальный раунд!». И мы знаем, что это значит. Это значит: нас осталось трое.
Это особый раунд. В финале разливающий не пьет. Но это нисколько не упрощает ситуацию.
Свет. Раз, два, три.
Моя очередь разливать. На этот раз я стараюсь наполнить как можно больше рюмок. Пьющих всего двое, так что шанс, что им выпадут наполненные до краев, совсем не велик. Лучше попытаюсь сыграть на количество. Меньше, но больше. Пусть хоть каплю, но соперник отведает.
В нашем состоянии одной капли вполне может оказаться достаточно, чтобы победить или проиграть.
Успеваю плюхнуть в половину рюмок. Большую часть просто проливаю на стол. Могу лишь представить, какой запах почувствует человек, если сейчас зайдет к нам в комнату.
Темнота. Рулетка останавливается.
Слышу чей-то хрип напротив себя. Да. Похоже, план сработал, и соперник отхлебнул. Капелька пошла носом, и мой противник кашляет.
Свет. Раз, два
Я готовлюсь.
Свет гаснет, но мы не слышим «три».
Стол вращается, а я не знаю, что сейчас делать. В условиях четко сказано, пить не раньше, чем после счета «три».
А где же три? произношу заплетающимся языком и, спохватившись, прикрываю рот руками.
Я заговорил. Разговаривать за столом нельзя. Такие правила. Я проиграл? Все кончено?
Три, раздается спасительное три.
Похоже, никто не обратил внимания, что я заговорил.
И я тянусь к рюмке, но стол все еще вращается, и я локтем сбрасываю на пол часть рюмок. Я застываю. Руки больше не слушаются. Я не могу и пальцем пошевелить.
Три!
Я не могу двинуться. Только не это. Я все-таки проиграл.
Нет. Вот так вот дойти до финала и на финишной прямой бездарно споткнуться
Я сказал «три»! продолжает настойчивый голос.
Меня поднимают под мышки и несут.
Три! И ты откроешь глаза. Я узнаю этот голос.
Это Федор Петрович. Что ему здесь надо?
Три!
Я открываю глаза. Свет заставляет зажмуриться. Я жмурюсь и колочу ногами об пол.
Как я стал святым? кричу громче, чем планировал.
И снова открываю глаза. На этот раз я могу осмотреться.
Вокруг меня собралась толпа. Чьи-то руки придерживают. Федор Петрович склонился надо мной, я вижу, как врач сильно вспотел.
Как я стал святым? шепчу задыхаясь, проглатывая слова. Как я стал святым? Как я стал
Он опять с нами. Все в порядке, говорит психиатр, и я слышу облегчение в его голосе.
Федор Петрович возвращается на свое место, пьет из моего стакана.
Толпа расходится. И вот я опять, один на один, остаюсь лицом к лицу с психиатром.
Аркадий приходит в себя.
Мне неудобно, спина болит, задницу отсидел, шея ноет. Но в голове прояснилось. Не знаю всех тонкостей процедуры, но гипноз помогает. Он прочищает. Словно вантуз, помогает протолкнуть все дерьмо, накопившееся за годы.
Я вспомнил, говорю и ерзаю на стуле, пытаюсь найти комфортное положение. Я должен рассказать кое-что важное, говорю заплетающимся языком.
Федор Петрович еще не пришел в себя, показывает мне руками, чтобы я успокоился.
Кажется, я свидетель убийства.
Ночью на трассе. Начинаю говорить бессвязно. Словно я на самом деле напился. Помню смутно. Даже не уверен, что события имели место быть, но чувствую, что должен рассказать.
Фара светит на обочину, в сторону кустов, в которых я прячусь. Капот шипит, от машины поднимается пар. Мелкие мошки копошатся в столбе света, а я сижу, притаился и стараюсь не дышать.
Убийца говорит по телефону. Просит, чтоб помогли с трупом и свидетелем. Я слышу его разговор, его грубую, картавую речь. Он кому-то звонит, какой-то женщине.
Он говорит о свидетеле. Обо мне.
Я не слышу, что она ему отвечает, но в трубке определенно тонкий женский голос. Убийца спокоен. Он разговаривает, переминается с ноги на ногу и, кажется, сейчас смотрит прямо на меня.
Да. Жду. Он прячет телефон в карман и говорит в темноту: Выходи! Что спрятался? Через двадцать минут за нами приедут.
Он зовет, он знает, что я где-то рядом. Знает, что я никуда не денусь. Бежать мне некуда, он прекрасно знает, где я живу. И я не побегу в полицию, меня никто не спасет.
Давай уже. Вылезай. Где ты там?
Убийца заталкивает тело в багажник и продолжает, между делом, со мной беседовать. Он говорит, что, если я буду молчать, если помогу избавиться от трупа, мне ничего не грозит. Говорит, что можно ему верить.
Смутно помню детали, но это были самые длинные двадцать минут в моей жизни. Я просто ждал. Выглядывал из своей засады и ждал, что же будет со мной дальше.
Убийца садится в машину, включает приемник и качает головой в такт мелодии.
Я в кустах, а у него все хорошо.
Затем приехал фургон. Из него вышли трое. Пожилой мужчина с длинной густой бородой в длинном пальто и два здоровяка в масках.
За рулем сидит полная женщина. Ее живот упирается в руль, а рот выкрикивает из кабины указания.
Без лишних разговоров здоровяки в масках хватают убийцу, делают два выстрела и складывают его тело в багажник к его жертве. Бородатый подносит канистру, они обливают и поджигают машину.
Вместо зачистки фургон зачищает самого убийцу. Парадокс.
Он говорил про свидетеля, кричит женщина через открытое окно. Проверь!
Бородатый смотрит по сторонам. Ему, наверное, просто лень искать. Он пожимает плечами и дает команду громилам садиться в фургон.
Похоже, свидетель рядом с ним, в багажнике. Порядок.
Фургон уезжает, а я не могу поверить в удачу.
Добираюсь домой. Я не знаю, как лучше поступить. Просто забыть, словно ничего и не было?
Звоню в полицию. Говорю здравствуйте.
Не успел даже поздороваться, послышался звонок в дверь.
Я кладу трубку и смотрю в глазок. В подъезде стоит бородатый в плаще со своими головорезами.
Ладно. Достаточно, останавливает меня разочарованный голос Федора Петровича. Прервемся. Продолжим завтра.
Лжепсихиатр смотрит на часы. Он же должен знать, что ни в коем случае нельзя смотреть на часы перед собеседником. Или на его дешевых курсах этому не учат?
Я смотрю в окно, на улице уже ночь.
Хочу объяснить, что все, кто тем вечером приходил, все, включая женщину за рулем, стали жертвами Риты-Резака. Может, мой мозг выдает ложные воспоминания, может, это всего лишь иллюзии. Но я помню этих людей. Помню. Она их убила.
Но это уже не имеет значения. Все хотят перерыв. И я решаю промолчать.
Только сейчас я замечаю, что на мне мокрая до нитки одежда. Я смертельно устал и хочу спать.
Что ж. Продолжим завтра.
Я постараюсь.
Завтра сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти девушку. Сколько она протянет?
Ты сегодня странная. Что-то не так?
Хочешь я приготовлю ужин? отвечает вопросом на вопрос жена.
Ее голос простужен. В горле у нее першит. Сухой кашель иногда вырывается из груди.
Еще бы, говорит Слава и упирается носом в газету. Кристин, видела, что эти идиоты пишут? С первого числа опять отопление подорожает.
Кастрюля на плите, в ней плавает куриная грудка. Посолить, добавить приправ. Что там еще нужно для супа?
Я завязываю передник, ищу рецепт в интернете. Листаю страницу, а Аркадий удерживает на себе маску Кристины.
Понадобится картофель, морковь, лук, вермишель. Аркадий тот еще кулинар, и я беру инициативу в свои руки.
Читаю:
«Промыть окорочка. Кладем в кастрюлю, заливаем холодной водой, ставим на сильный огонь»
Смотрю на закипающую воду, в которой плавает курятина. Промыть забыл, и не окорочка вовсе. Но, думаю, это допустимые отклонения от рецепта.
А еще убирают льготы на проезд. Козлы! слышится голос Славы из соседней комнаты.
Аркадий не отвечает. Он старается поменьше болтать. Угу, окей, и не более. Скопировать внешность и поведение удается. Подражать голосу это совершенно другой уровень. Одно дело выглядеть как объект, но совершенно другое стать им.
Кастрюля начинает булькать, крышка приподнимается.
Я читаю:
«Как только вода закипит, убавить огонь до минимума. Посолить по вкусу»
Бросаю щепотку соли, кладу неочищенную, но мытую луковицу и закрываю крышкой.
Огонь на минимуме, суп лениво булькает.
Читаю:
«Через тридцать минут выловить луковицу и добавить морковку, нарезанную кубиком»
Дорогой, где у нас морковка? спрашивает Аркадий тонким хриплым голосом.
Издеваешься? Вчера принес килограмм. Слава не отрывается от газеты. Под раковиной же. В пакете посмотри.
Я проверяю, да, он прав. Пакет на месте. Выбираю несколько корнеплодов и подготавливаю разделочную доску.
Сходи к врачу, слышится голос прямо за спиной.
Слава обнимает жену за талию и говорит, что он беспокоится о ее голосе. Говорит, что не хочет, чтобы его красавица болела. Он прислоняется, нюхает волосы жены и целует в щеку своими усами. Аркадию щекотно. А я боюсь, что сейчас меня уличат.
Классный шампунь. Вкусно пахнет, говорит Слава и возвращается к чтению.
Пронесло, думаю я, а Аркадий улыбается и стучит ножом о доску. Морковка нарезается кубиками, а я читаю рецепт дальше.
«Через пять минут добавить очищенный и нарезанный картофель. Попробовать на соль»
Проверяю под раковиной, нахожу ведро с картофелем. Достаю несколько и сую под кран.
Морковь в кастрюле.
Чищу картошку, нарезаю более-менее ровными кубиками, варю еще пятнадцать минут.
«Затем следует добавить в кастрюлю вермишель и варить около пятнадцати минут»
Аркадий открывает дверцы шкафчиков. Он судорожно ищет вермишель. Если я пойду узнавать, где в этом доме вермишель, меня раскроют. В лучшем случае Слава вызовет «Скорую».
Аркадий роняет с полки пакет. Мне с трудом удается поймать упаковку с мукой в воздухе. Не хватало еще здесь уборку делать.
На полке в самом углу стоит коробка спагетти. Моя спасительная пачка спагетти. Высыпаю жменю. Я считаю, это тоже допустимое расхождение от рецепта.
«После кладем специи. Через пять минут выключаем и даем супу настояться еще десять минут»