И самое главное, завершила она, я не только на Другую Сторону, но и на себя тоже перестала сердиться. Думала, я слабачка, а на самом деле просто дура неопытная была. Пришла сюда в первый раз и сразу надолго осталась. Эдгар говорит, по первому разу здесь даже сутки мало кто из наших выдержит. А я месяц практически прожила. И еще удивляюсь, что чокнулась напоследок. Да спасибо, что не померла!
Я бы точно сдох, подтвердил Эдо. Какое там «месяц». Первый год, наверное? Больше! приходил сюда часто, чтобы привыкнуть и на одной силе воли держался ну, по пять-шесть часов. Дома, конечно, рассказывал, как мне на Другой Стороне понравилось, все нипочем, гулял еще и гулял бы, да вот какая досада, не позволяют дела. Но правда не переставала быть правдой от того, что ее знал только я.
От коктейля ноги стали не ватными, как опасалась Цвета, а наоборот резвыми и прыгучими. Но никак не могли договориться, в какую сторону им идти. Цветино мнение, к сожалению, не принималось в расчет. Поэтому шли в обнимку, как было предсказано. Эдо хоть и корчил глупые рожи, пытаясь прикинуться пьяным, но пер ее в нужном направлении, как паровоз. Правда, песен они все-таки не орали, чего не было, того не было. Это его пророчество не сбылось.
Когда они шли по мосту Короля Миндаугаса и синий свет сиял так ослепительно ярко, что у Цветы, как всегда за пару сотен метров до цели, начала ныть голова, Эдо заорал во весь голос: «Вижу Маяк!» подпрыгнул, схватил ее в охапку и закружил, почти не оторвав от земли; в результате получился какой-то ужасающий танец так, наверное, пытались бы воспроизвести вальс однажды увидевшие его дикари.
Цвета решила, это коктейль на него наконец-то подействовал. С большим опозданием, зато сразу как три, или даже пять. Ну, удивляться тут особенно нечему. У Эдо Ланга все не как у людей.
Однако вырваться из его объятий шансов не было, уж схватил, так схватил. Поэтому на Маяк они вперлись, условно вальсируя и хохоча так, что оконные стекла звенели, а Тони Куртейн спросил откуда-то сверху:
Эй, вы там охренели совсем?
Да! громко крикнул Эдо. И, к величайшему Цветиному облегчению, наконец-то ее отпустил. Сказал:
Прости, дорогая. Я совершенно точно не лучший танцор во Вселенной. Но думаю, что и не худший. Самый худший оттоптал бы тебе ноги и уронил бы пару раз на пол, а ты вроде цела.
Эй, вы там охренели совсем?
Да! громко крикнул Эдо. И, к величайшему Цветиному облегчению, наконец-то ее отпустил. Сказал:
Прости, дорогая. Я совершенно точно не лучший танцор во Вселенной. Но думаю, что и не худший. Самый худший оттоптал бы тебе ноги и уронил бы пару раз на пол, а ты вроде цела.
Вроде, вздохнула Цвета.
А Тони Куртейн, наконец примчавшийся к ним по лестнице, застыл, как вкопанный. И восхищенно присвистнул:
Охренеть, ты пришел на Маяк!
Это она пришла, а я просто примазался, ответил Эдо. Но есть и хорошие новости. Когда мы шли через мост, я своими глазами увидел свет Маяка.
Охренеть, повторил Тони Куртейн.
А Цвета промолчала, но тоже подумала: «Охренеть».
Теперь она вспомнила, что Эдо после всего, что с ним на Другой Стороне случилось, не видит свет Маяка. Не то чтобы он ей с утра до ночи на свою горькую долю жаловался, но не делал тайны из того, что он теперь технически, то есть физически человек Другой Стороны, со всеми вытекающими последствиями. Просто этот факт настолько не сочетается с впечатлением, которое он производит, что совершенно не удерживается в голове.
Так вот почему ты плясал, наконец сказала она.
Ну да, улыбнулся Эдо. Увидел свет Маяка и на радостях потерял то немногое, что к тому моменту оставалось от моей головы. Ничего так мы с тобой на Маяк прогулялись. Даже не ожидал такого эффекта. Рассчитывал, максимум, что с тобой в обнимку на халяву пройду, а оно вон как вышло. Теперь всегда буду при всяком удобном случае цинично использовать в своих интересах беззащитных женщин и просто друзей.
То есть это я тебя сюда провожала, заключила Цвета. А всю дорогу была совершенно уверена, что ты меня.
Только не говорите, что вам после всех этих переживаний немедленно надо выпить все мои запасы спиртного, а потом снова сплясать, сурово сказал Тони Куртейн.
Цвета, которая не была с ним близко знакома и до сих пор побаивалась, потому что много слышала о тяжелом характере смотрителя Маяка, уже приготовилась извиняться: «Что вы, мне бы и в голову не пришло!»
Потому что я и сам знаю, что надо, добавил Тони Куртейн, отвернулся к буфету и рылся в нем так долго, словно выбирал одну бутылку из многих тысяч. Хотя ясно, что столько не влезет в буфет.
10. Зеленые глаза
Состав и пропорции:
водка 30 мл;
ликер «Blue Curaçao» 20 мл;
апельсиновый сок 40 мл;
лаймовый сироп 10 мл;
лед.
В бокал «сауэр» (sour glass) положить несколько кубиков льда и поочередно налить все перечисленные ингредиенты.
Я, Тони, Тони и я
Сам не знаю, чего хочу, говорит Тони. Утром думал, хватит с меня вечеринок, надоело ежедневно готовить, вечность не рисовал. Ну и вроде вышло по-моему сижу тут с тобой, рисую. Но дергаюсь. Все время кошусь на дверь это как вообще? Что, действительно никто не придет? И ведь заранее знаю, если кто-то сейчас заявится и потребует супа, расстроюсь, что не дали нормально порисовать. С учетом того, что мое желание тут закон, получается полная хренота. Страшно представить, сколько постоянных клиентов остановились на полпути ай, да ну его, не сегодня! и почесали обратно. Но по дороге засомневались: а может все-таки к Тони? Там небось пироги. А потом: ой, ну нет, надоело! Так и бродят весь вечер туда-сюда. Ладно те, кому кафе только снится, но ведь и наяву у многих та же беда.
Тони хмурится и одновременно почти смеется, разводит руками, в одной из которых кисть, и чертова зеленая краска неповторимого оттенка соседских заборов нашего с ним общего детства брызжет во все стороны. Особенно почему-то в ту, где я.
Спасибо, кротко говорю я. До сих пор я был недостаточно разноцветный. Делал вид, будто все со мной все в порядке, а сам втайне мучился. Пил горькую, ночами не спал. А теперь ну, хотя бы с зеленым носом. Для начала совсем неплохо. Красиво ты меня разукрасил. Затем и нужны друзья.
Да нормальный у тебя нос, не зеленый, теперь Тони все-таки больше почти смеется, чем хмурится. Только на штаны немного попало, извини. Я плохо старался. Но дело-то поправимое. Весь вечер у нас впереди.
И вечер, и вечность, впереди, позади, по бокам, сверху и снизу, всюду вокруг, думаю я, но не говорю, конечно. Некоторым лирическим мыслям лучше оставаться невысказанными, они мгновенно глупеют, стоит их сформулировать вслух.
И вечер, и вечность, впереди, позади, по бокам, сверху и снизу, всюду вокруг, думаю я, но не говорю, конечно. Некоторым лирическим мыслям лучше оставаться невысказанными, они мгновенно глупеют, стоит их сформулировать вслух.
Но Тони сам говорит:
И вечер, и вечность. Отлично мы с тобой устроились, дорогой друг. Это, конечно, тебе спасибо. С меня теперь в этой вечности каждый миг причитается. Без тебя ничего бы не было. Круто ты мою пиццерию заколдовал.
Ну так без тебя тоже ничего бы не было, отвечаю. Хоть обколдуйся, ничего не получится, если некого заколдовать. Не будет чуда, когда ему не с кем случиться. Магия всегда диалог. Так что, по справедливости, с меня теперь тоже каждый миг причитается. Правда, прямо сейчас с меня особо нечего взять. Какой-то я нынче вызывающе бесполезный, еще и без зеленого носа. Хочешь, за хлебом схожу?
Тони смотрит на меня с таким интересом, словно я предложил подарить ему власть над миром; впрочем, вру, за подобное предложение он бы, пожалуй, табуретом в меня запустил.
А давай! наконец говорит он. Только тогда еще и за сыром. Воображаемым у нас холодильник забит, но сейчас бы кусок обычного маасдама на настоящий хлеб положить.
И добавляет, глядя, как я надеваю пальто:
Только возвращайся сегодня. Завтра, если можно, лучше не надо, не хотелось бы целые сутки ждать. Но самое главное, не вчера, пожалуйста. Вот это будет обидно! Вчера в кафе народу набилось страшное дело, как вспомню, так вздрогну. Не дадут нам с тобой вчера посидеть спокойно, как в старые времена.
Договорились, киваю. Обязательно, чего бы мне это ни стоило, вернусь ни в коем случае не вчера.
Я выхожу из кафе, то есть, с точки зрения условного стороннего наблюдателя, из кирпичного гаража в глубине двора на улице Ночес. Надо же, куда сегодня нас занесло! Вот теперь ясно, до какой степени Тони устал от любимых клиентов: сюда даже не во всяком сне забредешь, а наяву и подавно. Причем не потому, что это технически сложно, как, например, на изнанку реальности, а просто в голову не придет. В нашем городе много таких потаенных кварталов и переулков, словно бы провалившихся за подкладку в дырявом кармане, куда можно, прожив здесь всю жизнь, никогда не попасть. Я сам только потому и узнал эту улицу, что когда-то бесконечно давно, в прежней человеческой жизни снимал здесь квартиру. И с тех пор знаю, что супермаркет тут совсем рядом, маленькая «Максима» на Чюрлене. По идее, должна быть открыта до десяти.
Но вместо того, чтобы идти в супермаркет, я почему-то безответственно превращаюсь то ли в туман, то ли в облако, то ли в ночную тьму, то ли в мелкий дождь, который моросит практически непрерывно. Скажем мне за это спасибо: всю нашу погоду аж до будущей пятницы минувшей ночью в покер продул. Из чего, кстати, логически следует, что дождь настоящий. А я в этой климатической драме банальный традиционный туман.
Я не нарочно сейчас превращаюсь, чтобы уклониться от похода за хлебом. И не от каких-то несовместимых с белковой жизнью возвышенных чувств. Просто со мной иногда такое само случается, без выраженного намерения и мало-мальски внятных внешних причин. В этом смысле, быть мной не особо удобно. Зато приятно; я имею в виду, превращаться в туман огромное удовольствие. Особенно когда, как сегодня, это случается без усилий, само собой.
Ладно, спасибо, беру, думаю я, блаженно рассеиваясь, расстилаясь, поднимаясь, окутывая все вокруг. Главное, не забыть, с какой целью вышел из дома. У меня там художник голодный. Обязательно надо взять себя в руки и принести ему сыр и батон.
Тони Куртейн закрывает дверь за девчонками из циркового кружка; они уже довольно опытные путешественницы, чуть ли не с лета бегают развлекаться на Другую Сторону по выходным, но Тони Куртейн всякий раз при их появлении думает: «Ну, слава богу, вернулись, не сгинули, пронесло», хотя никакого особого повода волноваться именно за этих девчонок у него нет. Просто они ему очень нравятся. Такие хорошие. Приятно, когда люди, вернувшись с Другой Стороны на Маяк, не просто: «Привет, спасибо», и убежали, а вереща от восторга и страшно смущаясь, у тебя на шее висят. С другой стороны, приятно, когда эти люди девчонки. Если бы Милый Мантас, или Дедушка Люба, да кто угодно из контрабандистов вдруг повис от избытка чувств у него на шее, вряд ли Тони Куртейн был бы этому рад.