Сама не заметила, как втянулась. Неинтересно стало ходить просто так. И вымучивать из себя фантазии приходилось все реже. Стоило выйти на улицу и подумать: «я шаман и пришла в мир духов», как знакомый, давным-давно надоевший город начинал казаться диковинным местом, а вместо привычных деревьев, домов, прохожих, троллейбусов ее окружали духи, волшебники, удивительные существа со светящимися глазами, усами, рогами, сотнями тонких рук и распахнутых ртов, издающие непривычные звуки, совершающие загадочные движения, складывающиеся в непонятный, завораживающий узор.
Несколько лет так гуляла, и совершенно не надоело. А потом постепенно если и был какой-то переломный момент, Саша его не заметила начались настоящие чудеса.
Однажды встретила человека, у которого вместо лица была тьма, словно бездонную яму вырыли в капюшоне; совершенно спокойно мимо прошла, будто каждый день таких видела, только через несколько минут осознала и внутренне взвыла: мамочки, у него же не было никакого лица! В другой раз увидела респектабельного песьеглавца со светящимися глазами, он неторопливо шел по улице Оланду и держался так невозмутимо, словно быть песьеглавцем обычное дело; впрочем, на него и правда никто внимания не обращал.
И кого только Саша с тех пор не встречала на вечерних улицах города по дороге домой! Совершенно прозрачную женщину, словно бы сделанную из стекла, лысого грузного старика, выдыхавшего разноцветное пламя, гигантского богомола в розовом пуховике, человека с костром вместо головы, девочку с зубастыми ртами на месте глаз, мерцающее в темноте существо, похожее на одушевленный шкаф с хлопающими дверцами, крылатого мальчишку, который летел метрах в трех над землей и тащил под мышкой здоровенного мужика. Всех не упомнишь, а записей Саша не делала, с самого начала решила, не надо записывать, это не эксперимент, не какое-нибудь исследование, а просто игра.
Иногда Саша замечала на тротуарах и мостовых светящиеся в темноте отпечатки ботинок, а иногда что-то вроде фосфоресцирующей паутины, оплетающей верхушки деревьев и фонари. Видела, как обычные жилые дома на миг становятся сияющими дворцами, как земля отражается в небе, словно то стало гигантским зеркалом, а однажды бескрайнее, до горизонта изумрудно-зеленое море на месте реки Нерис. Причем даже не особо всему этому удивлялась радовалась, чуть-чуть пугалась, но, в целом, сохраняла невозмутимость: в мире духов и должно быть как-нибудь так.
И только задним числом, обычно уже добравшись до дома, Саша осознавала, что видела нечто из ряда вон выходящее, такое, чего, по идее, просто не может быть. Думала: у меня что, галлюцинации? Серьезно? Это и есть они? Но почему-то не испытывала тревоги. Была совершенно уверена: я в порядке, ну какой из меня псих? Говорила себе с неизвестно откуда взявшейся спокойной уверенностью: просто я так классно играю в шамана, что мне подыгрывает весь мир.
Не относилась к игре серьезно в том смысле, что никогда не считала ее какой-нибудь специальной «медитацией», «духовной практикой», или, прости господи, «колдовством». Просто игра, чтобы не было скучно возвращаться с работы, чтобы жизнь заиграла новыми красками, чтобы стало, как в детстве, интересно, весело и легко. И отлично же все получилось, спасибо Лоренце. Если когда-нибудь встретимся, с меня причитается, думала Саша. Идея-то про мир духов была ее. И тому фотографу с длинной фамилией тоже спасибо вот бы он удивился, если бы я написала ему письмо!
Но на самом деле ничего она ему не написала бы, даже если бы фамилию помнила и адрес был. И вообще никому. Да и некому, на самом деле, рассказывать, не было у нее искушений. Ну не маме же с папой то-то им радость услышать от дочки про песьеглавца, светящиеся следы на асфальте и одушевленный шкаф! И не друзьям, им такое неинтересно, не дослушают, перебьют. И совершенно точно не Марюсу, еще чего.
Впервые в жизни Саша чувствовала себя одинокой. Когда не с кем поговорить о своем самом важном, это и есть одиночество. Даже если это «самое важное» просто придуманная тобой игра, вот о чем она думала, пока шла домой. Не в обычное время с работы, а поздно вечером из гостей, с дня рождения тетки. Марюс с ней не пошел, сказавшись простуженным, и это он ловко выкрутился. На семейном празднике скучно, а дома можно весь вечер смотреть кино.
В шамана Саша сейчас не играла: выпила вина, и это сбило ей настроение. Хотелось не воображать всех вокруг фантастическими существами, а настоящего праздника с музыкой и цветами, или ярмарки с каруселями, или салюта на набережной, или шляться по барам, как когда-то с Лоренцей, и везде заказывать сидр или радлер, потому что цель не напиться, а как можно дольше гулять.
В одиночку в бар идти не хотелось это уже не праздник, а экзистенциальный кризис какой-то. Но ярмарка! вспомнила Саша. Ярмарка-то у нас сейчас есть. Без каруселей, зато с рождественской елкой, огнями и горячим глинтвейном, сойдет. Даже две ярмарки, на Кафедре и на Ратушной площади, причем Ратушная по дороге. Почти.
Пока шла в сторону Ратушной площади, изо всех сил гнала из головы мрачное понимание, что там все давно закрыто. Потому что уже начало двенадцатого, а обе ярмарки как в этом году, Саша точно не знала, но в прошлом работали максимум до десяти.
Мало ли, что было в прошлом, упрямо думала Саша. Может, расписание изменилось. Посмотрели, сколько народу по вечерам гуляет, и решили торговать до полуночи. Хотя бы по пятницам и субботам. Дураки они, что ли, выгоду упускать?
Сама знала, что дураки и что чудес не бывает, вернее, бывают, но не такие, чудеса почему-то никогда не распространяются на распорядок работы увеселительных заведений, так что давным-давно все киоски закрыты, на площади пусто, только ветер уныло гоняет пустые пластиковые стаканы и обрывки фольги. Заранее представляла, каким сильным окажется разочарование, лучше было сразу идти домой; на самом деле, еще не поздно свернуть, но Саша все равно шла на Ратушную, потому что ну не сдаваться же, когда до цели всего три квартрала осталось. Два квартала. Квартал.
Ярмарочные киоски, сделанные в форме эскимосских иглу, призывно светились во тьме; есть там кто-то внутри, или пусто, Саша издалека не могла разглядеть. Но настроение поднялось сияющие прозрачные полусферы на фоне фасада ратуши выглядели так причудливо и чужеродно, словно ее любимая игра началась, не дожидаясь команды, восприятие само переключилось в режим «гуляем по миру духов». И хорошо.
Ярмарочные киоски, сделанные в форме эскимосских иглу, призывно светились во тьме; есть там кто-то внутри, или пусто, Саша издалека не могла разглядеть. Но настроение поднялось сияющие прозрачные полусферы на фоне фасада ратуши выглядели так причудливо и чужеродно, словно ее любимая игра началась, не дожидаясь команды, восприятие само переключилось в режим «гуляем по миру духов». И хорошо.
И хорошо, думала Саша, приближаясь к Ратушной площади так медленно, как только могла, потому что, говорила себе она, неизвестно, как там на самом деле, но пока я еще не пришла и своими глазами не посмотрела, можно считать, что киоски работают, продают горячее вино и печенье, люди покупают подарки, фотографируются у елки, целуются на скамейках и что там еще на ярмарках делать положено; короче, пока я иду, праздник на площади есть, даже если его уже нет. Праздник Шредингера с глинтвейном Шредингера пусть даже только в отдельно взятой моей голове.
Эта идея так ей понравилась, что, приблизившись к Ратушной площади, Саша закрыла глаза, вернее, почти закрыла, прижмурилась, так, чтобы не видеть киосков, но под ноги все-таки подсматривать и не упасть. Шла, сощурившись, мелкими шажками, словно по гололеду, растягивала праздник Шредингера, как могла. И вдруг ей сперва показалось, это был фейерверк, но бесшумный, без обычного грохота елка и все киоски на Ратушной одновременно вспыхнули зеленым светом, таким ярким, что проник под прикрытые веки, даже слегка заслезились глаза, как летом от солнца, а Саша привычно подумала: «Вот чего у них в мире духов творится!» одновременно пробормотала: «Хренассе», даже рассердилась немного на неизвестных устроителей тихого фейерверка, потому что, ну правда же, больно глазам.
Пока моргала и утирала слезы салфеткой, фейерверк закончился, и на площади снова стало не темно, но по контрасту казалось, темно. На самом деле, горели фонари и огни на елке, и призывно светились киоски-иглу, но внутри там, конечно, уже не было никого. Как и следовало ожидать. Праздник Шредингера закончился, пришел наблюдатель в моем лице и свидетельствует: кот мертв, в смысле, все на хрен давно закрыто. Ну, зато я увидела фейерверк. То есть все равно не зря прогулялась, подумала Саша и в этот момент заметила в одном из киосков деловитое шевеление. Кто-то явно возится за прилавком, и другие силуэты клиенты? И он им да точно, что-то наливает в стаканы. Очень может быть, что глинтвейн.
Работает! Все-таки кто-то работает! восхитилась Саша и устремилась к киоску. Толкнула прозрачную дверь и с порога спросила:
А глинтвейн еще купить можно?
Да почему же нельзя? дружным хором откликнулись мужик за прилавком и оба клиента.
Ура! воскликнула Саша. Полезла в карман за мелочью и только тогда поняла, вернее увидела боковым зрением, что у одного из клиентов из-под ярко-желтого лакированного плаща торчат осьминожьи щупальца, а у мужика за стойкой огромные светящиеся рога. В мире духов это совершенно нормально, по привычке подумала Саша и достала из кармана двухевровую монету, одновременно прикидывая, куда лучше падать, если организму захочется в обморок. Ни разу в жизни в обмороки не падала, но похоже, теперь пора.
Вы, главное, их не бойтесь, ласково сказал Саше клиент со щупальцами. По мне-то сразу заметно, что добрый, но они оба тоже вполне ничего, хотя с виду не скажешь.
Саша растерянно кивнула. Говорить она не могла, это, вероятно, была дань так и не состоявшемуся обмороку, компромисс. Поэтому молчала и думала, зачаровано разглядывая гладкие темные подвижные щупальца приветливого незнакомца: сразу заметно, ну да, ну да.
Ну вы даете, присвистнул второй, который без щупалец; он вообще выглядел совершенно нормально, и Саша за это была ему благодарна всем сердцем, он ее успокаивал: если обычный человек тут стоит как ни в чем не бывало, не орет и даже не крестится, значит ничего страшного не происходит. Его до сих пор не съели, скучным учительским внутренним голосом объясняла себе Саша, может, и меня не съедят.