Давай Нюту. Аксинья взяла на руки дочь, вдохнула ее младенчески-молочный запах. Зашлось материнское сердце. Положила дочку на свою постель: пусть досыпает самые лучшие рассветные часы.
Матвей мой уши скорей.
Парень сонно улыбнулся. Он уже знал, что, если Аксинья дразнит, прибаутками изъясняется значит, все наладилось.
На поле дядька Семен? Застучала ложка по дну, не терпелось мальчишке на поле выйти.
Ты не спеши. Он зайдет за тобой.
Матвейка с утра ходил всегда будто чумной, до обеда расхаживался, просыпался долго. И воду носил, и двор чистил, будто околдованный лешим. А здесь глаза ясные, взор бодрый, рад парень приобщиться к взрослому делу. Аксинья дала ему чистую рубаху с синей вышивкой, порты Феди, ушитые прошлым вечером. Старые сапоги Василия велики ему чуть не в два раза, но с набитыми войлоком носами с ног не свалятся.
Да где ж он? Матвей вытянул шею, высматривая соседей. Идет! Еще не открыв ворота, закричал: Здрасьте! Доброго дня! Я с вами!
Готов, поросенок? Семен придержал жеребца, запряженного в телегу. Здравствуй, хозяйка.
Здравствуй, Семен. Тебе спасибо мое безграничное!
Так не за что еще благодарить, вечерком и отблагодаришь, подмигнул он игриво, будто не было вчера серьезного разговора.
До обеда Аксинья крутилась вьюном по избе. Сегодня должна она сытно накормить пахарей, а это непросто с таким скудным запасом снеди. Пироги с зайчатиной. Яйца вареные. Мазуня из редьки с медом. Соленые рыжики, вымоченные в масле от ржавости весенней. Кислая капуста с кровяными вкраплениями брусники. Квас с травами. Добрая хозяйка и с полупустыми погребами царское кушанье сготовит.
Пироги да каша в печи истомились, изошли ароматом. Скатерть шитая льняная на столе осталась с добрых времен, когда семья не перебивалась, а славилась зажитком. Посуда расставлена отцовская, глиняная, с вороном на донце, с горестью на сердце.
Солнце скатилось к горизонту, пощекотало верхушки берез, шаловливо, как девица на посиделках, намекнуло: «Пора и домой проводить».
Три-та-та, три-та-та!
Вышла кошка за кота.
За кота, за Уголька,
А та кошка бела.
Кошка на подлавочке,
Уголька за лапочки
Ловит, песенки поет,
Нюша ножками идет.
Аксинья вела дочь под мышки вдоль лавочки, поражаясь тому, как охотно маленькое существо перебирает ножками. Видела она, как рос племянник Васька, как росла Ульянкина Нюрка, соседские дети Все на виду, на ладони, а своя казалась иной, более шустрой, милой, смышленой. На каждую улыбку, каждое движение дочери ее сердце отзывалось сладко-тягучей болью и радостью. Мать забыла о накрытом столе, о пахарях, увлеклась игрой с девочкой. Сусанна в длинной рубашке гордо вышагивала вдоль стенки, будто не опираясь на материнские руки, а Уголек, развалившись под лавкой, наблюдал, прищурив правый глаз за действом. Вид у него был в точности как у пожилых мужиков, что смотрели на скоморошьи забавы, скорчив презрительную мину: мол, нам интереса нет в потехах таких. Старый кот позволял себе лишь порой подцеплять когтем, будто случайно, подол Нютиной рубашки.
Оксюша? Семен резко открыл дверь и застыл на пороге. Почему-то вид Аксиньи, игравшей с дочкой, вверг его в оцепенелость.
Ты к столу проходи. Аксинья посадила дочь в ее гнездышко, чмокнула напоследок в чуть влажный лоб.
Сноровисто вытащила из горячего зева печи горшок и поддон с пирогами, Аксинья поправила волосы, выбившиеся из косы. Семен смотрел на нее дурманным взглядом и молчал. Молча же он сел за стол, не забыв перекреститься.
Ты ешь. Скованность овладела Аксиньей, под мужским взглядом не знала она, куда деть ставшее внезапно тяжелым тело, захотелось прикрыть руками грудь. Спрятать длинную шею. Прикрыть пересохшие губы. Замотать тело в кокон, как гусеница, что превратится в бабочку.
Семен сморгнул, понюхал исходящую паром еду и заработал ложкой. Когда потемневшие глаза его перестали буравить Аксинью, ей и дышать стало легче.
Матвей где Не знаешь?
С соседским парнишей куда-то убежал.
Нашел время, голодному ходить. Да и поздно уже.
Хозяйка, завтра с утра примешь работу. Все вспахали, засеять осталось полдесятины у леса.
Спасибо тебе, Семен. Смотреть в глаза страшно, можно нырнуть слишком глубоко. Лучше отвести взгляд. Да где же Матвейка, окаянный мальчонка?!
Завтра утром. Спасибо за стол.
Мало ты съел, возьми с собой. Илюшку угостишь. Имена Катерины и Маланьи упоминать не хотела.
У тебя свой растет мужик, он и съест. А этой пичужке много не надо. Да? Семен подошел к Нюте и протянул ей свою заскорузлую руку.
Проказница охотно зацепилась за большой палец, потянула его в рот. Он со смехом отдернул руку, пригладил взъерошенные волосики, чуть закрывавшие уши девчушки.
Атату.
Одобряет, видно. Дочка благоволила к Семену. Георгия Зайца она боялась, пряталась под лавку или за мать.
Дочку хочу, посмотрел на Аксинью Семен.
Родит еще Катерина.
Мож, родит, равнодушно отозвался он.
Матвейка пришел домой, когда солнце уже закатилось за горизонт и окунуло Еловую в кромешную тьму. Быстро скинув грязные вещицы, он шумно полоскал лицо, отмывал руки щелоком и тихо ворчал:
Исть охота, а тут намывайся.
Аксинья сидела на лавке, совсем не замечая его. Матвей решил обидеться и молча уселся за стол. Сам положил каши с горой и принялся уплетать, не забывая кусать пышные пироги. Тетка должна была окрикнуть, мол, не пихай в рот все сразу, жуй еду, не воробышек. Но она совсем не смотрела на Матвея. Даже Нюту она, кажется, не видела, вся уйдя в какие-то свои невеселые мысли. Пальцы крутили тесемку на косах, взгляд вперился в поставец с лучшей посудой, но ни кувшины, ни ковши, ни чарки ее взгляд не занимали.
Земля-земелька,
Разомнись маленько.
Под сохой расступись,
Молодцу подчинись.
Ты, девица, не робей
Чарку молодцу налей.
И соломки постели,
Поцелуем одари.
Голос мальчишки, ломкий, взлетевший высотой в начале, упавший на последних строчках, обратившись в низкий, чуть не мужской голос.
Матвей! Аксинья будто стряхнула наваждение, обратила внимание на племянника.
А что?
Ты откуда пакость эту взял?
Семен пел.
Ты за дядьками взрослыми песни такие не повторяй.
Не буду, буркнул Матвей.
Взрослеешь, племяшек, ишь голос какой грозный прорывается. Аксиньина улыбка согрела сердце мальчишке. Улыбалась бы она почаще, а то все больше хмурится.
Я петь всегда любил. Только я раньше внутри пел. Чтоб не слышал никто.
Пой, голубок, пой. Только хорошие песни.
Ага.
А ты почему поздно так пришел? Шарахаешься с Тошкой дотемна!
Так это дядька Семен мне сказал. Побегай с мальчишками, пока солнце не село.
Вот, значит, как, хмыкнула Аксинья, и почему-то на губах ее вновь зажглась улыбка. Даже когда она уснула, губы ее сохранили то мечтательное выражение, что появляется обычно у девицы, мечтающей о сладком поцелуе.
7. Первые слова
Вся неделя после Троицы озорная, наполненная шутками, девичьим смехом, запахом молодой травы и разноцветья, что захватывает каждый клочок земли, не засеянный человеком. Вылупились птенцы у пичуг, удлинились дни, посветлели ночи. Лето червонной поступью девицы-красавицы приблизилось к Пермской земле, тряхнуло шитым подолом рубахи, пустилось в пляс.
Давно известно: если весну не проводить, то она может вернуться, нагрянуть холодными дождями, стылыми ночами, заморозить посевы, лишить урожаев. Надо весну-привереду отвести туда, где она прячется вместе с русалками, в холодном омуте.
Давно известно: если весну не проводить, то она может вернуться, нагрянуть холодными дождями, стылыми ночами, заморозить посевы, лишить урожаев. Надо весну-привереду отвести туда, где она прячется вместе с русалками, в холодном омуте.
Эй, народ, выходи на улицу! громкоголосый Никашка созывал народ на потешище.
Ты сидеть в избе никак собралась, Аксинья? Прасковья зацокала языком. Будто белка-озорница.
Да, затворить ворота, закрыть дверь на засов. Подальше от чужого веселья.
Не хочу я идти собак дразнить. Будто сама не знаешь, что бабы шептаться за спиной будут.
Там братец мой чудит. Грех не посмотреть. Со мной будешь, не сгрызут собаки тебя. Параскева озорно сверкала серо-зелеными глазами, поводила пышными плечами.
Нам с Нютой и здесь хорошо. Аксинья обвела рукой избу с обновленными занавесями, отскобленными стенами, вымытую и вычищенную. Свежее сено на полу пахло лесной радостью.
Дитятя заскучает. Да, Нюта?
Девчушка, внимательно следившая за крупной шумной женщиной, подтвердила:
Ака.
Пойдем на гулянья? пощекотала дочку Аксинья.
Мася. Нюта улыбалась и тянула к матери ручонки.
Заговорила! Слышишь, Параскева?
Слышу, слышу.
Два раза уж меня «масей» кликала.
Ты не увиливай. Наряд покраше одень и в люди. Да, Нютка? Неча матери замарашкой ходить.
Из ворот выйти страшно. Взгляд на себе поймать больно. Семена увидать сладко. Катеринину боль прочесть стыдно.
Белая рубаха с синей вышивкой по подолу, на шее ожерелье из бирюзы, не проданное еще на соликамском рынке, сберегла на голодный день. Покрасоваться напоследок, назло всем. Нюта в новой рубашонке, скроенной из Аксиньиных одежд, народа не боялась, махала радостно.
Бойкая девка будет, одобрительно цокнула Параскева.
Вся Еловая высыпала на улицу. И стар, и млад все, кто пережил очередную зиму. По главной и единственной улице движется троица. Впереди скачет диво-конь: грива из пакли, голова костяная, тело человечье, бег тряский, неровный. Заносит лошадь в сторону, врезается в толпу. Детишки визжат, отпрыгивают, хохочут. Следом за лошадью семенит козел с бородатой костяной головой. На шее веревка с колокольчиком, козел мекает, упирается, от хозяйки убегает. А веревку держит чудная дева: ростом велика, в кости крупна, на голове длинные черные волосы, которые, если приглядеться, оказываются крашеной веревкой. Сарафан с дурного полотна, а из-под него сапоги мужские торчат.
Русалка, русалка, уходи к себе. Сама спрячься и весну забери! кричат хором ребятишки, а самые смелые подбегают к русалке и дергают подол сарафана. Среди храбрецов Аксинья разглядела Матвея с Тошкой. Русалка кричит низким мужским голосом, брызгает водой из миски.
Хорош Никашка. Ишь русалка какая. Не всякий так изобразит! гордо вздымает грудь Параскева.
Не одна она любуется Никашей с умилением, младшая дочь старосты Якова Петуха, Настя, глаз от русалки не отводит, следит блестящим взором за всеми вывертами. Недавно ребенок, Настюха за зиму вытянулась струной: лицо будто вырезано из коралла, брови пушистые вразлет, губы пухлые Краса, одним словом.