Тятя
Темной бесформенной кучей остался лежать черный волк, навеки закрыв глаза. Светлый зверь подошел к Аксинье, сверкнув синими глазами, и
Петух закричал, возвещая, что скоро начнется новый день. Кошмары терзали каждую ночь, рассказывая всякий раз одну и ту же историю. Аксинье не нужен был совет толковательницы: она и сама понимала, что значит ее назойливый сон. Хоть раз бы вспомнить на той опушке, что все происходит не на самом деле, не переживать дикий страх за жизнь дочери, за исход волчьей драки Но всякий раз Аксинья погружалась в темную пучину кошмара, будто в настоящую жизнь.
За утренними хлопотами, растопкой печи, кормлением детей Аксинья забыла о главном: сегодня предстоит ей не самое простое дело. Сегодня она должна расстаться с вещицей, что напоминала ей о муже, о чистой любви, о счастливых годах, что казались сейчас невозможной сказкой.
Мы на горку, тетушка. Можно?
Этой весной, как прикидывала Аксинья, Матвейке исполнится четырнадцать годков. Он сравнялся с ней в росте, делал всю мужскую работу во дворе, но выказывал порой разум семилетки. С Тошкой они играли в салки, прятки, катались на санках, связывали хвостами собак, пугали девок Не единожды с жалобами к Аксинье и Георгию Зайцу приходили еловские.
Дела все переделаем и побежите. Нюта, подойди ко мне.
Дочь облизала с пальцев крохи хлеба, подошла к матери, протянула гребешок и узкую ленту. Аксинья залюбовалась дочерью: милое курносое личико, длинные темные волосы, ложившиеся пышной волной на узкую спину, губы, всегда готовые изогнуться в лукавой улыбке Анна сказала бы, что внучка одно лицо с матерью своей, Оксюшей, и лицом схожа, и повадкой. Могла бы сказать, да не скажет, давно в могиле
Одно отличало Нюту колдовские глаза. Порой льдисто-синие, порой сине-серые, они горели огнем на небольшом ее личике. Аксинье дочкины глаза напоминали чудной камень, что украшал кольцо, подаренное Григорием перед свадьбой. Чуяла Аксинья, что не одно сердце пронзит дочь своими колдовскими очами Но сейчас рано было об этом думать, когда дочка-четырехлетка елозила, пищала, крутила головой, не давала матери заплести косу.
Сиди ты спокойно, горюшко.
Матушка, а телочек когыдась?..
Теленок родится? Скоро, Нюта, скоро.
Я с Веснушей буду и днем. И ночью. Всегда.
А мне кто помогать станет, а? дразнила Аксинья дочку. Ежели ты с Веснушкой жить будешь в хлеву?
А сюда их взять жить? не отставала дочь.
Возьмем домой, пусть в тепле с нами живет теленочек.
Со мной. Дочь сложила ладошки под голову, показывая, что теленок будет спать вместе с ней.
Ловко придумала. А я куда денусь? Мы же втроем ты, я да теленок не поместимся на печи.
Дочь морщила лоб, выпячивала губки, но найти решение не могла. Разговор про теленка, что на днях должен был появиться у отяжелевшей Веснушки, иссяк.
Бери тряпицу да со стола вытри. Четырехлетка не доставала с пола, но, залезши на лавку, сосредоточенно терла старое дерево. Помощница растет. Аксинья забыла о вареве для скота, заглядевшись на дочку.
Нельзя так детей любить, говаривала Глафира. Бог даст Бог и заберет. Непрочны их жизни, сладки души, многие матери оплакивают младенцев, не проживших и года в бренном мире.
Прошедшей зимой Никаша и Настя, дочь Якова Петуха, схоронили новорожденного. В разгар Великого поста рыдали над телом умершей во сне дочери Георгий Заяц и Марфа. На Рождество Аксинья принимала роды у счастливой Марфы, закутывала в тряпицу кричащую девочку, а две седмицы спустя почерневшие от горя родители увезли в александровскую церковь на отпевание свое дитя
Все знала Аксинья, досыта за годы знахарства напилась чужим горем. Но неистовую материнскую любовь смирить в сердце не могла. Да и откуда было знать бездетной Глафире, каково это дни и ночи проводить над люлькой, петь колыбельные, вкладывать сосок в маленький ротик
После обеденного сна Матвей с Нютой, тепло одетые, укутанные в тулупы и теплые шапки, с овчинными рукавицами на руках, отправились на горку.
От Нютки далеко не отходи, следи за ней, Матвейка, напоминала Аксинья. Каждый день твердила она племяннику эти слова, но опасалась, что Матвей, вошедший в шальную пору отрочества, не сторожил каждый шаг сестры, а катался с горки со стайкой ровесников, кувыркался в снегу с другом Тошкой, неуклюже заигрывал с девками
От Нютки далеко не отходи, следи за ней, Матвейка, напоминала Аксинья. Каждый день твердила она племяннику эти слова, но опасалась, что Матвей, вошедший в шальную пору отрочества, не сторожил каждый шаг сестры, а катался с горки со стайкой ровесников, кувыркался в снегу с другом Тошкой, неуклюже заигрывал с девками
Аксинья открыла дверь в темный погреб. Рано отпустила племянника, придется самой доставать снедь. Закончился Великий пост, и всякая хозяйка вытаскивала из погребов замороженные круги молока, масла, заводила тесто на сырники, блины, баловала семью скоромными лакомствами.
С тоской вспоминала Аксинья счастливое время детства и юности, когда государство процветало и всякий еловчанин мог потешить себя, разговеться на славу. Уже восемь лет Смута сотрясала Московию, и до Солекамского уезда доходили все более страшные вести. Поганые свеи[12] стали союзниками Шубника, да недолго. Заговорщики свергли царя и выдали ляхам. Тушинский вор а для кого царевич Дмитрий на охоте рассечен был саблей на две части. Как Русь-матушка. Вместо него царем стал Ворёнок, сынок от польской девки. Пал Смоленск, пал Новгород, а тучные бояре, что правили страной, только чесали зады. Мало что понимали в кровавой круговерти крестьяне, но крепких слов не жалели, говоря о ворах, иноземцах и прочих проходимцах, деливших Русь.
Закваска на меду удалась на славу, пузырилась в миске, играла, радовала глаз. Аксинья всыпала в миску драгоценную пшеничную муку последние три горсти боровского мелкого помола, добавила яйца, мед, щепотку соли. Деревянная ложка негромко постукивала о стенки глиняной посуды, а хозяйка все не могла отвлечься от тягостных дум о том, куда катится земля Русская. Был бы жив отец, рассказал, растолковал, объяснил, что стоит за чудными поступками людей, рушащих жизнь свою и жизнь тех муравьишек, что живут в каждой деревушке, в каждой слободе.
Не пристало бабе о том думать, сказала в пустоту и вздохнула. Будто отвечая, завилась белым вьюном, замурлыкала, обняла хвостом ноги хозяйки Снежка.
Уголек года три как сгинул, может, оказался бедный кот на столе у кого-то из разговевшихся еловчан. Прошлой осенью как дар за исцеление от глухоты солекамская купчиха подарила Аксинье белого крошечного котенка. Аксинья не смогла отказаться от пушистого комка, положила его к себе за пазуху. Нюта чуть не затискала котенка до смерти, так рада была зверенышу.
Не дам я тебе молока. Вот отелится буренка наша. Снежка все равно крутилась под ногами и мяукала. Иди на улицу. Аксинья приоткрыла дверь и услышала присвист.
Поставила тесто у печи, накинула летник, прибрала распушившиеся волосы. Маленький сверток со вчерашнего дня притулился на дне кувшина, осталось снять кувшин с верхней полки поставца, вытащить Аксинья прижала его к губам, не выдержала, развернула. Тускло блеснул драгоценный ободок, она надела его на палец, отвела руку, залюбовалась переливчатым синим камнем. Как чужак в простой избе. Первый подарок мужа. Богатый дар. Большая любовь. Куда ушла? В какие земли? Сняла с пальца, усмехнулась красные руки с грязными разводами, сломанными ногтями Боярышне такое кольцо носить, а не бедной крестьянке.
Аксинья кралась вдоль забора, будто лиса, залезшая в чужую ограду за цыплятами.
Т-ш-ш, зашипел за забором.
Я тут. Семен!
Давай, что у тебя
Вот, в узкую щель Аксинья протянула сверток. Не продешеви.
Да понял я, знакомому купцу покажу.
Нечем детей кормить, Семен Хорошую цену торгуй
Да что ж ты, Оксюша, не дурень ведь. В голосе послышалось недовольство. Все, что могу, сделаю
Купи масла конопляного, муки пшеничной, соли
Сколько тебе говорил, помогу
Спасибо, Семушка. От ласкового голоса мужик размяк, привалился к забору, прижал ладонь к промежутку меж старыми досками, будто шепот Аксиньин мог согреть его пальцы.
Оксюша
Пойду я, увидят еще.
Семен вернулся в избу и с мрачным видом смотрел за суетившейся у стола Катериной. Дом без убежавших на горку сыновей казался пустым, мрачным, безлюдным.
Ты садись, Семен Иваныч. Откушай сырников. Катерина чуть не кланялась мужу. Заметила, что не в духе.
Давай, баба. Проголодался я, аж брюхо крутит.
Парное молоко в кружке, гора сырников на блюде, мед, брусника моченая полная чаша. Он разломил сырник, обмакнул в густой мед, неохотно откусил, поморщился.
Сырой Катька, что за шаврик?[13]
Шаврик? Семен, ты зачем говоришь так? Слезы росой повисли на ресницах Катерины.
Тьфу, баба дура! Он бросил стряпню под стол.
Другой возьми, Семен, пропечены все. Катерина перебирала постряпушки, подсовывая мужу те, что подернулись золотистой корочкой. Ты всегда ругаешься
Мать позови, пусть она делает. Ма-а-а-ать! заорал Семен.
Маланья, кряхтя и ругаясь, вышла из горницы, где на лавке, прижавшись к печи, проводила теперь большую часть времени.
Ты чего, сынка, белены объелся? Она разломила сырник и вгляделась в ноздреватое тяжелое тесто. Мокрота-а-а-а. Прав Семка. Катька, шалава[14] ты, прости господи.
Есть хочу, мрачно поглядел на баб Семен.
Катерина хлюпала носом, как обиженная девчонка, смотрела исподлобья на мужа. Маланья склонилась над противнем, покрикивала на невестку, но не было злости в ее ворчливом голосе. Нет вины Катерины в злобе мужниной. У пригожей жены и непропеченный хлеб съешь да похвалишь, а нежеланная жена и пуховыми пирогами не порадует.
Несчастлив сын. Сколько можно жалеть о прошлом, клясть судьбу и безответную Катерину
Ночью Семен будто доказывал что-то себе и своей семье, тяжело вдавливал жену в набитую соломой перину, втискивался в ее неподатливую сухую плоть и ругался сквозь зубы. Катерина не плакала, скулила жалобно, будто обиженный кутенок. Она встала с постели, тихо, боясь поднять шум и получить грозный оклик свекрови, открыла дверь в повалушу, пристроенную к избе, и долго терла тряпицей тело. Спать легла на лавку к детям, подальше от грозного мужа, прижала к себе младшего Ваньку с молитвой Христу о том, чтобы сын не был похож на жестокого отца.
Масленица овладела деревушкой Еловой, закружила девиц в хороводе, поманила парней надеждой на сладковесенние поцелуи, разрумянила детишек, накормила калачами из пшеничной муки, рассмешила, разухабисто ухнула и пошла на спад.
Отстояли еловчане утреню, готовясь к Великому посту. Отец Сергий помянул всех преподобных отцов и жен древности, просиявших в посте:
Ибо богоносные отцы, постепенно наставив нас предварительными праздниками, заранее подготовив к поприщу поста, отвратив от сытости и сладости.