Чей ты будешь? Кто родители твои? Весь день Аксинья и Анна пытались пробиться сквозь молчание, сковавшее язык мальцу, но узнать более ничего не смогли. Он хранил свои секреты. Или попросту был слабоумен.
Бабы оставили его в покое. Не хочет рассказывать правду, так кто ж заставит его?
Малец работает на совесть, одобрила Анна склонившегося над миской Грязного. Весь двор расчистил, до досок доскреб. Ешь, парень. На здоровье.
Скудный обед поделен был поровну, каша, заправленная каплей масла, исчезла в тарелке мальчугана за мгновение.
Оголодал, бедолага, светло улыбнулась Аксинья.
Софья молчала и супила брови. Ее прорвало, хранить молчание она разучилась за прошедший год:
Нам свою детвору прокормить бы. Знаю, что привечать сирых и убогих христианский долг наш. Но не в такой час бедствий.
Выгнать нам его на мороз? Да? Анна, вспылив, резко встала из-за стола, но охнула, схватилась за спину.
А насчет головешки его права невестка. Аксинья подошла к Грязному и поддела всклокоченную прядь. Стричь волосы будем.
Неряха окаянный. Сами стригите найденыша своего разлюбезного. Софья подхватила на руку Ваську и ушла в бабий угол: расхлебывайте, мол, сами.
Мне не привыкать. У Фимки на голове гнездо целое было. Будто вчера стригла патлы его. Где-то бродит он? вздохнула Аксинья.
Рыжий Фимка, сын бедняка Макара и Феклы, когда-то был наперсником Аксиньи, работал на скотном дворе и в огороде, превратился в кого-то вроде младшего брата, помогал во всех делах, смешил и поддерживал
Помер твой Фимка давно, и тут не умолкала Софья. Будто не знаешь, что творится в Москве. Съели его литовцы да кости обсосали.
Типун тебе на язык, невестка. Сладу нет с тобой. Злобой вся изошла.
Злобой? Легко думаете так Годов мало, а жизнь будто закончилась. Оксюшка сама путь выбрала потаскуший. А я я почто страдать должна?
Женщины молчали.
Лязгали старые ржавые ножницы в руках Аксиньи, испуганно сопел мальчишка, темные лохмы падали на бревенчатый пол избы. Обстриженные волосы неровно торчали, закручивались, курчавились на висках.
Как у мужа моего, покойничка, пробормотала Анна.
В печь все кидай, парень, чтоб и следа не осталось. Аксинья поддела носком домашнего чобота волосы с белеющими гнидами. Все от Бога.
Не нужен нам вшивый оборванец, правда, Васенька? не умолкала Софья.
Невестушка, в церковь сходи, помолись. Нет покоя тебе и нам не даешь. Угомонись. Анна говорила размеренно, но слова ее веским камнем упали в тишину.
Не мне грехи отмаливать надобно.
Хочешь, чтобы повинилась я перед тобой? Винилась, и не раз. Как прощение твое заслужить? Аксинья ополоснула руки под умывальником.
Теперь молчала Софья. Пятно, обезобразившее лицо ее, стало еще темнее, глаза наполнились слезами, губы дрожали. Будто не она начала свару, называя золовку паршивыми словами. Васька подошел к матери, прижался к ее ногам, умильно улыбнулся.
Один ты матушку свою любишь, сыночек, растрогалась Софья. Она взлохматила темно-русые волосы и вскрикнула. Паскудник, сейчас получишь ты
Грязной выскочил на улицу, на ходу успев накинуть недавнюю обнову тулуп.
Невелика беда. Оброс Васенок, давно говорила, стричь пора. Свекровь попыталась вновь утихомирить невестку.
Вновь скрипели ножницы, орал Васька разгневанная мать поцарапала ухо. Кот, спрыгнувший с полатей, наблюдал за суетой и умывался, высовывая длинный шершавый язык.
Вернуть надо Грязного, озябнет. Аксинья качала люльку и с тревогой смотрела на дверь.
Нескоро мальчишка прокрался в избу, свернулся клубочком у печки и пугливо косился на Софью. Ее он боялся, будто домовая мышь кота-охотника.
Дни летели птичьей стаей, и скоро к Грязному привыкли. Он редко разговаривал, но бессловесность его не полыхала злостью или скудоумием, он был не хуже других детей, а может, в чем-то и лучше. Маленький, худой, жилистый, он справлялся со всеми возложенными обязанностями: рубил дрова, чистил снег, топил печь, кормил скотину, таскал воду с реки. Аксинья недоумевала, глядючи на постреленка: откуда сила берется в маленьких его руках. Грязной стал для бабского царства Вороновых подспорьем. Но и трудолюбие его не растопило сердце Софьи. Она насмехалась над ним, звала Шпынь-головой и отгоняла найденыша от детей.
К возмущению Софьи, ее сын воспылал нежностью к Грязному. Неважно было Ваське, что парнишка зашуганный, молчаливый, странный, он, как и все малые дети, смотрел в нутро человеческое и чуял там доброту и мягкость. Долгими темными вечерами Грязной мастерил из бересты игрушки коней, зайчиков и прочую живность.
Агаси, улыбался Васька. Заси, вось, куся. В противоположность другу он отличался бурливой разговорчивостью. Только ничего в словесах его разобрать было невозможно. Подходя к колыбели, Васька тянул Нюте берестяные фигурки, которые сразу отправлялись нетерпеливой ручкой в рот, тщательно пробовались на вкус. Подскочивший Грязной вовремя вытаскивал из жадного рта поделки, а Васька бывал бит за проказы свои.
Не безобразничай, подавится сестра худо будет, внушала ему Аксинья, но по рожице парнишки совершенно невозможно было понять, осознал ли он всю пакостность своих деяний.
Аксинья, догадываюсь я, чей Грязной. Анна смотрела на детей, и легкая полуулыбка красила ее увядшие губы. Скрученная нитка ловко наматывалась на веретено.
Так чей же? Иголка выскользнула из рук Софьи и затерялась на полу. Пока она крутила головой, Грязной иголку нашел и протянул зловредной молодухе.
Зоркий, похвалила Аксинья, а разговор о мальце и его родителях потух, как огонь на мокрых поленьях.
Близился светлый праздник Рождества. Морозы напали на деревеньку, как тати из темного леса. Еловая семнадцать домишек, вытянувшихся вдоль Усолки, готовилась к светлому празднику нехотя, из последних сил. Прошедшее лето с ливнями, поздними заморозками, градом с голубиное яйцо и ненастная осень оставили полупустыми житницы. Недород ржи и ячменя голодный скот, голодное брюхо.
Сочельник близился, а хозяйки, прежде сбивавшиеся с ног у печи, горестно разводили руками. Стол праздничный мало кто отличил бы от каждодневного: каша, горох, репа, лук да капуста. Аксинья приберегла в леднике тушку зайца, плату за знахарские услуги.
Софья в предпраздничных хлопотах участвовать не спешила, занятая починкой сыновьей рубахи.
К родителям я с Васёнкой поеду, проведать хочу, внука показать.
Аксиньины брови сами собой поползли вверх, но говорить с невесткой не стала. Слово молвишь ушатом грязи окатит.
С кем поедешь?
Семен с Катериной к родичам направляются, я намедни обговорила с ними.
Добро.
Софья цвела редкой улыбкой, напевала что-то вполголоса, тормошила сына, баюкала Нютку.
Ах ты, моя краса, напевала она девочке, а та щурила чудно-синие глаза, смешно морщила крохотный нос и приязненно смотрела на тетку. Федина вдова не переносила на ребенка грехи матери. И в том радость Аксинье.
Накануне светлого праздника Софья увязала вещи, подхватила на руки тяжелого уже Ваську и вышла к воротам. Аксинья с матерью их провожали, будто в долгую дорогу а ехать-то до села Борового всего пять верст. Софья на родственниц даже не смотрела, вытягивала шею, разглядывала, выехал ли со двора Семен Петух. Скоро старые сани остановились перед избой, Семен помог молодухе взобраться на седелку, подкинул Ваську, остановился у ворот:
А вы к родичам не едете? А, Аксинья? Светло-русая прядь скользнула на лоб, и он отбросил ее, сбив шапку с плешивой беличьей оторочкой на затылок. Почто дома остаетесь?
Нам и дома хорошо, улыбнулась Аксинья и поймала испуганный взгляд Катерины, Семеновой жены. Большеглазая, с круглыми щеками и пышным телом, она раздобрела. «Хорошо за мужем добрым жить», мелькнула у Аксиньи лисицей-огневкой мысль.
Так вы в гости приходите, медовухи попьем. Ваньку повидаешь и Нютку с собой бери. Молочные брат с сестрой ведь, не чужие дети у нас. Да, женка? повернулся он к Катерине. Та лишь кивала. Послушная, молчаливая, покорная. Какой и надобно быть.
А мать твоя, Маланья, порадуется? не смолчала Аксинья.
Семен молодцевато гикнул, две лошадки резво снялись с места.
А куда ей деваться? ответил уже на ходу.
Анна подхватила дочь под локоток и потянула в избу. Нечего лясы точить с чужими мужьями. Помахали на прощание, медленно пошли в избу, где малая Нютка под приглядом Грязного осталась. Щеки Аксиньи заалели небабьим румянцем, зеленый наглый взгляд мужика разгонял кровь. Сколько лет уж прошло, а для него все по-прежнему. Как десять лет назад.
Ну слава тебе, Господи. И она развеется, и мы отдохнем трошки. А уж парнишка вздохнет спокойно. Поедом ведь Софья ест Грязного.
Матушка, не любят Софью родичи. Порченой считают и в гости она к ним не рвалась никогда. Раза три была-то в родной деревне за все годы. С чего вдруг решила поехать?
Да кто ж знает ее. Странное дело, поездка эта к родителям, твоя правда, Оксюша. Как вы тут, хозяйничаете? уже детям, угукающей в люльке Нюте и Грязному, трясущему перед ней погремушкой овечьим пузырем с зелено-желтыми камешками гороха.
Угу, мотнул головой мальчишка.
Семья весь день предвкушала богатый стол. Грязной круги наворачивал вокруг стола, втягивал ноздрями незнакомый запах запеченной в печи зайчатины, давно томившейся, исходившей соком.
Завтра светлый праздник Рождества, не подобает встречать его с пакостью в теле Да и в душе, вздохнула пожилая женщина, вспомнив Софью. Банный день сегодня у нас.
Грязной таскал воду с реки, Аксинья поставила большой медный котел на печь грели воду. В большую деревянную лохань ковшиком долго черпали исходящую паром воду, лили студеную речную водицу. Первой в теплую лохань с золой опустили Нюту, забавница бултыхала ногами-руками, шлепала по воде, смеялась Аксинья с ног до головы промокла, но дочка сверкала чистотой.
Скидывай одежу, лезь в воду, спокойно, но строго сказала Аксинья.
Грязной смотрел на женщину зверенышем.
Не.
Предлагаешь посадить тебя за стол с черной шеей? Не надейся. Мы будем зайчатинку есть, а ты голодным ходить. Хватит, привыкай по-новому жить.
Мальчишка вздохнул, поглядел на дверь, но спорить побоялся. Медленно стал стягивать с себя рубаху, следом порты, развязал тряпицы на ногах. Аксинья с ужасом смотрела на тощее тельце, которое землистыми и сине-черными пятнами лихоманили синяки: на груди, животе, руках Опытный глаз знахарки сразу приметил неровно сросшиеся ребра, след давнего удара. Анна прикрыла рот рукой, сдержала вскрик.