Калхас низко склонился перед царем, но заговорил неохотно.
Что с тобой такое? Не томи, старик. Чего это ветра нету? Или тебе неведомо?
Ведомо, твое величие, однако может, я тебе лучше потом скажу наедине?
Наедине? Агамемнон огляделся. Его старший командный состав Менелай, Диомед, Аякс, Одиссей и царь Нестор Пилосский весь стоял рядом. Никаких мне тут секретов. Выкладывай.
Я было было явлено, что скажем так богиня Артемида она вот
Артемида?
Она, Царь людей, велела Эолу, хранителю ветров, унять морской бриз.
Но почему? Кто ее обидел?
Ну кажется что что
Может, хватит уже открывать да закрывать рот, как клятая рыба, да сказать все прямиком? Кому достало безумия обидеть божественную Артемиду?
Отчаяние на лице Калхаса было очевидно, а причина его ясна по крайней мере одному человеку среди присутствовавших.
Сдается мне, сказал Одиссей, что Калхасу трудно произнести твое имя, Агамемнон.
Мое? Ты смеешь намекать
Это он едва смеет намекать на что бы то ни было, когда ты эдак вот над ним рокочешь, проговорил Одиссей. Хочешь, чтобы он говорил, или хочешь, чтобы он устрашился до полной бессловесности? Либо одно, либо другое.
Агамемнон досадливо махнул рукой.
Можешь говорить свободно, Калхас, сам знаешь. Я, может, и лаю, да не укушу.
Калхас набрал в грудь воздуха.
Помнишь ли, владыка царь, как на прошлой неделе отправился ты охотиться в рощицу к востоку отсюда?
И что?
Я в свое время говорил, если помнишь, Царь людей, что та роща священна для богини
Говорил? Не помню. И что?
Ты ты подстрелил оленя в тот день. Превосходный выстрел, но но олень тот, похоже, священ и для Божественной Охотницы. Она сердится, владыка.
Агамемнон преувеличенно вздохнул так вздыхают все вожди, когда желают показать, что окружены болванами и вечно обременены бедами, какие сломали бы любого, меньшего по величию.
Ясно. Понятно. Надо, видимо, принести какую-нибудь жертву, чтобы ее умилостивить, так?
Владыка разумеет верно.
Ну так отдай приказ! Я что, сам все должен делать? Что именно надо пожертвовать? Что тут приличествует? Другой олень? Бык, козел что?
Калхас теребил подол плаща и смотрел куда угодно, лишь бы не на царя.
Она не на шутку сердита, очень-очень. Действительно очень сердита.
Десять быков? Двадцать? Целую клятую гекатомбу?[100]
Все все хуже, твое величие богиня требует принести в жертву ни много ни мало Голос провидца сел до хриплого шепота, на глаза навернулись слезы. Твою дочь.
Мою дочь? Мою дочь? Ты шутишь?
Страдальческая гримаса у провидца на лице отмела этот вопрос. Повисло ледяное безмолвие. Агамемнон нарушил его вопросом:
Которую?
Калхас еще туже скрутил кромку плаща.
Только подношение твоей старшей умиротворит богиню.
Менелай, Одиссей и остальные поглядели на Агамемнона. Его жена Клитемнестра подарила ему трех дочерей. Электра и Хрисофемида были еще маленькие, а вот Ифигения уже приближалась к раннему женству. Слыла она умной, благочестивой и добросердечной.
Нет, произнес Агамемнон после долгого молчания. Ни за что.
Так, минуточку, проговорил Менелай. Мы все поклялись участвовать в этом предприятии.
Вот и жертвуй свою дочку!
Коварный троянский гаденыш умыкнул у меня жену и сына Никострата, сказал Менелай. Я уже пожертвовал изрядно. Не забудь о клятве.
Что Ифигения-то плохого сделала?
Я понимаю, это трудное веленье, Агамемнон, однако если Артемида требует
Агамемнона было не уломать.
Есть другие боги. Да хотя бы Афина. Она благоволит Одиссею и всегда на его стороне, что б ни предпринял он. Посейдон тоже за нас. И Гера. Они уговорят Зевса вмешаться. Артемида не может вечно держать наш флот. Если хорошенько подождать, все наладится.
Но дни шли, а ветра не было и в помине. В жаре и духоте Авлида стала рассадником хворей. Среди греков поползли слухи, и многие пришли к выводу, что мстительная Артемида даже запустила моровые стрелы в военный лагерь. Минули недели, но ни ветер не поднялся, ни зараза не исчезла.
Наконец Агамемнон сдался давлению, нараставшему со всех сторон.
Иди кораблем в Микены, велел он Одиссею.
Идти? Да вся загвоздка-то
Греби! Греби в Микены. Будь ты клят, прекрасно же понимаешь, что я имею в виду. Да хоть вплавь, но доберись туда. Скажи Клитемнестре, что тебе велели привезти Ифигению сюда, чтоб женить.
И кто же счастливый жених?
Ахилл, ответил Агамемнон.
Да неужто? Одиссей вскинул бровь. И как к этому относится сам юный царевич?
Незачем ему докучать, отмахнулся Агамемнон. Не будем мы их женить на самом деле. Это все просто просто как это называется?
Незачем ему докучать, отмахнулся Агамемнон. Не будем мы их женить на самом деле. Это все просто просто как это называется?
Уловка? Предлог? Притворство? Ложь?
Не обсуждай мои приказы. Иди.
Но тебе не кажется, продолжал Одиссей, что почти неизбежно
Что?
Ну тебе не кажется, что, возможно, стоит отыскать предлог получше?
Чепуха. Мой замысел безупречен. Что может быть лучше помолвки с Ахиллом? Он же всеобщий любимец.
Да, но Одиссей повел очами, ища, как бы поточнее выразиться.
Хватит разглагольствовать. Вперед!
Пока корабль его огибал южный берег Греции на пути к Пелопоннесу, Одиссей размышлял о причудах и непоследовательностях в делах собратьев-человеков. Не сомневался он, что Агамемнон блистательнейший на свете военачальник. Можно лишь восхищаться проворством, отвагой и решимостью, с какими он завоевывал и объединял разрозненные города-государства, царства и провинции Арголиды и превращал Микены в величайшую державу а они ею, несомненно, стали. И вместе с тем как столь могучий военный вождь способен вести себя так глупо, когда дело доходит до вопросов личных, порывов и чувств? Совершенно неизбежно жена Агамемнона Клитемнестра настоит на том, чтобы сопровождать Ифигению в Авлиду к выданью. Какая мать не посетит даже самую обыденную помолвку что уж говорить о союзе столь достославном, какой заявлен? Как может Агамемнон, способный в бою опережать мыслью лучших вражеских военачальников, такого не понимать? И как Клитемнестра поведет себя, обнаружив, что их с дочерью заманили в Авлиду под ложным предлогом и с совершенно чудовищной целью? И как порывистый Ахилл воспримет то, что его имя впутали в подобный обман?
Что ж, не Одиссею с этим разбираться Одиссею лишь наблюдать с его привычным видом иронической отстраненности.
Его предположения сбылись, стоило ему добраться в Микены. Как только с его губ сорвались слова «женитьба» и «Ахилл», весь дворец захватила бешеная кутерьма приготовлений. Ифигения была вне себя от счастья, а Клитемнестра от гордости. Одиссей чувствовал: что б ни сказал он сейчас, чтобы пригасить волну их неизбежного воодушевления, толку не будет. Мышцы у него на лице ломило от натужной улыбки. Да, ну не самая ли чудесная это будет свадьба из всех вообразимых? Ахилл и впрямь такой красавец, как о нем толкуют. Ну не самые ли везучие молодожены наши невеста с женихом? Триумф Микен, Фтии и всей Фессалии. До чего же умно Агамемнон это придумал до чего же благоприятное деянье перед тем, как отправиться спасать бедную дорогушу Елену.
Некоторое время ушло у Клитемнестры на то, чтоб под ее руководством и к ее удовлетворению корабли нагрузили, по ее мнению, подобающим количеством рабынь, музыкантов и кухарок, а также серебряной утвари, изысканных тканей и вина, дабы свадебный пир соответствовал столь золотой паре. Одиссею пришлось ждать две полные недели, прежде чем флотилия Клитемнестры изготовилась последовать за его кораблем в Авлиду.
Но в тот миг, когда Клитемнестра сошла на авлидскую пристань, заметила она, что тут что-то не так. Жаркий неподвижный воздух в порту смердел отвратительно. Лица встречающих выражали ужас, враждебность или необъяснимое сочувствие.
Агамемнон искренне удивился, увидев жену.
Незачем тебе было приезжать, дорогая, сказал он, целуя ее в щеку.
Незачем приезжать? Глупыш. Одиссей говорил то же самое. Чушь какая! Можно подумать, Ифигении не хотелось бы, чтоб мать отдала ее в жены. Чего это все вокруг такие измученные?
Через полчаса она все узнала, и пристыженный Агамемнон вновь передумал насчет жертвоприношения.
Дурное это дело, сказал он своим военачальникам. Царица права. Убийство столь невинного человека непотребство. Боги не могут такого желать.
Менелай открыл было рот, чтобы возразить, но не успел начать, как в собрание ворвался Ахилл.
Ты посмел использовать мое имя, чтобы заманить несчастную девушку сюда на погибель? заорал он, давясь яростью. Ты посмел? Отправь ее обратно тотчас же.
Не позволю я сомневаться в моих решениях какому-то мальчишке, произнес Агамемнон.
Тяжко сопя, они сошлись и уже собрались занять боевые стойки, как встрял Одиссей.
Тише, тише, сказал он, давайте владеть собою.
Ахилл сплюнул и молча удалился.
Одиссей возрадовался, что не он верховный командующий этими экспедиционными войсками. Он понимал, что такое руководство ничего, кроме головной и сердечной боли, не несет. В этом случае Агамемнон, ясное дело, что бы ни решил пострадает. Естественно, все его инстинкты отца и мужа люто противятся самой мысли о погибели дочери. Однако теперь уже весь военный союз, до последнего раба, знал и о том, что он убил священного оленя, и о том, какое воздаяние требует Артемида. Все от Менелая и ниже взывали к Агамемнону: пусть покорится. Ифигения должна умереть, или весь этот замысел по спасению Елены из Трои провалится. Что такое одна жизнь по сравнению с честью стольких греческих царей и царевичей? Что такое одна жизнь по сравнению с нараставшей волной смертей от мора, накрывшей флот в порту? Что такое одна жизнь по сравнению с троянскими сокровищами, ожидавшими их победоносную армию?
Той ночью даже Ахилл преодолел в себе ярость, что его сделали невольным орудием обмана, и добавил свой голос в хор, требовавший ее смерти. Девушки ему глубоко жаль, но мирмидоняне не расположены околачиваться в Авлиде ни днем больше необходимого. В тот вечер пришли к нему двое его военачальников ЭВДОР и ФЕНИКС, чтобы донести о настроениях в рядах мирмидонян[101].
Они любят тебя, царевич Ахилл, сказал Феникс, но о том, что Агамемнон пренебрегает пожеланьями богини, слушать не захотят.
Так и есть, сказал Эвдор. Артемида неумолима. Моя мать Полимела служила ей когда-то[102]. Артемида не прощает. Охотницу нужно задобрить. Лазеек не будет. Если Ифигению не пожертвуют, вся наша затея впустую.
В конце концов этот мертвый узел разрубила сама же Ифигения.
Я возлягу на жертвенный камень и с радостью отдам жизнь свою за Грецию, сказала она устрашенной и не поверившей своим ушам Клитемнестре. Эта жертва вечный мне памятник, это мне и свадьба, и материнство, и слава все в одном. И это правильно, мама[103]
Вот так перед всеми ними уложили ее на алтарный камень.
Калхас воздел серебряный нож повыше лицо его и прыть, по мнению Одиссея, выдавали несколько чрезмерное рвение и воззвал к богине, пусть примет жертву.
Клитемнестра рыдала. Ахилл отвел взгляд. Агамемнон зажмурился.
Калхас обрушил нож. Но Ифигению он не пронзил: та исчезла. В тот самый миг, когда нож опустился, ее не стало. Ее место занял олень, и лезвие пронзило его шкуру, а не бледную кожу девушки.
Фонтаном забила оленья кровь. Не замешкавшись ни на мгновенье, забрызганный кровью провидец обратился к толпе с торжествующим криком:
Узрите милосердие Охотницы. Она пощадила девушку! Она благоволит нам!