Ожидая вестей, троянский двор разошелся во мнениях. Гектор и Деифоб с подачи пылавшего яростью Париса убеждали Приама, что гнев Агамемнона и Менелая из-за бегства Елены из Спарты липовый, вымышленный, а на самом деле всего лишь повод для нападения.
Атридам наплевать на Елену, сказал Гектор, им нужна военная пожива.
Выслушайте посольство! Выслушайте! молила Кассандра.
Гектор прав, сказал Деифоб. Эллины глазом своим завистливым косятся на нас через Эгейское море уже много лет.
Прислушайтесь к ним, иначе Троя падет!
Они нашего золота и сокровищ хотят.
Прислушайтесь к ним, иначе Троя сгорит!
Не забрать им у меня Елены, сказал Парис.
Кассандра зарыдала.
Если Елену не вернуть, мы все погибнем! Все до единого, кто сейчас в этой комнате.
Кроме того, добавил Гектор, не знал белый свет города укрепленней. И армии подготовленней. Троя неуязвима.
Надо, во всяком случае, принять их, сказал Приам, и послушать, что скажут.
Когда корабль переговорщиков бросил якорь у Троадского берега, Гелиос уже скользнул за горизонт на западе. Одиссей, Менелай и Паламед в сопровождении оруженосцев приплыли к берегу в небольшой лодке, и там их ждал Антенор он поприветствовал посольство с большим почтением и непритворной учтивостью. В сопровождении стражи все проследовали по равнине Илиона через реку Скамандр и в высокие Скейские ворота в город, где их препроводили во дворец к Приаму. Толпы троянцев выстроились вдоль улиц и безмолвно наблюдали за процессией.
Красота Менелая не осталась незамеченной.
Но и близко не так пригож, как Парис, пробормотала одна женщина.
А кто же тот человек, что улыбается так, будто известна ему великая тайна? гадали другие. Пролетел шепоток, что это Одиссей Итакийский, и кто-то негодующе зашипел. Слухи о его двуличности и коварстве долетели и до Трои.
Приам и Гекуба приветствовали делегацию с торжественным достоинством. Троянские царевичи были учтивы, но холодны. Парис с Еленой держались поодаль. После пира, музыки и протокольных хвалебных стихов, спетых в их честь, греков отвели в дом к Антенору, где им предстояло провести ночь, а затем вернуться поутру во дворец для официальных переговоров.
Добро пожаловать под крону моего дома, сказал Антенор. Спите сладко, помолимся богам, чтобы наша завтрашняя беседа сложилась благополучно.
Во дворце же Приам отыскал Елену в ее покоях.
Париса нет?
Строит планы, ответила Елена. Тревожится, что Менелаю с Одиссеем удастся уговорить тебя от меня отказаться.
Как раз об этом я хотел тебя спросить. Действительно ли таково твое желание остаться?
Парис мой муж, здесь мой дом.
Как раз об этом я хотел тебя спросить. Действительно ли таково твое желание остаться?
Парис мой муж, здесь мой дом.
Ничто в тебе не хотело б вернуться в Спарту с Менелаем?
Ничегошеньки.
Больше ничего мне знать и не было нужно.
На самом же деле Парис выскользнул из дворца и пробрался к дому АНТИМАХА, высокородного, но отнюдь не богатого придворного, задолжавшего Парису больше денег, чем мог даже надеяться вернуть. Ему Приам доверил вести переговоры с греками.
Парис сунул ему в руку золото.
Не только прощаю я тебе твой долг, сказал он, но и добавлю еще золота.
Если?.. уточнил Антимах.
Если, ответил Парис, убедишь переговорщиков замкнуть уши от ахейской лжи и завиральных посулов. И получишь золота больше, чем видел в жизни или даже грезил о стольком, если ахейские псы, что спят сейчас у Антенора в доме, не доберутся к себе на корабль живыми.
Менелаю оказалось чистой мукой находиться в городе: так близка была от него Елена, однако законы дипломатии требовали, чтоб придержал он и язык, и норов. Лежа в постели и пытаясь уснуть, он раздумывал, не выбраться ли ему из дома Антенора и не отправиться ли во дворец. Если обнаружит он подлого Париса рядом со своей обожаемой женой, перережет этому трусу глотку. Нет, забьет его до смерти кулаками. Будет колотить его, колотить, колотить
С этим упоительным сценарием на уме кулаки крушат и месят смазливое наглое лицо Париса в кашу резко пробудился он от настойчивого стука в дверь.
Антенор был придворным искушенным. Придворные не доживают до искушенности, если не держат при себе развитую сеть лазутчиков и осведомителей. Антеноровы лазутчики проследовали за Парисом до самого дома Антимаха и подслушали каждое слово в его замысле против греческого посольства.
Стыжусь земляков своих, проговорил он, торопя Менелая и остальных собраться в передней. Не все мы столь коварны. Но вам небезопасно оставаться в городе. Прошу вас, идемте со мной.
Под покровом ночи он отвел греков обратно к их лодке.
Когда добрались они к флагманскому судну и доложили новости о кровожадном намерении Париса, Агамемнон взревел от ярости, но в глубине души недоволен не был. Полномасштабный поход на Трою принесет ему славу, какой не довелось стяжать ни одному человеку на свете ни Ясону, ни Персею, ни Тесею, ни даже великому Гераклу. Золото, сокровища, рабы и вечная слава. Боги, возможно, даже вознесут его на Олимп. И себе самому не мог он в этом признаться, но окажись миротворческая миссия успешной, он бы ужасно расстроился.
Имелось у провала посольской миссии и еще одно преимущество. Слух о тайном заговоре Париса разлетелся по всей флотилии, как лесной пожар, и каждое ахейское сердце преисполнилось ярости. Если энергия и боевой дух поникли от словно бы нескончаемых приготовлений и череды темных предзнаменований, обременявших все это предприятие, подтверждение троянского вероломства оказалось как раз тем, что требовалось, чтобы разжечь страсть и укрепить приверженность во всех до единого воинах в армии вторжения.
Высадка
Назавтра с рассветом Агамемнон скомандовал отправить по флотилии сигнал. Гребцы напружили спины, и флот двинулся вперед.
У каждого корабля в шеренге имелся нос, выкрашенный в яркие цвета и обычно оснащенный резной фигурой. С носа флагманского судна Агамемнона с имперским презрением взирала голова Геры, Царицы небес. На других судах виднелись лица богов и божеств, опекавших их царство или провинцию.
Вообразите картину: сотни корабельных носов втыкаются в песок, ухмыляются, щерятся, скалятся носовые фигуры; слышите, как десятки тысяч воинов колотят мечами по щитам и выкрикивают боевые кличи? Кровь стынет.
Но Гектор в сияющих доспехах, великолепный в своей колеснице, повел троянцев из города по мостам через Скамандр на высадившихся греков, подбадривая свое воинство.
Судно Агамемнона замерло у берега и бросило якорь с кормы. Ахилл взобрался на корабельный нос.
За мной! заорал он, показывая мечом на дюны. Нам по силам оказаться в городе еще до заката!
Агамемнон в тот миг еще облачался в доспехи. Его уело, что великий миг высадки на вражескую территорию возвестил кто-то другой. Он уже собрался рявкнуть и отменить приказ, но тут крикнул провидец Калхас велел Ахиллу остановиться.
Провижу я, что первый, ступивший на троянскую почву, будет убит, произнес он. Если человек этот ты, Пелид[120], наше дело пропащее еще до его начала.
Провижу я, что первый, ступивший на троянскую почву, будет убит, произнес он. Если человек этот ты, Пелид[120], наше дело пропащее еще до его начала.
Да обо мне больше пророчеств, чем дней в году, презрительно отозвался Ахилл. Не страшусь. Да и не почва это, а песок.
Однако, привело б это к гибели Ахилла или нет, великий миг достался не ему. Не успел он спрыгнуть, как голос у него за спиной возопил:
Я первым брошусь в бой!
И с корабля спрыгнул какой-то юнец.
Кто это? заорал Агамемнон.
Молодой человек обернулся с широкой улыбкой и поманил остальных. Они узнали в нем Иолая, вождя филакского контингента[121].
Вид его, юного, жизнерадостного и уверенного, вдохновил остальных. Они ринулись с кораблей вслед за ним, в свою очередь воодушевляя воинство позади. Несколько мгновений и весь берег заполнился греческими воинами, колотившими в щиты и вопившими:
Эллада! Эллада! Греция! Греция!
Они устремились вверх по дюнам и последовали за Иолаем на равнину. Война началась.
Иолай врезался в гущу троянцев, скопившихся на равнине и ждавших греческого наступления. Убил четверых и ранил с десяток, но тут враг вокруг него внезапно расступился, и Иолай оказался лицом к лицу с высоким одиноким воином. Шлем воина скрывал его черты, но крики «Гектор!» из троянских рядов объяснили Иолаю, кто его противник. Он яростно сражался, но куда ему до Гектора с его ловкостью и силой Иолай быстро пал в вихре взмахов меча, выпадов и отражений ударов. Умер он на месте. Пророчество Калхаса исполнилось. Первый ахеец, коснувшийся троянской земли, погиб.
Двое из филакского войска оттащили тело Иолая назад к грекам. Гектор дал им уйти. Отвага восхищала его, но превыше всего чтил он обычай, столь глубоко значимый и для греков, и для троянцев: павшего следует отдать, чтоб омыли его и сожгли или захоронили свои. Ибо оставлять тело на земле, чтоб сгнило оно, величайшее бесчестье, какое может на них пасть. Подобное кощунство порицали обе стороны. Война, какой предстояло бушевать столько лет, еще покажет невыразимую жестокость, варварство и чудовищное кровопролитие лютейшую и безжалостнейшую дикость, но тем не менее обычаи и ритуалы необходимо блюсти, а важность их невозможно переоценить. Как это покажет время.
С тех пор Иолая прозвали ПРОТЕСИЛАЕМ «первым шагнувшим вперед». Не одно поколение потом, многие годы после войны в его честь по всему греческому миру воздвигали храмы и статуи. Командование сорока кораблями филаков в союзе взял на себя ПОДАРК[122], брат Иолая.
Когда тело Протесилая убрали за линию греческих войск, битва разгорелась в полную силу. Ахилл и Гектор сражались в самой гуще, но наиболее устрашающим воином на всем поле быстро прослыл троянец по имени Кикн. Ревя, он пер вперед и рубил мечом направо и налево.
Я Кикн, сын Посейдона, орал он, и ни одно копье, меч или стрела не способны пронзить мне кожу!
Мясорубка, которую он учинил, начала смещать равновесие битвы, и стало казаться, что греки проигрывают, не успев толком напасть. Действительно похоже было, что Кикн неуязвим. Стрелы Тевкра отскакивали от него, соскальзывали и наконечники дротиков Аякса. Ахилл, нисколько не устрашенный, взбудораженный боем, понесся прямо на Кикна с оглушительным воплем, вскинув щит. Сила этого внезапного натиска и щита, врезавшегося в лицо, сбила Кикна с ног. Ахилл молниеносно напрыгнул сверху, схватил упавшего воина за ремни шлема и принялся скручивать их все туже и туже на горле противника, пока не удавил его. Шкура у Кикна, может, и непроницаема, зато, как любому смертному, ему необходимо было дышать.