Одиссей задремал.
Голоса Елены
Спала и Елена. Когда крушили Скейские ворота, вязла она в путаном сне. Приближавшийся грохот музыки и заполошное бряцанье котлов и сковородок на улицах вырвали ее из грез. Горничные, прислужники и рабыни высовывались из окон, сами не свои от возбуждения.
Взбудораженно сверкая глазами, ворвалась Эфра.
О повелительница моя милая, скорей взгляни, скорей взгляни!
Елена подошла к окну, посмотрела и решила, что все еще грезит.
Остаток дня и ранний вечер тоже прошли как во сне. Сроду не видывала она столь безумного празднования и ликования. Вино и кувшины с зерном беспечно пооткрывали во всех кладовых. Дворец и улицы наполнил дух печеного хлеба. За стенами слышала она непрестанный далекий рев: забивали еще и еще овец и быков. Не прекращались музыка и песни. Троя сошла с ума.
То и дело подходила Елена к окну и смотрела на море. Все действительно так. Ни единого греческого судна. Сколько раз смотрела она, бывало, и пыталась различить, на каком из них желтые и черные символы Спарты.
Теперь Менелай отправился домой, и она уже никогда не увидит ни его, ни Гермионы. Ей оставались лишь неуклюжие знаки внимания Деифоба да печальные улыбки Приама, Гекубы и Андромахи. «Мы не виним тебя, Елена. Воистину не виним». А воистину должны. Как не винить?
При остальной семье старалась она в тот вечер выглядеть счастливой, но когда удалось ей найти повод, она улизнула в покои свои и заперлась от пьяных притязаний Деифоба. Он ей муж, как полагалось теперь его звать. Третий и худший. Или четвертый, если считать Тесея. То было целую жизнь назад. Тогда ее братья были еще живы, спасли ее.
Теперь Менелай отправился домой, и она уже никогда не увидит ни его, ни Гермионы. Ей оставались лишь неуклюжие знаки внимания Деифоба да печальные улыбки Приама, Гекубы и Андромахи. «Мы не виним тебя, Елена. Воистину не виним». А воистину должны. Как не винить?
При остальной семье старалась она в тот вечер выглядеть счастливой, но когда удалось ей найти повод, она улизнула в покои свои и заперлась от пьяных притязаний Деифоба. Он ей муж, как полагалось теперь его звать. Третий и худший. Или четвертый, если считать Тесея. То было целую жизнь назад. Тогда ее братья были еще живы, спасли ее.
За окном видны ей были только уши этого необычайного деревянного коня. Они торчали над линией крыш. Воистину страннейшее зрелище.
Когда уснула наконец Елена, явилась к ней в буйном и ярком сне Афродита.
Богиня, мне нечего тебе сказать.
Дерзкое дитя. Делай, как велено, и я предоставлю тебя твоему достопочтенному целомудрию на веки вечные. А нынче ночью ты моя. Не допущу я падения Трои из-за столь подлой уловки.
Что должна я делать? простонала Елена, мотая головой по подушке.
Афродита объяснила, и Елена поднялась. Остаток жизни своей не знала наверняка она, спала ли, двигаясь и разговаривая той ночью. Она слыхала о людях, способных прясть, носить воду и вести беседы, оставаясь в кольцах Гипноса, поэтому такое вполне возможно. Несомненно, Елена предпочитала думать, что все это время спала.
Она пришла к комнате Деифоба и позвала его. Тот открыл дверь и расплылся в неловкой благодарной улыбке.
Мой милый муж, я пренебрегала тобой. Он потянул ее внутрь, но она быстро отступила. Сперва мне нужно успокоить ум. Тот конь. Не нравится он мне. Идем со мной, любовь моя. Давай приглядимся к нему повнимательней. Идем, идем!
Они поспешили прочь из дворца и по улицам. Припозднившиеся гуляки еще разбредались по домам. Кто-то валялся пьяным, храпя где упал.
Чересчур оно все замечательно, чтобы правдою быть, верно же? приговаривала она. От этого попахивает Одиссеем. А если там внутри люди? Мне кажется запросто.
Мы искали хоть какое-то отверстие, отвечал Деифоб. Гладко всюду. Никаких люков.
Ты не знаешь Одиссея.
Тогда давай сожжем его.
Есть способ получше. Помнишь, до чего славно подражаю я голосам?
Конечно.
Все в Трое дивились дару Елены пересмешничать. Безупречно умела она разговаривать голосом Гекубы и Андромахи и даже голосом сына Гектора, малютки Астианакса.
Вот так и выведу их на чистую воду. Ах, ну и огромен же он!
Конь громоздился над ними, сверкая в лунном свете золотыми кистями, блестящими глазами, серебром и бронзою украшений.
Тпру, красавец гордый, проговорил Деифоб, хохотнув, и подпрыгнул, чтобы шлепнуть коня по боку.
Одиссей резко проснулся.
Услышал, как завозились рядом соратники. Что-то у него за головой стукнуло по коню. Слабый хлопок, но его хватило, чтоб разбудить Одиссея. И тут уж не спятил ли он?
Его звала Пенелопа.
Одиссей, дорогой мой! Это я. Я здесь. Выходи. Это я, Пенелопа, выходи, поцелуй меня, любовь моя.
Одиссей замер. Волшба это. Она говорила с ним во снах, но сейчас все наяву. Он извлек из-за пояса кинжал и резко ткнул себя в бедро. Нет, не сон. Все по-настоящему.
И снова она.
Мой милый
Может, это кто-то из богов. Они способны прозреть коня насквозь и наверняка знают, кто в нем сокрыт. Голос ли это Афродиты? Или Аполлона, или Ареса, быть может. Кто-то из них пытается спасти любимый город.
Агамемнон, ты здесь? Это я, муж мой, твоя милая Клитемнестра
Одиссей вздохнул с облегчением. Точно не боги. Они, всеведущие, знали бы, что Агамемнон отплыл прошлой ночью вместе с ахейским флотом к Тенедосу и никак не мог оказаться в коне. Вместе с остальным греческим воинством он возвращается сюда и близок к троянскому берегу если не высадился уже, готовясь к захвату.
Он исторг резкое «ш!», предупреждая всех, чтоб молчали.
Диомед? Это я, дорогой мой, твоя Эгиалея[178]. Выходи, все безопасно.
Одиссей услышал, как Диомед в двух воинах в стороне от него тихонько выругался, но не шумел. Слышались вновь и вновь голоса, вплывали, молили, ворковали, соблазняли. Воины держались пока
Антикл, мой сладкий, это твоя Лаодамия. Спустись же и поцелуй меня. Столько всего мне надо тебе поведать. Твой сын уже настоящий маленький мужчина, ты не представляешь, что он устроил
Антикл от изумления вскрикнул. Одиссей ущипнул его и зашипел, чтоб Антикл сидел тихо. Антикл, как было известно, самый юный из тридцати воинов, отважен, как лев, но порывист.
Антикл? Это я, ты же знаешь. Как можно быть таким жестоким? Ты меня больше не любишь?
Антикл уже было позвал ее, но Одиссей тут же закрыл ему рот ладонью и не отпускал. Он чувствовал жаркое дыхание юноши и сдавленные попытки закричать. Одиссей стискивал ему рот все крепче и крепче. Антикл брыкался и пытался вырваться, но Одиссей был тверд. Когда же убедился он, что Антикл угомонился и больше не сопротивляется, было поздно. Антикл погиб. Одиссей удавил его насмерть.
А внизу на улице Деифоб заскучал. Он мечтал забрать Елену в постель.
Нет там никого. Пойдем.
Он взял ее за руку, потянул за собой.
Когда вошли они во дворец, греза или гипнотический морок Афродиты, или что еще там пленило Елену, развеялась, и Елена вдруг оказалась в полном сознании, очень замерзшая и очень сердитая. Деифоб тянул ее к своему ложу, а она ударила его по лицу со всего маху и убежала по лестнице к себе в покои.
«Я чуть не предала их всех, говорила она себе в отчаянии. Не достаточно ли уже навредила я?»
Если и были в коне люди, то могло это значить лишь одно: греческие корабли должны выжидать где-то поблизости, чтобы вернуться этой же ночью. Елена поставила у себя на то окно, что глядело на море, зажженную лампу. Поводила руками перед пламенем, надеясь, что выйдет подать знак. Где-то там ждет Менелай, он придет и заберет ее домой.
Домой! Есть ли вообще такое слово?
Сидя в коне, Одиссей чутко прислушивался. Снаружи ни единого звука. Он осмелился заговорить тихонько так, чтобы все внутри его услыхали, не громче. Показалось, что голос его загремел в гулком брюхе.
Пока обошлось. Должно быть, середина ночи. Согласны?
Согласны, прошептал Диомед. Пора.
Эпей, отстегивай дверцу.
Одиссей услышал, как Эпей тихонько спустился. Донесся шорох, а затем скрип. Под ними открылся прямоугольник света. Одиссей уловил, как заскребло и зашуршало, то Эпей тянул лестницу.
Торжествующе вскрикнул ЭХЕОН, сын Порфея, и ринулся вниз.
Стой! прошипел Одиссей. Лестница еще не встала, и Эхеон выпал наружу. Все услышали, как с отвратительным хрустом тело ударилось о мостовую.
«Болван!» подумал Одиссей. Увидел, что Эпею удалось спустить лестницу, и напряженным шепотом приказал:
Спускайтесь по одному.
Эхеон лежал внизу рыхлой грудой сломана шея. Умер он мгновенно.
Скверный знак? проговорил Диомед. Знамение?
Знамение, да: болваны падают тяжко, проговорил Одиссей. Так, ну-ка поглядим, что осталось.
Все выстроились, потягиваясь, выпрямляя затекшие и утомленные ноги и спины, двадцать восемь уцелевших из тридцати.
Менелай, Идоменей, Диомед, Неоптолем и Эант подошли к Одиссею старшие военачальники отдельно от прочих. Нестор молил, чтобы и его пустили в коня, но ему со смехом объяснили, что его кашель и громкий треск его старых костей сразу же насторожат троянцев. Отряд вторжения собрали преимущественно из самых юных и крепких.
Вы все знаете, что делать, обратился к ним Одиссей, извлекая меч. За работу.
Конец
Синон таился в дюнах и болотах он лишь собирал дрова для костра да промывал себе раны морской водой. Наблюдал, как Селена гонит свою колесницу через ночное небо, и ждал, когда она окажется строго над головой на одной линии с охотником Орионом таков уговор, после чего взобрался на холм, где была могила Ахилла. Там он зажег сигнальный огонь для приближавшегося ахейского флота. «Конь уже в городе, вот что значил этот огонь, все готово». Троя лежала открытая улей, откуда можно забирать хоть весь мед. И это благодаря ему, Синону. Он рассмеялся в голос. История станет звать его Синоном Завоевателем[179].
Больше, чем удалось тебе за всю жизнь, сын Пелея, проговорил он и плюнул на могучий каменный кувшин с прахом Ахилла. Может, и был ты шустрей и смазливей меня, но ты-то мертв, а я жив. Ха!
Корабль Агамемнона пристал к берегу первым, а вскоре за ним и все остальные. Синон примкнул к воинам, устремившимся по равнине. Он видел, как от окна к окну в высоких городских башнях заскакали огни. Надеялся, что не все важные смертоубийства уже состоялись. Желал хоть одну царственную голову для себя. А может и пленную царевну. Ну или хоть благородную женщину. Что-то получше чернавки-рабыни. Он заслужил все, на что мог наложить лапу, за то, что претерпел ради общего дела столько побоев.