Ужасающим личным и физическим аспектам распятия соответствовало его социальное, культурное и политическое значение. Это важно не просто как «контекст» для нашего понимания казни Иисуса (как если бы эта варварская практика была всего лишь темным фоном для богословия, которое родилось где-то в другом месте), но как существенная часть самого богословия. Это отражает уже Послание к Филиппийцам: слова thanatou de staurou, «и смерти крестной» (2:8б) стоят в самом центре гимна, который, как некоторые думают, был сложен еще до Павла. Как мы увидим позже, первая половина этого гимна представляет собой спуск, движение к самому униженному положению, в котором может оказаться человек в отношении боли или стыда, своей судьбы или своей репутации в глазах других. Именно в этом суть дела. Те, кто распинал, знали, что это самый явный и самый жестокий способ утвердить свою абсолютную власть и при этом предельно унизить жертву. Первые христиане не предполагали, что Иисус в принципе мог бы умереть каким-то иным способом (быть побитым камнями, погибнуть в сражении, быть заколотым кинжалом в толпе и т. п.). Оглядываясь на распятие в свете последующих событий, они понимали его как часть странного, таинственного замысла Бога, где позор и ужас играли важную роль. Иисус, по их убеждению, оказался в положении, ниже которого невозможно опуститься человеку, тем более еврею, тем более такому, которого его последователи воспринимали как грядущего царя.
Откуда же взялась эта казнь? Ранняя история распятия скрыта в тумане доримского мира. Первые историки, Геродот и Фукидид, упоминают казнь на шесте и на дереве, хотя не всегда понятно, не подразумевается ли здесь просто повешение или посажение на кол; и то и другое вело к гораздо более быстрой смерти. Недавние исследователи, изучившие свидетельства о распятии по всему античному миру, пришли к выводу, что такая казнь отличалась от повешения или посажения на кол тем, что в этом случае жертва нередко в продолжение нескольких часов или даже дней сохраняла способность видеть, говорить, кричать от боли или возмущаться. В некоторых случаях распятого даже можно было спасти, вовремя сняв с креста. Такая казнь применялась именно потому, что она позволяла растянуть время умирания, что делало ее более мучительной физически и более ужасной. Сенека описывает ее как затянувшуюся агонию, во время которой казнимый «истощает силы в мучениях, теряет один за другим члены тела, так что его жизнь вытекает капля за каплей Привязанный к позорному дереву и уже измученный, уже изувеченный, с уродливыми опухлостями груди и плеч, он с трудом вдыхает воздух в своем долгом умирании» (Нравственные письма к Луцилию, 101.1214).
Жертв могли привязывать ко кресту веревками, но, похоже, чаще здесь использовались гвозди. После казни их вытаскивали и могли использовать для колдовства и в лечебных целях это позволяет думать, что для кого-то вся эта казнь обладала, в каком-то иррациональном плане, некой мрачной силой. Вероятно, этим объясняются причуды тех, кто отдавал приказ о распятии и особенно тех, кто его осуществлял порою они, как свидетельствует Иосиф Флавий, ради забавы применяли различные положения жертв и различные условия. Это также важно знать для того, чтобы во всей полноте понять смысл распятия Иисуса. Представьте себе римских солдат, закаленных в битвах и уставших от них, которые пытаются усмирить маленький беспокойный народ с его нелепыми верованиями и амбициями, время от времени совершающий террористические акты, отражающие постоянное желание восставать и бороться за независимость. Если мы вспомним о тюрьмах в Гуантанамо и в Абу-Грейб, нам будет легче представить себе умонастроение тех, кто осуществлял казнь в ту пятницу за стенами Иерусалима. И нам не трудно будет также предположить, что в мире, где грубые эмоции и сильная вера ужасающим образом переплелись, такое событие могло наделяться самыми разными смыслами.
Распятие изобрели не римляне. (Некоторые предполагают, что его применяли в Древнем Карфагене; оно явно появилось еще до того, как Рим сделался жестокой империей.) Но они быстро усвоили его, и оно стало «предпочтительной казнью» для двух категорий нежелательных элементов: для рабов и для бунтовщиков разумеется, особенно для взбунтовавшихся рабов или предводителей восстаний, которых римляне хотели представить просто рабами. Кроме фильма Мела Гибсона «Страсти Христовы» мы можем вспомнить еще одну впечатляющую историческую картину «Спартак». Реальный Спартак, возглавивший крупнейшее восстание рабов, погиб примерно за сто лет до Иисуса. Многие повстанцы пали в последней битве, но шесть тысяч последователей Спартака были распяты вдоль Аппиевой дороги, ведущей из Рима в Капую (неподалеку от Неаполя), на протяжении приблизительно двухсот километров примерно один крест через каждые тридцать метров (Аппиан. Гражданские войны, 1.120).
Кресты с казнимыми намеренно ставились у оживленных дорог или при входе в город, чтобы больше людей усвоили страшный урок и услышали предупреждение. Тот, кто ходил по этим дорогам, ежедневно мог видеть это ужасное зрелище, и мы можем предположить, что рабы, которые подумывали о побеге или о том, чтобы примкнуть к восставшим, в ужасе делали вывод, что их нынешняя жалкая жизнь лучше, чем такая участь. Несомненно, власти часто говорили себе: «Эти люди понимают только такой язык». И хотя в некоторых случаях друзья или родные получали тело, чтобы похоронить его, чаще трупы висели несколько дней и ночей, становясь пищей для стервятников и хищников, так что (как это случилось с Иезавелью в Четвертой книге Царств 9:2137) для погребения почти ничего не оставалось. Ни один человек, видевший это, не назвал бы такую смерть благородной. Унижение усугубляли жестокие издевательства, предшествовавшие распятию. Предварительное бичевание и избиение имели целью не только ослабить жертву и сделать ее неспособной сопротивляться, но и максимально унизить ее в глазах публики.
Если говорить о практике этой казни у римлян, для нас особенно важны две вещи. Во-первых, не будет преувеличением сказать, что для Иисуса из Назарета крест был знаком с детства. (Сами иудеи не распинали преступников, за исключением Александра Янная, царя из династии Хасмонеев, который в 88 году до н. э. распял восемьсот фарисеев, не желавших признавать его власть. Это ужасное событие упомянуто в толковании на Книгу пророка Наума, найденном в Кумране.) Вскоре после смерти Ирода Великого в 4 году до н. э. в Галилее началось восстание, которое возглавил Иехуда бен Хизкия. Флавий говорит, что это был самый значительный бунт за все время от завоевания Палестины Помпеем в 63 году до н. э. до разрушения Храма в 70 году н. э. (Флавий. Против Апиона, 1.34; Древности, 17.271 сл.; Война, 2.56). Римский военачальник Вар, который в то время управлял римской провинцией Сирия, сделал то, что римляне умели лучше всего: он жестоко подавил восстание и распял около двух тысяч бунтовщиков. Таким образом, жители Галилеи времен детства Иисуса были очень хорошо знакомы с римскими крестами (Древности, 17.28698; Война, 2.6679).
Когда я был ребенком, в каждом окрестном городе или селе стояли памятники погибшим в двух мировых войнах. Я знал многие семьи (включая свою собственную), которые потеряли в этих войнах одного, двух или более своих членов, и мы ежегодно торжественно поминали их. В Древней Галилее, хотя там и не строили памятники погибшим повстанцам, в городах и селениях, где Иисус возвещал приход Царства Божьего, жители также должны были хранить память о тех, кого они знали, любили и потеряли из-за жестокости римлян. Когда он призывал своих последователей взять свои кресты и следовать за ним, это воспринималось не просто как метафора.
В другой раз римляне воздвигли множество крестов в тех местах, которые Иисус хорошо знал, два поколения спустя. Римский военачальник Веспасиан и его сын Тит приблизились к Иерусалиму в конце войны 6670 годов н. э. Захватив его окрестности и осадив сам священный город, они распяли перед его стенами столько евреев, что стали испытывать нехватку дерева и вынуждены были доставлять его издалека. Иосиф Флавий рассказывает, как он шел мимо этих распятых и обнаружил среди них троих своих друзей, которых приказал снять с крестов. Один из них выжил; двое других скончались, и их разлагающиеся тела стали пищей для птиц и собак.
Распятие Иисуса из Назарета, случившееся вероятнее всего в 33 году н. э., приходится по времени примерно посередине между двумя этими массовыми казнями. Ни один человек в том мире не мог, услышав слово «крест» или вспомнив о ком-то, погибшем такой смертью, не ощутить ужаса и позора этой казни. Также и Савл из Тарса, путешествовавший по римскому миру, мог видеть множество крестов: много крови, много разлагающейся плоти, множество стервятников, терзающих скорчившиеся тела. Он, должно быть, нутром понимал возможно, так, как мы никогда не сможем, почему «слово о кресте» было безмерно шокирующим, возмутительным и безумным. Нам нужно держать это в уме и в воображении, если мы хотим хоть немного почувствовать, почему это слово было настолько революционным.
Есть и вторая вещь, которая важна для нас: иногда римляне использовали распятие для того, чтобы посмеяться над несчастным, который имел какие-то социальные или политические притязания. «Ты хотел подняться и возвыситься? как бы говорили они. Прекрасно, мы поднимем тебя повыше». Таким образом, распинаемый не только медленно умирал в муках, не только был опозорен и не только был наглядным предостережением для других, но также служил пародией на амбиции самоуверенных мятежников. Они хотели подняться по социальной лестнице? Что же, поднимем их над толпой на кресте! Когда император Гальба был правителем Испании, где он родился, один осужденный на распятие заявил, что он римский гражданин. В ответ Гальба распорядился поднять крест повыше и покрасить в белый цвет, чтобы обозначить высокое социальное положение распятого. Когда Пилат велел написать на табличке, водруженной над головой Иисуса, «царь иудейский», этим он хотел сказать не только об Иисусе, но и о евреях в целом: «Вот что мы думаем о таких, как вы».
Из сказанного выше, я думаю, уже можно составить представление об ужасающей жестокости мира, управляемого римлянами. Там было и нечто парадоксальное. Август, первый великий римский император, торжественно провозгласил, что принес в обширные владения Рима мир и процветание. Он воздвиг в Риме Ara Pacis («Алтарь мира»), украшенный величественными рельефами себя самого и своей благочестивой семьи. А в это время его подчиненные по всей империи, безжалостно и жестоко уничтожая противников Рима, следили за тем, чтобы местные народы жили «в мире» и понимали, кто хозяин. Август обещал дать людям мир и спокойствие с помощью устрашения и насилия. Гнев и битвы продолжали занимать важнейшее место в классической культуре.
Из сказанного выше, я думаю, уже можно составить представление об ужасающей жестокости мира, управляемого римлянами. Там было и нечто парадоксальное. Август, первый великий римский император, торжественно провозгласил, что принес в обширные владения Рима мир и процветание. Он воздвиг в Риме Ara Pacis («Алтарь мира»), украшенный величественными рельефами себя самого и своей благочестивой семьи. А в это время его подчиненные по всей империи, безжалостно и жестоко уничтожая противников Рима, следили за тем, чтобы местные народы жили «в мире» и понимали, кто хозяин. Август обещал дать людям мир и спокойствие с помощью устрашения и насилия. Гнев и битвы продолжали занимать важнейшее место в классической культуре.