Я ее знал с пеленок, ваше величество, забормотал Зотов. Варя, да ты кланяйся, кланяйся!
Спохватившись, она нырнула в самый глубокий из всех мыслимых реверансов, однако император приподнял за подбородок ее склоненную голову:
Вы доставили мне сегодня истинное удовольствие, какого я давно не испытывал. Хочу поблагодарить вас за это.
Ей чудилось, он не говорит, а поет, так величаво-мелодично звучал его голос. У людей таких голосов и быть-то не может. Только у небожителей!
Ну что вы, ваше величество, выдохнула Варенька, почти не понимая, что говорит. Я просто старалась. Я так счастлива вашей похвалой
Надеюсь еще не раз наслаждаться вашей игрой, проговорил Николай Павлович и пошел со сцены, оставив Варю в состоянии восторженного оцепенения. А спустя час после окончания спектакля в дирекции Императорских театров появился посыльный из Зимнего дворца и вручил бархатный футляр и письмо следующего содержания:
25 генваря 1835 г.
434
Министр Императорского Двора, препровождая при сем к г-ну директору Императорских Санкт-Петербургских театров серьги бриллиантовые для подарка, Всемилостивейше пожалованного Российской Актрисе девице Варваре Асенковой, просит серьги сии доставить по принадлежности немедленно и о получении оных уведомить.
Ей вручили эти серьги посреди банкета, и за столами, где только что кричали, хохотали, пели, пили, ели, воцарилась оцепенелая тишина.
Варя, конечно, бросилась примерять серьги и не слышала короткого обмена репликами, который произошел за столом.
Так-с с невероятным усилием прорвавшись сквозь онемение, выдавила Люба Самойлова, старшая сестра и помощница молоденькой актрисы Наденьки Самойловой, которой прочили большую будущность в водевильных ролях. Прочили до нынешнего вечера, до дебюта Асенковой, а нынче о ней словно и позабыли все, словно ее и на свете не было никогда, словно она на сцену никогда не выходила и более не выйдет! Так-с понятненько
Что ж это вам, Любовь Васильевна, понятненько? неприязненно осведомился сидевший рядом красавец Николай Дюр, звезда Александринки на амплуа первых любовников и героев, предмет тайного поклонения всех петербургских театралок, от мещаночек до аристократок. Предметами обожания театралок были двое Николай Дюр и Василий Каратыгин. Дамы, предпочитавшие романтизм и изысканность, все как одна влюблялись в Дюра. Те же, кому больше нравились мужественность и отвага, сходили с ума по Каратыгину.
Да уж известно что кривя тонкие губы, хмыкнула Любовь Васильевна, которая, в отличие от сестры, была ужасно нехороша собой, однако столь же ехидна и злоязычна (это было фамильное качество Самойловых). С брильянтиками-то девица наша далеко пойдет!
Последние слова она произнесла самым многозначительным и самым гнусным на свете тоном.
Осмелюсь вам доложить, любезно сообщил сосед Дюра, Петр Каратыгин, теперь довольно известный актер и начинающий весьма успешно! водевилист, что и я после премьеры своих «Знакомых незнакомцев» получил от государя прекрасный бриллиантовый перстень и тысячу двести рублей ассигнациями. Перстень могу показать! Он сунул под нос Любови Васильевне левую руку, на среднем пальце которой и впрямь блестел изрядных размеров алмаз. Насчет денег же придется поверить мне на слово, ибо уже-с потрачены-с. И что, по-вашему, сей монарший дар тоже означал, что я далеко пошел? С брильянтиками-то? И он так похоже передразнил Любовь Васильевну, что даже Дюр, возмущенный и оскорбленный за Варю, не удержался и прыснул.
Самойлова даже и ухом не повела и словом Каратыгина не удостоила, так что неприятный разговор сам собой прекратился и Варе остался неведом. Тем паче что, увидев императорский подарок, она ничего более вокруг себя не замечала, не слышала, не видела Словно ослепла от слишком яркого солнечного света.
И вот она зачарованно следила за самоцветным сверканьем бриллиантов и думала о солнце. Что ей до всех в мире букетов, рецензий, что ей до трусливых «анонимов», побоявшихся назваться подлинными именами Что ей до всего мира, если солнце смотрело на нее и улыбалось ей!
Дверь шумно распахнулась, и ввалился Савелий Петрович с еще большею охапкой цветов.
Все! радостно сообщил он. Больше нету. Еле допер! Пахнет-то как! Словно в раю побывал, тамошних благоуханий приобщился! Он смешно повел носом, как вдруг физиономия его просительно сморщилась: Варенька, Варвара Николаевна отжалей какой-нито самый плохонький букетик, чтоб моя старуха на исходе лет такой красоте порадовалась? А?
Конечно, конечно, берите что хотите, рассеянно сказала Варя, отходя от зеркала, и рука привратника потянулась к изрядному пучку сладко пахнущих розовых гиацинтов, которые этой зимой в оранжереях об этом даже в газетах писали! уродились плохо и потому шли чуть ли не на вес золота.
Ничего себе, плохонький букетик! чуть слышно простонала сестра Оля.
Что это? строптиво сказала Александра Егоровна. Гиацинты? Куда вам гиацинты?! Да у Василисы Ивановны голова от них разболится! Вот эти возьмите синенькие. Переворошив ворох цветов, она небрежно сунула привратнику букет синих колокольчиков, совершенно терявшийся среди прочего цветочного великолепия.
И на том спасибо, разочарованно пробубнил Савелий Петрович, неохотно принимая скромный букет.
Варя рванулась было к нему:
Погодите!
И остановилась, растерянно глядя на синие цветы.
«когда-нибудь ты станешь знаменитой актрисой, и я пришлю тебе на премьеру синие колокольчики.
Отчего же колокольчики? Знаменитым актрисам все больше розы шлют. Я розы люблю.
Розы тебе другие пришлют. А я синие колокольчики. Это мои самые любимые цветы. Самые любимые! И они совершенно такого цвета, как твои глаза.
А вдруг моя премьера будет среди зимы? Где же вы возьмете синие колокольчики?
А это моя забота. Говорю тебе, колокольчики будут! Ты увидишь их и вспомнишь, как мы с тобой говорили во дворе Театральной школы. И сразу поймешь, кто их тебе прислал. Понимаешь?»
Еще вчера еще только вчера Варя при виде этих колокольчиков ощутила бы себя счастливейшей женщиной на свете. А нынче А нынче странный холодок сковал ее сердце. И она отдернула руку, которая потянулась было к колокольчикам:
Нет, берите их, берите. Я только хотела взглянуть, нет ли там карточки.
Впрочем, она лукавила. Карточки не было и быть не могло. Да и зачем? Он и так не сомневался, что Варя узнает его цветы. Да, она узнала Ну и что? Ну и ничего!
И эти синие берите. И гиацинты. Да-да! Она сунула Савелию Петровичу дурманно пахнущие цветы. Только будьте осторожны, на ночь их на кухне или в прихожей поставьте, не там, где спите, а то голова разболится. От гиацинтов и угореть можно чуть ли не до смерти!
Ничего-с! обрадованно воскликнул привратник. У нас со старухой головы крепкие! Никакими хигацинами нас не проймешь! Храни тебя Бог, Варенька, добрая ты душа! И он вышел из квартиры, благоухая, как цветущая клумба в Летнем саду.
Мать и сестры переглянулись. Им было жаль гиацинтов. Хотя, с другой стороны, если от них угореть можно
Надо бы Самойловым гиацинты отнести, съехидничала Александра Егоровна, и все засмеялись, даже суровый супруг ее, Павел Николаевич.
Варя же, мельком улыбнувшись, подошла к окну.
Внизу, у подъезда, толпилось немало народу смотрели на ее окна. Люди мелькали тут с самого утра, она уже приучилась подходить сбоку, осторожненько, чтоб не было заметно с улицы. Стоило мелькнуть в окне ее силуэту, как начинался восторженный крик. Конечно, Варя понимала, что нужно быть вежливой с поклонниками, однако без привычки ей было неловко.
Но сейчас она таилась за шторами по другой причине не от застенчивости. Вытянув неудобно шею, она оглядывала фланирующих внизу людей. Мужчины, мужчины сколько мужчин! Студенты, гусары, кавалергарды, какой-то грузин верхом, в огромной бурке
А вот и он!
Стройный, ладный, невысокий кавалергард тронул коня и зарысил прочь, как будто ожидал именно того мгновения, когда Варя подойдет к окну.
А вот и он!
Стройный, ладный, невысокий кавалергард тронул коня и зарысил прочь, как будто ожидал именно того мгновения, когда Варя подойдет к окну.
Хотя нет, он не мог ее видеть Просто надоело мерзнуть. Надоело ждать ее появления, может быть, записки с благодарностью за цветы.
Варя пожала плечами. Ну что ж, надоело значит, надоело. А за цветы она никого не благодарила, не только его. Не принято ответы на анонимные карточки писать, а он так и вовсе ничего к своим цветам не приложил.
Никакой досады Варя не ощущала. Напротив, на душе стало легче, когда этот невысокий, ладный кавалергард на сером в яблоках коне исчез.
Она отошла от окна, еще раз глянула в зеркало, зажмурилась на миг от сверкания бриллиантов
Солнце! Снова солнце ударило по глазам!
А давайте-ка цветы расставлять! сказала Варя весело. Только надо к соседям за вазами сбегать, не хочу я, чтоб такая красота в ведрах стояла.
Ну, если брать вазы у соседей, надо же чем-то отдаривать, озабоченно сказала практичная Александра Егоровна.
Вот гиацинтами и отдаривайте! засмеялась Варя.
Так вот про того сбитенщика, про ту давнюю историю, с которой-то все и началось
Варя, значит, думала, что он убежал. Она всю ночь про него думала, сама не понимая почему. Вспоминались его голос, улыбка
«И что он только нашел в Ирисовой? думала она грустно. Ну что, что она хорошенькая! Так говорят. А по-моему, на куклу похожа. И фамилия ведь ее вовсе не Ирисова, а Дашкина, в классах ее именно так называют, а перед кавалерами она выставляется: Ирисова, мол А на самом деле Дашкина Дашкина, Кошкина, Блошкина, Мошкина А ему все равно, какая у нее фамилия, наверное, сильно нравится ему Дашкина, если он так рисковал, в школу пробираясь. Придет ли еще? Хорошо бы, пришел. Конечно, за всеми сбитенщиками теперь такой досмотр будет, что за бороды дергать станут не приклеенная ли, а все же пусть бы еще пришел. Без шоколаду, без булок только бы пришел!»
С этой мыслью она уснула, а проснулась от крика: «Смотрите, наводнение!»
Варя спросонок кинулась к окну, куда уже собрались ее соседки по дортуару[13].
От сильных порывов ветра дрожали рамы, и видно было, что вода в Екатерининском канале необыкновенно возвысилась: барки с дровами уже почти вылезли на площадь, из подземных труб били на улицу фонтаны, грозя затопить двор училища.
Неужели повторится ужасное наводнение 24-го года?!